«Не нашлось никого…»

История каждой страны имеет свои отличительные черты. Что касается русской истории, то еще Василий Ключевский обратил внимание на ее «удивительную повторяемость». Каждый раз, когда Россия оказывалась перед выбором, по какому пути пойти — либеральному или консервативному, осуществлялся он не в пользу реформ.

И дело было не в том, что недолгие реформы сменялись затяжными контрреформами. А в том, что эти преобразования не приживались, не пускали корней. Они всегда начинались сверху и были вынужденными. Власть слабела и неохотно делилась с обществом крохами полномочий со своего барского стола. Чуть окрепнув, она восстанавливала свои привилегии. Чаще всего в полном объеме, а порой еще и в большем.

Суть всех реформ в России — в попытке либерализации страны, то есть в установлении между интересами власти и потребностями общества хотя бы относительного паритета, закрепленного в законе. Но это всякий раз нарушало коренной принцип политического устройства России: власть всегда была над законом, даже если формально им регулировалась. И свободу общество может получить только из ее рук.

Самой явной «развилкой» на историческом пути страны в XX веке были события Февральской революции. Тогда монархия, полностью исчерпав свой ресурс, пала. И либералам того времени показалось, что теперь власть может быть создана усилиями гражданского общества посредством верховенства закона. Но оказалось, что сами граждане, непривычные к иному образу жизни, не готовы брать ответственность на себя. Они жаждали лишь новой сильной руки, которая пообещает взять под свое крыло и накормить.

Таковая не заставила себя долго ждать.

«Я считаю, что это мне полезно»

К началу 1917 года Россия оказалась в состоянии всеобъемлющего кризиса. Шла война — назвать ее успешной было бы явным преувеличением. К затяжной войне Россия была явно не готова. В результате через пару лет после ее начала социально-экономическое положение страны стало угрожающим: высоченная инфляция, нехватка продовольствия, как следствие — рост массовых забастовок.

Остро встал вопрос о смене правительства стареющего Ивана Горемыкина — его отставки требовали все фракции Государственной думы. Заговорили о «министерстве доверия», состоящем из компетентных и ответственных профессионалов.

В качестве ассиметричного ответа Николай II уволил ряд министров, которых считал «либералами». И в то же время отказался вводить в стране режим военного положения. То есть ограничился незначительной реакцией на происходящее.

Кризис усиливался. Его усугубляли два, крайне раздражающих общество, субъективных фактора — вмешательство в дела государственной власти императрицы Александры Федоровны и распутинщина. Стали распространяться слухи о предательстве. Так, знаменитый Брусиловский прорыв летом 1916 года, когда русские войска провели успешную наступательную операцию на фронте, был остановлен Николаем якобы по требованию супруги, так как «старцу Григорию видение было».
 
Благодаря интригам Распутина и его окружения началась пресловутая «министерская чехарда»: с января 1916 по февраль 1917 года сменились три премьер-министра, шесть министров внутренних дел, свои посты покинули 57 губернаторов и градоначальников.
 
Все шло по фатальному сценарию. Премьер-министр Горемыкин как-то высказал кредо власти в России: «Верноподданные должны подчиняться, какие бы ни были последствия. А там дальше воля Божья».
Стали зреть заговоры. В декабре 1916 года был убит Распутин. Лидер партии октябристов в Думе Александр Гучков планирует насильственное отречение Николая от власти в пользу своего сына Алексея при регентстве брата Михаила.

В этих условиях, уже похожих на агонию власти, Александра Федоровна призывает мужа проявить твердость и «сокрушить их всех». Она взывает к именам Петра I, Ивана Грозного, Павла I. Но Николай II, казалось, вообще не ощущал надвигающуюся катастрофу, отвечая супруге равнодушным тоном: «Я знаю, что в Петроградских салонах сильно волнуются». Многим, правда, казалось, что он на самом деле уже примирился с мыслью о трагическом будущем и был готов на жертву. Как писал в своих воспоминаниях французский посланник Морис Палеолог: «С первого взгляда было ясно, что правление не доставляет ему никакого удовольствия, что свою роль императора он исполняет без энтузиазма — как честный функционер, командированный в эту страну Всевышним».

