— Как и почему вы начали участвовать в поисковых работах?
— Благотворительность, помощь детским домам, больницам — я никогда ничем таким не занимался, был абсолютно практичным человеком. Думал больше о себе, а не об окружающих, как, наверное, и большинство людей. Летом 2010-го в интернете постоянно мелькали посты с просьбой о помощи в поиске пропавшего человека. Каждый раз я думал: ну что за нелепая история? Там что, МЧС, что ли, нет? Увидев очередное объявление: «Поселок Черноголовка. Пятилетний мальчик Саша потерялся в лесу, нужны люди на внедорожниках, приезжайте», я решил, что поеду помогать. На площадке поиска было человек 20. Стояла машина МЧС, и рядом с ней курил один эмчээсовец. Спрашиваю его: «Остальные-то где? В лесу?» — «Да, из наших нет никого». Он, видимо, приехал присматривать за волонтерами. А люди все уставшие, после работы. Никто не понимает, что делать, как делать. Начали обходить лес. Нашли ребенка. Едем назад. И тут по радио говорят: «В лесу удачно завершились поиски ребенка. Мальчика нашел отряд МЧС, в поисках приняли участие 500 человек личного состава и 30 единиц техники». Тут я понял, как все это работает.
— В сентябре этого же года в лесу недалеко от Орехово-Зуева пропала Лиза Фомкина вместе с тетей. Ваш отряд был назван в память о девочке, верно?
— О Лизе мы узнали через репост в интернете на пятые сутки после пропажи. Сразу поехали. К тому моменту госслужбы искали пропавших, но абсолютно неэффективно. Пропажа девочки совпала с Днем города, и почти вся полиция была отправлена на дежурство. Те, кто начал искать Лизу и ее тетю, первым делом опросили деревню, и, по их словам, про пропавших никто ничего не знал. Наш доброволец в той же деревне нашел три свидетельства, из которых стало очевидно, что до этого пять дней полиция искала не в том лесу. В последнюю ночь в лесу работал отряд из 300 волонтеров. Добровольцы нашли мертвую девочку и тетю на десятые сутки после пропажи. Девочка умерла на девятый день. Мы опоздали на сутки.
До истории с Лизой мы не понимали масштабы проблемы. Считали, что государственные службы что-то делают. Ездят ведь «скорые», гаишники права проверяют. И казалось, что, если ты заблудился в лесу, тебя пойдут искать. История с Лизой показала, что не пойдут.
Стало ясно, что с этим надо что-то делать. Мы решили создать площадку, которая объединила бы волонтеров. Через месяц заработал сайт, где мы объявили о поисковом отряде «Лиза Алерт». Термин «Алерт» взят от названия системы по поиску похищенных детей, которая успешно работает в США «Амбер Алерт». Ее принцип — мгновенное распространение информации о пропаже ребенка. Мы расширили понимание этого принципа, реагируем на все случаи пропажи людей: в лесу, в городе, ищем и взрослых, и детей.
— Сейчас «Лиза Алерт» занимает все ваше время?
— Да, я координирую поисковые работы семь дней в неделю. До этого я занимался бизнесом, у нас с супругой мебельный магазин, работал по 12 часов. За две недели до пропажи Лизы Фомкиной у нас родилась дочь. Я пропадал на поисках, а супруга, будучи в декрете, вела бизнес. Сейчас я присутствую в бизнесе только как консультант. Некоторых сотрудников, наверное, уже не узнаю в лицо, если увижу.
— Почему вы не принимаете финансовую помощь от тех, кто хотел бы поддержать «Лизу Алерт»?
— Мы сразу решили, что не будем заводить расчетных счетов, виртуальных кошельков, чтобы никто не подумал, что мы зарабатываем на поисках. Кто хочет помочь — пожалуйста. На сайте висит перечень того, что нам нужно. Мы всегда рады фонарям, аккумуляторам, батарейкам, пешеходным навигаторам, рациям.
Вместе с этим с самого начала мы решили не регистрировать свой отряд как НКО, мы избегаем лишнего документооборота. Кабинеты, перерывы на обед, подача заявок на рассмотрение — нам этим заниматься некогда. У нас все люди в лесу. Сегодня, например, четверг. Все, кто живет в деревне, знают, что завтра приедут городские. Потому деревенские спозаранок ушли в лес за грибами, чтобы городским ничего не досталось. К ночи ждем звонков от родственников тех, кто из леса не вернулся. У нас все быстро, получили заявку — выезжаем.
— Кто идет к вам в волонтеры?
— Люди разные, объединены они только пониманием того, что если мы не будем находить пропавших, то вряд ли кто еще этим займется. Каждый помогает как может. Есть, например, владелец вертолета, он готов за свои деньги поднять в воздух дорогостоящую технику и вести поиск. Другой волонтер приобрел нам штабной автобус, в нем есть монитор, куда мы грузим карту местности, удобный стол. Мы можем разрабатывать стратегию поиска уже по пути на место. Есть студенты, которые прочесывают лес ногами. Есть те, кто работает за компьютером в офисе, помогая распространять информацию о пропавшем и координируя волонтеров.
