Страсти по аналогии

Громкие политические дискуссии последних месяцев сопровождались попытками найти аналоги нынешних российских событий в истории: от совсем недавней (цветные революции) до уходящей в прошлое (Февральская революция 1917 года). Но могут ли такие примеры быть плодотворными и не превращают ли они нас в заложников повторяемости собственной истории?

Вообще говоря, современная история началась с аналогий. Когда на заре эпохи Просвещения начали всерьез изучать прошлое и историческая наука в нынешнем ее понимании сделала первые шаги, современность стали сверять по древним образцам. Просвещенные европейские монархи сравнивали себя с древнеримскими императорами, их противники отвечали аналогией с древнеримскими же узурпаторами, а себя считали наследниками тираноборцев античных времен. Потом пришло время занять место в ряду образцов для исторических аналогий и революционерам, и вот уже ниспровергатели монархии в России сравнивают себя с Дантоном и Робеспьером и называют поле у Летнего сада Марсовым — в честь расположенного не в Древнем Риме, а в революционном Париже. Спустя еще 70 лет первые апологеты перестройки именуют себя борцами «за чистоту ленинского курса», против «неосталинистов». Ну а сегодня заговорили о «перестройке 2.0» — кто с надеждой, кто с негодованием

Коль скоро единственный практический смысл истории в том, что она «учительница жизни», то аналогии — довольно логичный способ ее использовать для понимания настоящего. Это как решение школьных задач по физике: понятно, что они никогда не учитывают все условия реальной среды, но в качестве модели вроде как годятся. Правда, еще Гегель предупреждал, что «история учит только тому, что ничему не учит». Но специально для российской интеллигенции его мысль развил Василий Ключевский, заявивший, что да, не учит ничему, но «жестоко наказывает тех, кто не выучил ее уроки».

В подкорке «аналогического мышления» лежит глубинное представление, а возможно, и надежда на то, что мир всегда и везде существует по единым законам. Глава Госархива России Сергей Мироненко в интервью «МН» вспоминал о том, как в 1973 году в ЦК КПСС начался разгром историков, обнаруживших, что в России не было того капитализма, который описывали Карл Маркс и Фридрих Энгельс, а существовала многоукладная экономика: «Им говорили: что ж вы пишете такое, о каких-то особенностях развития России?! А как же наши товарищи в Африке? На кого им равняться?!» Нередко рассуждают не обо всем мире в целом, а все-таки о какой-то одной цивилизации или даже нации, но все равно с некими универсалиями исторического существования. Так появляются «законы европейской цивилизации» и «неизменная историческая судьба России».

Особой любовью к поиску исторических аналогий отличаются те, у кого глубоко засела отдельная разновидность универсалистского мышления — циклическая. Ее апологеты утверждают, что, к примеру, после реформ неизбежны контрреформы, потом застой, а там уж и революция. Детали могут отличаться, но общая канва неизменна. Соответственно, современность они предпочитают анализировать, помещая текущий момент в одну из точек этого неизменного маршрута, проложенного на исторической карте. И неудивительно, что страсть к историческим аналогиям так сильна именно среди представителей российской интеллигенции, которую в рамках курса исторического материализма десятилетиями учили, что «история развивается по спирали».

И все было бы хорошо, если бы аналогии действительно помогали предсказать, что «день грядущий нам готовит». Однако же в середине 90-х, пытаясь понять, что ждет Россию в ближайшем будущем с помощью примеров из прошлого, одни пророчили скорый коммунистический реванш (в помощь привлекали Французскую революцию с термидором), другие — и вовсе наступление русского фашизма (у них в загашнике была Веймарская республика, образовавшаяся после поражения и распада Германской империи). Но не случилось ни того ни другого, история выбрала третий вариант. И, как правило, она поступает именно так, выставляя на всеобщее осмеяние особенно ретивых пророков.

Известный парадокс, что все генералы готовятся к предыдущей войне, можно применить и к стратегам, слишком увлеченным изучением прошлого: они прекрасно, виртуозно и отточенно отвечают на вызовы вчерашнего дня, но не понимают, что делать с завтрашним.