Судя по ставшему знаменитым «Дневнику», поразившему всех отстраненностью и приземленностью переживаний его автора, Николай II в феврале 1917 года, за считанные дни до революции и своего отречения от власти, больше всего заботился, куда отправить детей на отдых после кори. Кто-то даже ставит ему это в заслугу, и, вероятно, Николай был действительно замечательным отцом. Но шла война. И назревала революция. А он радовался любому моменту, когда мог отстраниться от текущих событий. Отправляясь в это время из Петрограда в далекую Ставку, он записал в «Дневнике»: «Мой мозг отдыхает здесь — ни министров, ни хлопотливых вопросов, требующих обдумывания. Я считаю, что это мне полезно…»

«Все торопились пересесть на корабль революции»

В той ситуации не видеть и не понимать, что грядет новая эра и надвигается революционное цунами, мог только последний русский царь Николай Романов. Хотя в феврале 1917 года уже вряд ли можно было что-то изменить. К этому времени все прогнило и рушилось.

С 18 февраля в Петрограде начинаются массовые демонстрации рабочих, к ним присоединяются студенты и часть солдат. Демонстранты требуют работы, хлеба и прекращения войны.

25 февраля Николай прерывает до апреля деятельность Думы и повелевает «завтра же прекратить в столице беспорядки».

На следующий день, несмотря на попытки с обеих сторон не допустить кровопролития, столкновений избежать не удается: убиты и ранены десятки демонстрантов.

И уже 27 февраля на сторону восставших переходит большинство военного гарнизона, не желавшего в основном отправки на фронт. По существу, захвачен Таврический дворец. В его стенах образован Петроградский совет рабочих.

Командующий округом генерал Сергей Хабалов докладывает царю, что беспорядки полностью подавить не удается. Председатель Думы Михаил Родзянко просит царя создать новое правительство, подотчетное парламентариям. Но Николай еще и тогда вряд ли адекватно понимает, что происходит на самом деле. На письмо Родзянко он, как капризный ребенок, бросает министру двора барону Фредериксу: «Опять этот толстяк  мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать». В то же время он приказывает генералу Николаю Иванову взять батальон георгиевских кавалеров, охранявших Ставку, и срочно прибыть в Петроград для подавления беспорядков.

В ночь на 28 февраля, приняв решение самому вернуться в Петроград, Николай шлет жене телеграмму: «Постоянно мыслями с тобой. Погода превосходная. Ожидаем, что все будет хорошо».

Поразительно, как царская чета напоминает в эти дни Людовика XVI и Марию-Антуанетту. Подобно французскому монарху, Николай, проправив столько лет, не заметил под носом революцию. И его жена, немка, была так же нелюбима в народе, как и «гордая австриячка». Два этих королевских семейства ждала одинаковая участь: революция казнила их. И самое достойное, что смогли совершить венценосные особы, — мужественно принять лишения и смерть.

Дорога на Петроград для царского кортежа оказалась небезопасной. По одним сведениям, ее перекрыли две роты мятежных солдат, по другим — просто пьяные матросы разгромили по пути два буфета, напугав этим царскую охрану. Николай изменяет маршрут и отправляется в Псков, где размещался штаб Северного фронта.
 
Когда император увидел, что у него на столе скопились срочные телеграммы от генералов Алексеева и Иванова, председателя Госдумы Родзянко, требующие немедленного и точного ответа, то, по словам очевидцев, он, вздохнув, сказал: «Сперва пойдемте обедать».

1 марта начальник штаба генерал Михаил Алексеев присоединяется к просьбе Родзянко — сформировать новое правительство под контролем Думы. Царь не сразу, но соглашается. И дает приказ генералу Иванову остановить карательную экспедицию.

Алексеев рассылает телеграммы с вопросом по этому поводу всем семи командующим армиями. Шесть ответов пришли с согласием, не было ответа только от Колчака, командующего Черноморским флотом. После этого царь согласился отречься.

Лев Троцкий писал позже в своей «Истории русской революции», что «среди командного состава не нашлось никого, кто вступился бы за своего царя. Все торопились пересесть на корабль революции в твердом расчете найти там удобные каюты. Генералы и адмиралы снимали царские вензеля и надевали красные банты... Штатские сановники и по положению не обязаны были проявлять больше мужества, чем военные. Каждый спасался как мог».