Те, кто участвует в выездах постоянно, уже плохо помнят, как выглядят их собственные дети. Поэтому решили ввести запрет на участие в поисках более суток без перерыва. Внимание и эффективность падают. Мы настаиваем на том, чтобы координаторы отдыхали не в машине на месте поисков, а ехали домой и не забывали, что у них есть семья, работа, дом.
У заблудившихся вместо логики активируются знания из курса природоведения за третий класс: муравейник на юге, мох на севере. А это полная чушь
— Я слышала, что некоторых поиски так увлекают, что они бросают семьи, уходят от мужей и жен.
— Это очень эмоциональная работа. Возможно, в экстремальном режиме поисков человек оказывается готов принять решения, которые давно назревали, но он боялся себе в этом признаться.
— Вы ведете статистику, сколько людей теряется в московском регионе?
— Сейчас, в сентябре, в Подмосковье теряется до десяти человек ежедневно, мы знаем о единицах. В год «Лиза Алерт» выезжает в область более ста раз. Если хотя бы скромно предположить, какова реальная статистика, мы получим картину в несколько тысяч пропавших в год. Возьмем скромную цифру в три тысячи пропавших в Московской области за год. Из них как минимум 500–600 человек погибли.
В лесу люди чаще всего остаются из-за собственной беспечности. Обывателям лес представляется досуговым центром, куда можно идти без компаса и навигатора. А если заблудились, вместо логики у большинства активируются знания из курса природоведения за третий класс: муравейник на юге, мох на севере. А это полная чушь. Мох, где вырос — там и мох. Иной раз на южной стороне его больше, чем на севере. Если вы заблудились, идти нужно в одном направлении, пока не выйдете на дорогу, к электрическим проводам, ручью или реке. И ночью на земле спать ни в коем случае нельзя.
— Какова активность полиции в поиске пропавших?
— По закону именно полицейские должны искать пропавших, как только получат заявку на розыск. Дальше все зависит от профессионализма конкретного подразделения. В большинстве случаев они вообще не приезжают. Хотя в некоторых районах мы их уже встречаем. Пока в лес идут без навигатора, фонаря и в лакированных туфлях, но идут.
Если же мы ведем поиск в городской черте, полиция сильно помогает.
Полицейский, например, как-то спросил: «Ну и зачем ты здесь. Вот мне сказали приехать — я приехал. А ты зачем?»
— А как ищут пропавших в Европе?
— Поисковые мероприятия чаще всего организованы при помощи волонтерских отрядов. Но при этом государство предоставляет таким отрядам помещение для штаба и необходимую технику, включая вертолеты. Где-то поиском занимается специальный отряд спасателей. Недавно мы смотрели видео о спасательной операции в Скандинавии, где три вертолета спасали бобра, застрявшего на скале. В голове не укладывается, как такое может быть.
— Как происходит момент встречи найденного человека с родственниками?
— Когда человека нашли за несколько часов — тогда да, все очень рады. Если поиски затянулись, тот, у которого пропал родной человек, успевает впасть в отчаяние. А тот, кого искали, — в стрессовом состоянии. И при встрече у обоих — шок. Никакой радости.
— Как вас благодарят те, кого вы спасли? Их семьи?
— Часто предлагают деньги, но мы всегда отказываемся. Мы работаем не за деньги и не за спасибо. Просто у нас личная потребность исправлять мир к лучшему. Хотя сегодня это и сложно осознать, делать что-то безвозмездно — это нормальное желание. На нас часто смотрят, как на музейные экспонаты. Половина уверена, что нам платят. Остальные мучительно хотят понять внутренний мир волонтера. Полицейский, например, как-то спросил: «Ну и зачем ты здесь. Вот мне сказали приехать — я приехал. А ты зачем?»
— Что у вас в планах?
— Мы предложили правительству Москвы создать систему быстрого реагирования. Она объединит волонтеров, государственные структуры и коммерческий сектор. Наша задача наладить коммуникацию между этими звеньями. Так, городские билборды могут оказаться эффективной ориентировкой на пропавшего. Но это чья-то собственность, и кто-то теряет в деньгах, если там размещена не реклама зубной пасты, а фото пропавшего.
Или другой пример: если человек пропал в городе, его легко отследить по мобильному телефону и спасти. Чтобы нам дали возможность его запеленговать, приходится тратить пару недель времени и пару ведер нервов. А счет идет на часы! Это простая вещь, но в режиме «срочно» она доступна спецслужбам, а не «Лизе Алерт». Наша задача — собрать все эти методы поиска в одну слаженную систему.
— Спасать человеческие жизни нужно. Это понятно. Но когда тебя недополучают самые близкие, когда ты фактически перестаешь быть кормильцем в семье, это цена за что? Сообщество создано, волонтеры работают. Вы не думали, что вам пора оставить отряд?
— Думал, конечно. «Лиза Алерт» — это локомотив. Если вы успеваете нажимать на нужные рычаги, он едет верно, если нет — все равно едет, но может сбиться с маршрута. У меня нет уверенности, что поисковый отряд будет столь же эффективно работать без меня. Потому я здесь.