***
Во всем Унцукульском районе живет примерно 27,5 тыс. человек. После шумной, раскаленной до 40 градусов Махачкалы горы с их прохладой местами обманчиво напоминают кавказские идиллии Георгия Данелии. 70-летняя Патимат сидит у раскрытого в сад окна на втором этаже фабрики инкрустации по дереву и самодельным молоточком кропотливо забивает мельчайшие мельхиоровые пластинки в тело деревянной вазы, выточенной из дикой груши на токарном станке. Дождь шуршит листвой, и ветер в ущелье отгоняет облака, открывая темную стену гор. Мельхиоровый орнамент под руками Патимат плетется кружевом. Вазу покроют темным лаком и продадут как сувенир в Махачкале или в Москве рублей за 500.
Заказы на вазы, трости, письменные приборы и рожки для обуви бывают даже из Штатов, но они всегда небольшие — это не промышленное, а штучное производство. «Насечка» — унцукульский промысел, которому несколько веков, когда-то оно прославило аварское село Унцукуль на весь Кавказ и даже за его пределы. В восьмитысячном райцентре им занимаются примерно 150 человек, десяток из них — на фабрике. Дерева в окрестных лесах хватает, но вот единственный производитель мельхиора в России, завод в Кольчугино, продает его по 1500 руб. за кг, и нельзя купить партию меньше 300 кг. Такого запаса Унцукулю хватило бы на пару десятилетий, говорит сотрудник фабрики Магомедали Магомедалиев, но эта цена превышает совокупные экономические возможности кустарей, когда-то поразивших своим искусством самого Ленина.
***
Раньше в Унцукуль можно было попасть из Махачкалы за полтора часа, через Гимринский туннель — четырехкилометровую штольню под горами, пробитую в 1991 году и обеспечившую кратчайшее сообщение равнины с Нагорным Дагестаном. Но СССР рухнул, и довести туннель до ума не успели: 17 лет он работал в режиме временной эксплуатации, без освещения и дорожного полотна. В 2008-м его закрыли на реконструкцию, и теперь ехать в Унцукуль и дальше в горы надо в объезд. Дорога занимает не меньше трех часов. Это сразу сказалось на ценах: все подорожало примерно на четверть. Основой экономики Унцукуля веками были сады абрикосов и хурмы. Для них подорожание оказалось фатальным: производство фруктов утратило преимущества в себестоимости по сравнению с соседними районами, которые после закрытия туннеля оказались ближе к Махачкале.
Закрытый туннель — повод для регулярных протестов. Много раз отложенное открытие пока запланировано на сентябрь. Только в 2011 году на этот объект было выделено 2 млрд руб. «Один наш парень работает в проходческой бригаде в Черногории, — рассказывает житель Унцукульского района Магомед. — Говорит, за эти деньги туннель можно было бы заново построить. Нигде в мире туннели на время ремонта не закрывают полностью, разве что на пару часов в сутки».
Зато по перекрытому туннелю носятся чиновничьи кортежи и регулярно проползает бронетехника — это кратчайший путь в расположение горнострелковой бригады в Ботлихе, да и в самом Унцукульском районе то и дело объявляется режим контртеррористической операции (КТО).
***
Настоящий ущерб садам нанес не закрытый туннель, а Ирганайское водохранилище, благодаря которому Унцукульский район Дагестана местами похож на Норвегию: седые горы глядятся в голубое зеркало рукотворного фьорда. Если подъехать поближе, видны торчащие из воды скелеты абрикосовых деревьев. Ирганайскую ГЭС начали строить еще в 1978-м и завершили в 2008-м: титаническая стометровая плотина перекрыла ущелье реки Аварское Койсу. Агрегаты, генерирующие 1,2 млрд кВт/ч в год, находятся внутри скалы и вместе с несколькими другими горными ГЭС делают Дагестан экспортером тока.
При этом Унцукульский район — чемпион Дагестана по неплатежам за электроэнергию: осенью 2011-го за ним числилось почти 10 млн руб. долга. В селах района говорят, что платят все сполна, хотя когда ГЭС только начинали строить, людям обещали бесплатное электричество для всех ее ближайших соседей. В Махачкале уверяют, что взыскать долги или отключить свет никто не решится — жители района способны постоять за себя: «Им палец в рот не клади, по задницу откусят». В этом контексте намекают на унцукульскую группировку боевиков: считается, что она сама способна «выставить» кого угодно на серьезные деньги.
