— Как, по-вашему, меняется сегодня русский язык?
— Русский язык очень сильно оскудел. Возможно, это неизбежный процесс, но есть слова, которые меня раздражают своей убогостью. «Короче», «по ходу», мат, интернетные термины — у молодых людей полречи намешано из таких слов, они будто пришли к нам из мира инопланетян. Вот из этой каши сегодня, к сожалению, состоит наш великий и могучий. Я не ханжа, я и сам знаю крепкие слова, да и Пушкин их употреблял иногда. Но то, как их используют сейчас, — ну, кто-то ест ложкой, а кто-то руками.
— А какие слова сейчас становятся ключевыми?
— Трудно сказать, я не специалист в этой области, но думаю, это «одиночество». Люди, с одной стороны, сидят, уткнувшись в свои гаджеты, и с помощью социальных сетей пытаются это чувство преодолеть, а с другой — еще глубже в него уходят. А еще… Недавно я был на выставке в Манеже — о династии дома Романовых, и вот просто стою в гардеробе и вдруг слышу разговор двух людей за спиной. О том, что у них возникло ощущение тревоги, даже не понять отчего. Я специально даже не стал оборачиваться, но чувствовал то же самое. Некая тревога, которая висит в воздухе, — это тоже ключевое определение сегодняшнего дня.
— Вы недавно закончили снимать фильм «Бесы» по роману Федора Достоевского. Есть ли в нем слова, важные для современной России? Вы как-то говорили, что этот роман особенно актуален сегодня…
— Не только сегодня, но и всегда, к сожалению. Речь здесь идет даже не о романе, а о проблемах, которые в нем поднимаются, — вот этом перманентном состоянии человека и социума. И ключевая фраза в «Бесах» для меня — та, которую отец Тихон говорит Николаю Ставрогину, когда тот приходит к нему исповедаться: «Некрасивость убьет». Это он говорит о его преступлениях — «стыдных, позорных и слишком уж неизящных». Сегодня это ключевая проблема — перепутывание добра и зла. И в языке некрасивость тоже выражается в том, как его коверкают. А ведь язык — это не просто средство общения, это душа нации и человека.
Упал общий образовательный, культурный уровень. Но это как раз поправимо: вырастили одно такое поколение «без царя в голове», может, следующее будет другое
— Нужно ли было как-то адаптировать для фильма язык тех же «Бесов»?
— Совсем немножко, пришлось убрать такие выражения, которые уже не понимают, — сейчас не могу вам с ходу привести пример, но они там есть.
— Говорят, детям выражение Пушкина «очей очарованье» уже непонятно…
— Это тоже некрасивость образования нашего. Дети ведь не фразу не понимают, а само чувство. Глубину чувств, их красоту и аромат. Это непонимание не просто слова, а смысла.
— По поводу киноязыка еще: часто спорят, можно ли использовать в фильмах мат, если так говорит главный герой?
— Можно, вопрос в том, кто это делает, как и для чего. Есть у Киры Муратовой фильм «Астенический синдром». В его финале женщина едет в метро и произносит огромный монолог (Госкино в свое время требовало вырезать этот монолог из-за ненормативной лексики, но режиссер отказалась. — «МН»). И у меня никаких вопросов нет, потому что это не выдумано — это та «вилка», «нож», которым мы едим, тот язык, которым человек должен был говорить. Другим способом выразить ее отчаяние было нельзя.
— Делите ли вы слова на «свои» и «чужие»? Можете ли по какому-то слову определить, что это не ваш человек?
— Думаю, да. На кинопробах я это часто чувствую. Это такой деликатный момент.
— А насколько грамотной вы считаете речь будущих режиссеров, ваших студентов во ВГИКе?
— Несколько менее грамотной, чем она была у нас, но хорошие ребята есть. Просто упал общий образовательный, культурный уровень — отсюда все проблемы. Но это как раз поправимо: вырастили одно такое поколение «без царя в голове», может, следующее будет другое. Все это из детства идет.
— Есть ли у вас любимое слово из детства, которое не употребляют в Москве? Вы ведь родились в Алтайском крае, в Славгороде.
— Да, у меня жена, например, не понимает слово «пожульканный». А оно очень емкое, образное — используется, когда нельзя даже однозначно сказать, что это помятое что-то. Это именно «пожульканное» — нечто скукоженное. Она всегда веселится, когда я его произношу.
Вообще что-то запрещать могут только божьи заповеди: «не укради», «не убий»
— Можно ли кого-то назвать носителем идеального русского языка сейчас, по-вашему? Есть ли такие люди в публичном пространстве?
— Идеальный русский язык в своей жизни я, наверное, слышал только один раз. Как-то в 1990 году я оказался на Пасху в одной семье во Франции, это были эмигранты еще того, дореволюционного поколения. Меня попросили зайти к ним в гости, поговорить с бабушкой. Когда-то она была последней любовью Бунина. Она со мной разговаривала на таком языке, что я очень боялся сказать что-нибудь не то. Вот это был русский язык — и по звучанию, и по способу ведения беседы: как будто я был ее ближайший родственник, а ведь она видела меня впервые. А в современном публичном пространстве… Не хочу никого обидеть, есть люди, которые прекрасно говорят на русском языке, но уже и на телевидении у дикторов такой сленг можно услышать, такие словечки летят…
— Вы бы изъяли какие-то из них из языка, будь у вас такая возможность?
— Нет, я не сторонник изъятий. Это надо каким-то другим способом изживать. Иначе выйдет как с буквой «ё»: с ней хотят бороться, а она только героем становится. Я сам к ней очень хорошо отношусь. Вообще что-то запрещать могут только божьи заповеди: «не укради», «не убий».