Одна эра кончилась, другая еще не наступила. В Ставку к царю, желая хоть как-то спасти положение и сохранить управляемость и монархию, выехали два авторитетных члена Государственной думы Александр Гучков и Василий Шульгин. Они хотели, чтобы Николай отрекся от престола и передал власть по наследству.

Чувство отца

…Николай II положил на стол манифест об отречении. Там было написано, что он отказывается от престола в пользу своего брата Михаила. Чуть раньше царь согласился передать власть сыну Алексею, но теперь передумал. «Надеюсь, господа, вы поймете чувства отца», — сказал он присутствующим. Дело в том, что царевич Алексей был неизлечимо болен, и Николай понимал, что царство для него будет тяжелейшей обузой. К тому же он не хотел расставаться с сыном, которого горячо любил.

Отрекшись от престола, Николай нарушил указ о престолонаследии, существовавший со времен Павла I и запрещавший отрекаться за себя и наследника. Некоторые посчитали, что это был сознательный трюк императора, который хотел таким образом сделать свое отречение нелегитимным. Хотя вряд ли. Николай отрекался искренно.  

Обращаясь к Шульгину, Николай II сказал: «У меня всегда было четкое представление, что я родился для несчастья и что все мои усилия, мои самые лучшие намерения, любовь, которую я испытываю к моей родине, — все это роковым образом обернется против меня».

Все обратили внимание на то нечеловеческое хладнокровие, граничащее с полным непониманием происходящего, которое проявил русский монарх при отречении. Важнейшее историческое событие свершилось так буднично, что кто-то из присутствующих генералов растерянно произнес: «Словно эскадрон сдал». А Гучков, не слишком, правда, любивший царя, вспоминал: «Все это свершилось таким простым, рутинным способом и, как мне показалось, с такой малой толикой истинного понимания трагедии происходящего со стороны главного действующего лица, что я даже усомнился, имеем ли мы дело со здравомыслящим человеком. Этот человек просто не отдавал себе отчета, до самого последнего момента, в существующем положении и совершаемом действии. Даже от человека с почти железным характером, человека с почти безупречным контролем можно было ожидать какого-то проявления эмоций, выдающего его глубокие внутренние переживания; но ничего подобного. Очевидно, это был человек ограниченного интеллекта; я бы сказал, низкого уровня чувствительности».

После чего, уже по воспоминаниям Шульгина, выйдя из поезда, Гучков обратился к людям, стоявшим в тревожном ожидании вестей: «Русские люди… Обнажите головы, перекреститесь, помолитесь богу… Государь император ради спасения России снял себя… свое царское служение... Царь подписал отречение от престола. Россия вступает на новый путь… Будем просить бога, чтобы он был милостив к нам…» Толпа снимала шапки и крестилась… И было страшно тихо…»

Сам же Николай в тот же день со свойственной себе лаконичностью записал в дневнике: «Кругом измена, трусость и обман».

Вся эта историческая драма разыгралась в Пскове в салоне вагона царского поезда 2 марта 1917 года. В ближайшую ночь огромное давление на себя испытал брат Николая II Михаил. В его квартире собралось несколько видных деятелей Государственной думы, склоняющих его к прямо противоположному: Милюков — принять корону и сохранить монархию, Керенский — отречься в пользу республики. 3 марта Михаил отрекся. Узнав об этом, брат Николай был крайне раздражен: «Кто надоумил его совершить эту мерзость?» Династия Романовых прекратила свое существование. Монархия пала.

После отречения Николай несколько дней общался с матерью, специально прибывшей из Киева, затем попрощался с генералами, обратился к армии с призывом продолжать доблестно воевать и отбыл в Царское Село. Он думал эмигрировать с семьей в Англию.

Но утром 8 марта у себя в салоне под шпалерой, символично изображающей казненную французской революцией Марию-Антуанетту, императрица Александра Федоровна приняла нового командующего Петроградским военным округом генерала Лавра Корнилова. По поручению Временного правительства он объявил, что «для гарантирования их безопасности» бывшая царская фамилия взята под домашний арест.

Вскоре в Царское Село прибыл и Николай, теперь уже гражданин России, полковник Романов. Семья воссоединилась.

Они еще не знали, что им предстоит пережить в последующий год, четыре месяца и десять дней, отделявшие их от гибели.