На ГЭС несколько десятков местных сотрудников, но станция работают в полуосадном режиме: все наземные сооружения охраняются блокпостами, обмотанными колючей проволокой. Предосторожности не излишни — осенью 2010-го у основного гидроагрегата станции в машинном зале нашли самодельную бомбу в 3 кг тротила.
Когда 21 августа 2008 года водохранилище заполнили до проектной отметки, оно затопило 400 гектаров садов и жилые дома в нескольких селах — например, в Ирганае. Под водой оказались не только сады и дома, но и кладбища: на любительском видео первых недель после затопления видны всплывшие останки.
***
Бывший глава администрации Ирганая Магомед Алигаджиев сам много лет работал на строительстве ГЭС и лишился там фаланги левого указательного пальца. В 2008-м он потерял еще и дом в Ирганае, и примерно 50 соток сада. На сотке примерно два абрикосовых дерева, с каждого можно снять 50 килограммов абрикосов (иногда больше). Сад Магомеда в хороший год мог дать 5 тонн. При цене в 50 руб. за кг (нынешняя цена фруктов на придорожных рынках, прямо на выходе из сада) это 250 тыс. в год — очень немало по дагестанским меркам.
Независимые экономисты полагают, что затопленные сады могли приносить владельцам в общей сложности до миллиарда рублей в год. Это больше, чем налоги, которые компания «РусГидро», собственник ГЭС, платит в бюджет республики (800 млн руб. в год). «Но в отличие от налогов, пользу от которых простой сельский житель не особенно ощущает, это были живые деньги в бюджетах тысяч домохозяйств», — рассуждает директор центра социальных и экономических исследований регионов RAMCOM Денис Соколов.
Магомед Алигаджиев рассказывает, что компенсацию платили из расчета 10 тыс. руб. за сотку (это примерно равно упущенной выгоде за один сезон) и рыночной стоимости квадратного метра жилья по норме 18 метров на члена семьи. Получили компенсацию не все, но и тем, кто получил, этого не хватило на равноценный дом в поселке Новый Ирганай (считается, что он полностью построен за счет государства). Около 150 семей все еще живут в полузатопленном Старом Ирганае, от которого остался один квартал со старинной мечетью. Отсюда детям приходится каждый день пешком ходить в школу, расположенную в нескольких километрах.
Все в районе надеются, что сумма компенсаций за сады будет пересмотрена в Москве, и упущенную выгоду компенсируют не за один, а хотя бы за десять сезонов. Новые сады растут не меньше тридцати лет, но выделять участки под них никто не спешит, в том числе и потому, что земли просто нет: Нагорный Дагестан всегда страдал от ее дефицита.
***
После фотопаузы на высотке, с которой виден полузатонувший Старый Ирганай, коробочки Нового и черные сухие ветки затопленных садов, выясняется, что выезд на дорогу заблокирован белой «четырнадцатой»: небритый аварец предлагает нам проследовать за ним в районное управление ФСБ. В маленьком кабинете в здании, подступы к которому забаррикадированы со всех сторон кроме дороги, вежливый офицер записывает наши данные в блокнот и сообщает, что в районе введен режим КТО.
Только кажется, что горы безлюдны: информация в этом захолустье передается мгновенно. В этом кабинете мы оказываемся через полчаса после того, как пересекли границу района. Там, пока мы пересаживались из машины в машину, пассажиры маршрутки, ехавшей с гор в Махачкалу, зашли перекусить в убогую придорожную корчму, и один из них поинтересовался, кто мы и куда направляемся: этого было достаточно, чтобы оповестить всех, кто следит за перемещениями посторонних.
На обратном пути мы встретим колонну федералов, и наш водитель сразу же позвонит кому-то, сообщая место расположения и количество машин. Его собеседник мог сидеть в районном УФСБ, а мог быть и звеном цепочки оповещения «лесных братьев». Хотя скорее всего это был обыкновенный звонок родным с предупреждением: все знают, что лишний раз встречаться с военными не стоит.
***
В рамках КТО в Унцукуле и Шамилькале мы дважды встречаем бронированный грузовик с бойцами внутренних войск. Громоздкая машина, полная опытных вооруженных людей, выглядит странно беззащитной в этой местности, где черно-желтые скалы, местами покрытые щетиной леса, отвесно карабкаются в небо на двухкилометровую высоту. За скалы цепляется серпантин дороги, и домики селений, лепящиеся к горам в несколько ярусов, выглядывают из-под тяжелых дождевых облаков.
