Геббельс потом ехидно записал в дневнике, как «утерлись все эти америкашки». Но буквально тут же озабоченно заметил, что нужно будет выделить особую статью расходов на иностранных журналистов: на удобные апартаменты в столице, авто, поездки за счет министерства, а также «материальное поощрение» (читай: взятки). Вообще Геббельс и другие «идеологи» Третьего рейха довольно много тратили на «сотрясение воздуха» (слова Браухича о геббельсовской пропаганде). Пропаганда действительно вещь затратная: содержание газет, съемки фильмов, репертуарные театры, выставки, поездки и прочее; а отдача от нее — дело времени, которого у Германии не было. Германия начала войну. Геббельс понимал, что военные наложат руку на его епархию. Поэтому в начале 1939 года он добился от Браухича соглашения о разделе полномочий: вся военная пропаганда внутри страны отдавалась на откуп Геббельсу, а в районах военных действий полномочия брал на себя отдел военной пропаганды вермахта.
Возвращаясь назад, можно сказать, что 1933–1939 годы были расцветом именно пропаганды. И главным ее требованием было «никогда не подвергать сомнению слово фюрера». Но каков был диапазон средств для достижения этой цели! В эти годы разве что дурак стукнул бы кулаком по столу, типа «не сметь! фюрер всегда прав!». В эти годы бережно и по-умному создавался образ — фюрер всегда прав, потому что он вот такой вот у нас: скромный, добрый, понимающий простого человека, о чем и снимается многочасовой «сериал» в разных резиденциях вождя, на предприятиях, на улицах городов! Сколько городов нужно было объездить огромной съемочной группе, чтобы заснять мизансцены с любимым вождем на фоне Рейнского собора, например, или верфей Гамбурга. Фюрер всегда прав, потому что он такой смелый, — и снова едем на юг, в Альпы, снимать вождя в лыжном костюме на вершине перед головокружительным спуском. Он всегда прав, потому что он такой красивый, — и по всему рейху, как метастазы, расползаются выставки современного искусства с торсами германских богов и героев, а среди них — им под стать — ОН!
Так это делалось, пока были деньги. А когда их не стало, затратная пропаганда стала вытесняться малозатратной цензурой. Кстати сказать, настоящий звериный оскал цензура показала не сразу, а лишь после Сталинграда. Если до 1942 года на пропаганду еще что-то капало, а цензура была в основном предварительная, то последние три года Германия по полной получала то, что называется последующей цензурой. А в нацистском исполнении ее следует назвать карательной. Если в какой-либо области искусства творилось и выходило на свет нечто, не соответствующее интересам воюющей страны, то это не просто запрещалось, это «вымарывалось» — почти всегда с творцом вместе. Быстро и дешево.
Люди одаренные, подобные самому Геббельсу, изо всех сил бились, чтобы сохранить остатки нормальной пропаганды. Они прекрасно сознавали, что дешевая говорильня в эфире, тупое вколачивание в мозги может нанести больше вреда, чем принести пользы. Сколько средств было в свое время затрачено, чтобы приучить немцев к ежевечерним прослушиваниям радиопостановок, оперных спектаклей, концертов, в которые искусно и ненавязчиво вплеталась собственно пропаганда! Но средств на новые постановки больше не было — и «собственно пропаганда» стала заполнять собой весь эфир, заставляя скучать и одним этим отвращая от радиоприемников даже самых лояльных режиму немцев. Немцы перестали верить новостям. Скука даже веру способна убить. И хотя прослушивание зарубежных радиостанций считалось изменой и строго наказывалось, все больше граждан рейха предпочитало слушать английское и советское радио, надеясь узнать подлинную картину событий.
Интересный факт. В конце 1944 года советские специалисты разработали метод синхронного вещания на используемых в Германии частотах. Это позволило вторгаться в передачи немецкого радио. Немецкий обыватель неожиданно прямо посреди передачи мог услышать взволнованные возгласы «ложь! это ложь!», после чего следовало короткое «правдивое сообщение» о том или ином событии. Часто умело имитировался голос Гитлера или Геббельса. Поначалу персонал радиостанции впадал в ступор, потом, не имея иных средств, просто был вынужден прерывать передачу, и в эфире звучала патриотическая музыка. А немцы хихикали.
Еще факт. С 4 по 14 февраля 1945 года, перед началом наступления, на которое Гитлер возлагал свою последнюю надежду, по большинству кинотеатров Германии прошли показы пропагандистских фильмов, призванных поддержать боевой дух вермахта и всего немецкого народа. Эти фильмы кое-как не столько сняли на полу разбомбленных площадках киностудии в Бабельсберге, сколько смастерили, часть старых пленок склеивая с новыми. Во время большого показа в Берлине внезапно раздался истерический женский крик, потом раздались проклятья. Оказалось, что немецкая мать увидела на экране своего погибшего в 1941 году сына, якобы идущего в победоносную атаку этой зимой 1945 года. И женщина кричала, рыдала и грозила «всем лгунам, скрывающим от народа правду». История получила огласку благодаря испанскому журналисту, ехидно заметившему, что экономия на пропаганде может привести к антипропаганде, то есть сыграть на руку врагу.
Фильм, вызвавший скандал, был на время изъят из проката, но потом вернулся за неимением ничего другого. А вот мать погибшего солдата за ее выпады в адрес властей отправили в концлагерь — так действовала карательная цензура.
Самое прискорбное, что не только немцы, но и все другие народы всегда прохлопывали тот момент, когда энергично улыбчивая маска пропаганды начинала совершать поворот, уступая место хмурой маске цензуры. Понимание приходило порой уже за колючей проволокой.