Так или иначе, но в общественной полемике историческая аналогия выполняет функцию не только универсальной гадательной машины, позволяющей заработать легкий спекулятивный капитал доморощенным политическим предсказателям, а еще чего-то другого. Чего же?

Чуть ли не каждый экономический кризис в США сравнивают с Великой депрессией, периодические вспышки ксенофобии и даже просто усиление собственных геополитических позиций заставляют немцев вспоминать о Третьем рейхе, в России любой политический кризис сопровождается разговорами о «призраке 17-го года». Каждая из этих аналогий отсылает общество к самым болезненным моментам в собственной истории. По-видимому, это неслучайно. Чаще всего популярные аналогии свидетельствуют об исторических травмах той или иной нации, ее подсознательных страхах и комплексах. Конечно, это говорит о своеобразном посттравматическом синдроме и неизлеченных болезнях общества, но в то же время до известной степени выполняет профилактические функции, избавляя по крайней мере от некоторых политических угроз. Характерно, кстати, что все эти примеры — из прошлого относительно недавнего, которое по-прежнему ощущается чуть ли не как личное переживание.

Другое дело, что нередко эти угрозы бывают фантомными, а общество по-прежнему борется с ветряными мельницами, не замечая реальных опасностей. Однако историческая аналогия — слишком соблазнительный способ структурировать окружающую политическую реальность. В результате одни называют своих противников «новыми большевиками», другие обвиняют их в том, что довели страну до «очередного застоя», у одних — «Сталин XXI века», у других — «оранжевая зараза». Все сводится к набившей оскомину формуле «история повторяется». Между тем эта фраза не только банальна, она еще и неточна: история не повторяется, история продолжается. Наследие предков, созданные ими структуры и институты никуда не деваются, а продолжают жить вокруг нас и внутри нас. Исторические эпохи не дискретны, это не футбольный чемпионат, в котором каждый следующий сезон начинается с обнуления результатов предыдущего. История скорее уж напоминает биатлонный Гран-при, где на новом этапе условия гонки все те же, что и раньше, но результаты всех предыдущих уже занесены в общий зачет, определяя тактику и стратегию каждого из участников. А значит, к истории следует обращаться не только за аналогиями, но и за пониманием того, почему они возникли, почему создалось ощущение «повторения». В противном случае все эти штампы становятся всего лишь поводом для политической манипуляции.

Историческая аналогия — это как политическая метафора: хороша риторически, но если заиграешься и попытаешься ее «реализовать», то есть на практике действовать непосредственно исходя из «исторического опыта», можно довести дело до ситуации, не имеющей уж точно никаких исторических прецедентов. Анализировать нужно не столько сами аналогии, а то, какие выводы из них могут сделать громогласные политические демагоги. И скорее уже это способно помочь хоть как-то понять возможный будущий ход событий.

Значит ли это, что попытки понять современность, исходя из схожих на первый взгляд исторических ситуаций, оборачиваются лишь оптическим обманом? По-видимому, нет. Когда евразийцы на исходе 20-х годов прошлого века предрекали большевизму термидорианское перерождение с перспективой чуть ли не контрреволюции, они ведь не ошиблись по сути, угадали вектор, ибо сталинский СССР действительно во многом оказался новым вариантом старой империи. Ошиблись они в деталях, просто эти «детали» оказались страшными, трагическими и во многом определяющими для страны. Те, кто ждал, что вслед за вольницей 90-х наступят очередные «заморозки», тоже не ошиблись. Только снова не удалось дать верный прогноз того, какой политической температуры достигнет понижение. К счастью, на этот раз обошлось без экстремальных вариантов.

Обращение к событиям прошлого, в том числе в поисках ответов на сегодняшние вопросы, может позволить увидеть общую перспективу, оценить горизонт и возможные развилки. Но политическая дальнозоркость в не меньшей степени способна помешать оценить ситуацию здесь и сейчас. Возможно, поэтому из историков редко получаются хорошие политики. Во всяком случае, когда сама история давала им практический шанс, они не знали, как им воспользоваться. Достаточно хотя бы вспомнить бесславный конец кадетской партии, в руководстве которой была представлена плеяда блестящих ученых-историков, включая самого Павла Милюкова, одного из лучших учеников Василия Ключевского.