В Дагестане привыкли к локальным КТО, и уже пару лет ходят слухи о новой большой военной операции. Но еще в 1999-м стало понятно, что этот регион с каменным лабиринтом огромных хребтов в тактическом отношении может быть для армии куда страшнее Чечни, устроенной гораздо проще с точки зрения географического, этнического и социального ландшафта и стоившей стольких жертв.
***
Русские солдаты давно столкнулись с этими ландшафтами. 17 октября 1832-го отряд генерала барона Григория Розена штурмовал аул Гимры, в котором укрепился его уроженец, первый имам Дагестана Газимагомед. На месте боя, в котором Газимагомед погиб, зато выжил его сподвижник и односельчанин Шамиль, до сих пор стоит памятная башня. «Кто думает о последствиях, тот не герой», — написано на ней: эти слова когда-то гравировались на медалях имамата, четверть века воевавшего против Российской империи. Башня стоит у шоссе из Гимров в сторону закрытого туннеля. Склон за башней — так называемый Черный лес, из которого в первые восемь месяцев 2008 года федералы и дагестанская полиция минометами и фронтовой авиацией без видимого успеха пытались выкурить боевиков.
Царская армия была последовательнее. В 1839-м отряду генерала Павла Граббе после двух месяцев осады и пяти попыток штурма удалось взять укрепленную вершину Ахульго, которую обороняла тысяча мюридов Шамиля во главе с самим имамом. Ахульго и сейчас выглядит неприступной твердыней. Военные историки считают, что за время осады с обеих сторон погибло около 1500 человек, причем защитники были истреблены практически поголовно. Старый учитель истории Магомед из расположенного рядом аула Ашильта рассказывает, что русские потеряли не меньше 30 тыс. человек, а всего на Ахульго было до 60 тыс. солдат. Русские реляции говорят, что отряд Граббе насчитывал 13,5 тыс. человек, из которых 500 были убиты, 700 контужены и 1722 ранены. Ахульго — место ежегодного паломничества десятков тысяч дагестанцев. Русских приезжают единицы.
***
«В Ашильта было 500 дворов, а после битвы за Ахульго осталось семь», — рассказывает учитель. Сейчас в Ашильта снова чуть больше 500 дворов и около 2000 жителей. Им тесно: молодежи не хватает земли и работы. По пятницам примерно две сотни сумрачных мужчин селения собираются на молитву в старой мечети, в которой Шамиль с третьего раза принял предложение стать имамом.
У этих мужчин, потомков Койсубулинского (от названия реки Койсу) вольного общества, явно нет сомнений в том, на чьей стороне была справедливость в старой кавказской войне. Нынешние кавказские безобразия большинство из них называют симуляцией, а боевиков — бандитами, хотя надо иметь в виду, что искренность беседы с гостями всегда относительна. Впрочем, всерьез разобраться, где чья сторона, им и самим непросто, пока в школьных учебниках одного поколения движение Шамиля трактуется как прогресс и борьба с колонизаторами, а другого — как мятеж против государства. А все это слишком недавняя история, чтобы ее можно было игнорировать.
Учитель Магомед, зарплата которого после 55 лет стажа составляет 6,5 тыс. руб., считает, что не было строя лучше социализма. Он был в хадже и полагает, что первыми социалистами были еще праведные халифы. Магомед горд своими выпускниками, каждый год поступающими в вузы на равнине.
Но ему приходится признать, что дети 13–15 лет все меньше слушаются старших и все чаще задумываются, зачем им государство, которое в лучшем случае лишь делает вид, что оно есть, а в худшем — вымогает взятки: «Они с детства видят, что если платить, можно и не учиться. Знают: получить материнский капитал или кредит в банке можно только за откат в 50%. Здесь село, взрослые иногда даже не знают о существовании федеральных программ поддержки молодых семей или сельхозпроизводителей, а чиновники тихо распределяют все поступающие деньги между собой или делятся с родными. Дети все это видят. Большинство приспосабливается к этой системе, но другие понимают, что это распад общества».
***
Пожилой краевед из Унцукуля Гаджи Ибрагимов с 1995-го на собственном энтузиазме и утлом бюджетном финансировании поддерживает жизнь в летнем детском лагере «Орлиная гора». Все, как в пионерском детстве: походы, стенгазеты, танцы по вечерам, примерно сотня детей в смену со всего Дагестана. В столовой на стенах — портреты Героев России из числа дагестанских полицейских, погибших в боях с «лесными».
Уверенности в том, что дети, трескающие манную кашу под этими портретами, согласны считать полицейских героями, нет. Тонкий глазастый мальчик класса из 9-го, останавливает фотокорреспондента «МН» вечером во дворе вопросом: «Веруете ли вы в Аллаха?» Попытка уклониться не проходит: словно тестируя свою способность проповедовать, мальчик рассказывает нам, что как нельзя увидеть ум человека, но глупо отрицать его, также нельзя увидеть, но нельзя отрицать Аллаха.
«У нас есть один образованный парень с дипломом юриста, но и в исламе он разбирается, — говорит Гаджи Ибрагимов. — Он приходит каждый день читать желающим лекции о религии». По лицу Гаджи не понять, считает ли он эти лекции безусловным добром. Но мальчики из лагеря, если кого и слушают из взрослых, то только этого проповедника. Родители не возражают: по их требованию для юных краеведов организуется мавлид — торжества в день рождения пророка Мухаммеда.
***
В горах дожди. Две недели назад через Гимры пронесся сель, тащивший и переворачивавший огромные валуны. Он уволок пару автомашин, снес несколько построек и опор линии электропередачи, гигантским бульдозером срезал ведшую в село дорогу. Глава села Алиасхаб Магомедов, здоровенный мужик в кепке и с татуировкой во все предплечье, сам пытался спасать машины от селя. Теперь он не знает, когда восстановят дорогу: у него есть подозрение, что Гимры на плохом счету в Махачкале.
Источники «МН», близкие к МВД Дагестана, считают, что после всех КТО Гимры способны в течение 40 минут выставить вооруженный отряд в 400 человек (это до странности совпадает с количеством безработной гимринской молодежи). Один из собеседников «МН» сам был ранен во время прочесывания Черного леса, и любимые местными жителями рассказы о том, как республиканский ОМОН, шедший цепью вверх по склону, пострелялся со спускавшимся навстречу федеральным спецназом, а боевиков никаких и не было, вызывают у него кривую улыбку.
Еще в районе любят говорить, что рекордно длинная КТО 2008 года, та самая, с авиацией и дальнобойной артиллерией, была устроена специально, чтобы не дать людям протестовать против заполнения водохранилища. Но официально КТО длилась до августа, а как раз в августе водохранилище затопило дома и сады. В Гимрах вообще скептически относятся к этой версии: «Ирганайцам еще повезло, им новое село построили. У нас тоже затопило сады, причем не только новым водохранилищем, а еще в 1976-м, когда Чиркейская ГЭС подняла уровень воды в Аварском и Андийском Койсу, — рассказывает местный житель Омар. — От этих водохранилищ здесь стало сыро, некоторые культуры вообще исчезли: больше нет ни персиков, ни когда-то знаменитого гимринского винограда».
***
Периодические спецмероприятия в Гимрах не прекращаются, иногда выливаясь в акции протеста и драки между силовиками и местными жителями. При этом местные старики с прекрасным русским языком и просветленными лицами настойчиво подчеркивают: претензий к русским военным у них нет, те всегда вежливые. Местных полицейских называют не иначе как варварами: «Ко мне зашел один майор с шестью омоновцами, а у меня два старинных сундука стоят. Знаешь, что такое сундук? Вот, один я сразу открыл ключом, а второй заело. Так он хотел из пистолета в замок стрелять. Я ему говорю: «Зачем же так, товарищ майор? Там что, боевик поместится?»
Участкового в Гимрах нет: вернее, формально он есть, но живет в соседнем селе.
В Гимрах никто не говорит о жертвах и задержанных по итогам КТО, и хотя в реальности были и убитые, и задержанные, это усиливает ощущение абсурда. Большая КТО была ответом на убийство в Гимрах зимой 2007 года депутата дагестанского парламента Газимагомеда Магомедова, симпатизанта чеченских сепаратистов и дагестанских исламистов. Предполагается, что депутата убил гимринский полевой командир Ибрагим Гаджидадаев, сын школьного учителя, которого глава самопровозглашенного Эмирата Кавказ Доку Умаров в 2010 году назначил «командующим Дагестанским фронтом».
Гаджидадаев, которого уже не раз объявляли убитым, в розыске, но его отец работает на Ирганайской ГЭС, а дядя — в администрации района: «Это говорит о том, что «лесные братья» нужны чиновникам республики, — объясняет житель Унцукульского района Гамзат. — Всем известно, что в Махачкале продают должности. Я продам должность министра за миллион долларов, а на следующий год другой мне предложит больше. Я уберу министра и скажу, что это сделали «лесные». Пока есть «лесные», Махачкала может до бесконечности получать деньги от Москвы, а силовики — свои «боевые». А на самом деле их 10–15 человек, и если бы Россия захотела, она за полминуты навела бы в Дагестане порядок».
***
Алиасхаб отвечает на прямой вопрос, есть ли в Гимрах боевики: «Не десять и даже не пятьдесят: все мужчины до 40 лет готовы выйти и оказать вооруженное сопротивление». На вопрос, опасна ли его работа, он отвечает историей, как к некоему чиновнику сначала пришел человек, жалующийся на притеснения властей, и тот пожалел его и сказал: «Ты прав». Затем пришел другой и сказал, что первый — бандит. «И ты прав», — ответил ему чиновник. «Как же так? Не могут быть правы эти оба!» — возмутился секретарь. «И ты тоже прав!»
У главы на столе стоят российский и дагестанский флажки: по его словам, «с той стороны» приходили буквально на днях, требовали убрать флажки и поставить на их место черный флаг джихада. Флажки пока стоят, но рядом с ними лежат специфические книги — «Истории пророков» и «Острый меч, разящий колдунов вредящих» шейха Вахида Абд-ас-Салям Бали. На вопрос о том, сколько процентов на выборах в Гимрах получила «Единая Россия» и лично Владимир Путин, глава лишь обаятельно улыбается.
«Мы в таком положении, что нам приходится внимательно следить, чья сторона здесь возьмет. Чья возьмет, к той и будем приспосабливаться», — говорит он, и от его кривой усмешки — мороз по коже. Победа, добавляет Алиасхаб, в итоге будет за официальными властями. Но это звучит не особенно убедительно: сам глава тут же сообщает, что когда он пытался обратиться за защитой в официальные инстанции, «та сторона» узнала об этом быстрее, чем могла бы подоспеть помощь. Он устало откидывается в кресле и вдруг демонстрирует геополитическую осведомленность: «Если американцы после Сирии ударят по Ирану, Азербайджан поддержит американцев, а Армения — Иран. И Дагестан не останется в стороне, здесь же все рядом».
Мы уже садимся в машину, когда Алиасхаб догоняет нас с тремя горячими золотистыми жареными форельками в большущих ладонях. В этот момент становится как-то особенно остро понятно, что на гражданской войне никто не может быть уверен, состоится ли следующая встреча и будет ли другой шанс оказать гостеприимство.
Страна гор
В Дагестане (население около 3 млн человек) более 100 этнических групп. Две крупнейшие — аварцы и даргинцы. Аварцев больше (около 700 тыс.), зато даргинец — действующий глава республики Магомедсалам Магомедов, назначенный в 2010 году. Первые выборы главы региона намечаются на 2014 год и обещают быть драматичными. Власть в Дагестане опирается на неустойчивый компромисс нескольких «групп влияния», выросших из этнических общественных движений, партноменклатуры, цеховых и криминальных кланов конца 1980-х — начала 1990-х годов. Неформальные договоренности кланов, их экономические интересы, горские обычаи и предписания ислама для повседневной жизни нынешнего Дагестана часто важнее российского законодательства.
Существует конфликт сторонников традиционного ислама, одобряемого властями, с салафитами, которые считают, что традиционный ислам искажает нормы религии. В 1999-м в нескольких селах Дагестана было объявлено шариатское правление, на помощь им из независимой тогда Чечни вторглись отряды Шамиля Басаева, и российским военным вместе с местными ополченцами пришлось подавлять сразу несколько очагов мятежа.
С тех пор зон нестабильности в республике стало больше, а шариат де-факто вводится во многих селах, где нормой считается традиционный ислам. Перенаселение и малоземелье в горах приводит к массовой миграции горцев на равнину, и тысячи преимущественно молодых людей попадают в среду, в которой не работают нормальные правовые механизмы и социальные лифты, зато развита коррупция. Это способствует конфликтам, популяризации религии и обрушению авторитета власти.
Экономика Дагестана дотируется почти на 70%, безработица — одна из самых высоких по РФ. Введение собственности на землю все еще обсуждается. Планируется развить горнолыжный и приморский туризм, но пока отрасль в упадке.