С лета власть с регулярностью в одну-две недели выступает с инициативами, которые могут изменить настроения в любой из социальных групп и в конечном итоге — вектор поведения всего общества.
В пылу затухания
У нового общественно-политического цикла, традиционно начинающегося осенью, три основные черты. Первая — законодательные инициативы со стороны власти, вызывающие неоднозначную реакцию в разных прослойках общества. Вторая — нарастающий алармизм многих экспертов и аналитиков. Его суть в том, что есть иллюзия управляемости ситуацией, но малейшее воздействие, вольное или непредсказуемое, может стать тем фатальным событием, которое мгновенно изменит весь общественный фон (см. мнение Ольги Крыштановской).
Между тем — третья черта — оппозиционная волна не только не нарастает, но распадается на «брызги», что вызывает раздражение или сардоническую ухмылку. Но не опасения. Что же тогда порождает все новые инициативы, в частности расширение дефиниции «гостайны», борьбу за чистоту рядов в парламенте, угрозы перекрыть YouTube, повышение активности по защите чувств верующих? Для чего и кого старается власть? А это так, на будущее, на всякий случай, считают некоторые. Порох надо держать сухим.
Объяснение второе: власть, как выразился один ученый, проводит «умную реакционную политику». Главная цель — испугать «горожанина». Именно для этого и принимаются «демонстративно плохо сделанные законы».
И цель достигнута — протестное движение потеряло инициативу и темп. Как заметил один из его участников, «волна затухает и не мультиплицируется в новые форматы». Если летом имели место «креативные находки» — прогулка писателей, белое кольцо, абай, то к осени все вновь свелось к площадной активности — форме ненадежной и исчерпавшей себя. Обыватель (прежде всего женщины, люди семейные и т.д.) испугался репрессий, которые могут последовать по новому закону о митингах. Наиболее качественный компонент, тот самый рассерженный креативный горожанин, исчерпал в целом уличный пыл и вернулся к повседневной жизни. Оставшиеся либо неопасны, либо изначально ориентированы на «экшн», а значит, к ним могут быть применены соответствующие меры воздействия.
Возможно, это почувствовали и сами участники протестного движения. Недаром все обратили внимание на особенность последнего митинга — повестка дня и выступления полевели. Это означает попытки расширить протестный круг за счет более маргинальных (как минимум левоориентированных) прослоек.
Нужно все же признать: с самого своего зарождения протестная активность имела не политическую и тем более не идеологическую основу. Она была стилистической. Людей возмутило не столько ЧТО, сколько КАК. Социологи говорят, что и их опросы это подтверждали — люди хотели не крови, а объяснений. Доказательства легко найти и сегодня: две трети граждан ругают власть, но те же две трети не видят ей достойной альтернативы. Критический подход формулируется по-русски абстрактно: «непереносимо». Но далее не следует ни конкретных претензий, ни запроса на четкие действия, программы или фигуры. Упреки провластных политологов, дескать, оппозиция не имеет ни лидеров, ни повестки дня, справедливы и лукавы одновременно. Протест был против тяжести и несправедливости жизни, а не столько против конкретных людей и их поступков, как посчитала власть.
Мир через кризис
Но есть и другие, не менее важные обстоятельства. Первое — да, горожанин испугался. Но испугался не только быть брошенным в кутузку. Он испугался, что ситуация может перерасти в неуправляемую и привести к столь же неуправляемым последствиям. И в элите, и в среднем классе страх перед революцией перевешивает жажду преобразований. Если не дошли до предела терпения, то ощущение застоя и даже тупика лучше хаоса, обнищания и крови. «По теории игр, — говорит известный экономист, — при неопределенном будущем всегда выбирается минимальный ущерб — сохранение статус-кво».
Подобный выбор может быть истолкован правящим классом как победа над взбунтовавшимся горожанином, сбитым с «правильного пути» экстремалами и «вражьими агентами». И это будет ошибкой.
Даже философски настроенные наблюдатели убеждены: семена переосмысления реальности брошены. Ситуацию они сравнивают то с 1840-ми годами, то с началом XX века, то с 1960-ми годами и «оттепелью», заложившей нравственные и моральные основы целому поколению, которые не искоренили даже последовавшие «заморозки». Еще одна параллель — Франция времен революции, затем Реставрации. Понадобилось пройти через жертвы, реакцию и термидор, чтобы постепенно, лишь к исходу XIX века обрести институты защиты прав граждан, собственности и поддержания гибкой политической системы. Поскольку ныне время течет куда стремительнее, то российскому креативному классу понадобится гораздо меньше времени пройти путь от осознания «непереносимости» жизни до формирования запроса и затем его реализации.
Второй аспект — возможная маргинализация протестного движения. Да, многие инициативы власти массово одобряются избирателем, в чьих глазах жесткие меры в отношении «кого-то» выглядят как компенсация его собственных «непереносимостей». Но интересы народа не всегда тождественны мнению большинства. Автор концепта сильного государства при сильной федеральной власти Александр Гамильтон более двухсот лет назад предупреждал: «Идет постоянная ориентация на то, чего народ желает, а не на то, что ему пойдет на пользу. Такое правительство не может дать ничего, кроме поиска средств для достижения цели, нестабильности и глупости».
«Поиск средств» уже ведется, поскольку все понимают: если придет вторая волна кризиса, пусть и меньше первой, она может иметь для России серьезные последствия. Затронут они всех, в том числе истеблишмент. Это одна из причин, почему, как считает ряд наблюдателей, разношерстные элиты предпочитают пока держаться плечом к плечу.
Третья проблема, которая рано или поздно потребует не только слов, но и действий, — без класса «городских модернистов», успешных, мобильных, образованных, ни о каком постиндустриальном развитии страны не может быть речи. Препятствия же возникают даже на организационном уровне. Сейчас, говорят источники, правительство и Дума пребывают в замешательстве, как работать с экспертами. Оказалось, что едва не все центры, с которыми работает власть, подпадают по новому закону под «иностранных агентов», и как делать им заказы, непонятно. Вероятно, сделают исключения на уровне подзаконных актов, которых, кстати, еще нет, и потому никто не знает, как действовать.
Властям и «горожанам» придется договариваться. Мировой кризис этому способствует — в Европе и США в ближайшие годы рабочие места найдутся далеко не для всех желающих покинуть Россию. А то и вернутся уже уехавшие. И создадут дополнительное напряжение, требуя от власти достойной жизни и достойного места в ней.
Пока, не имея возможности, желания и средств договориться, каждый социальный слой вновь пытается замкнуться в себе. Власть хочет остаться властью, горожанин заботится о насущном для себя и семьи, обывателю нужно как минимум выжить и сохранить то, что имеет. Но привычная система координат уже сдвинулась. Мир пришел в движение, и Россия — его часть. Как бы ни хотелось ей предстать в глазах арабов, испанцев, греков островком незыблемости, ей тоже предстоит отвечать на вызовы, которые зарождаются не только вовне, но и внутри страны. «Мы вновь на развилке», — считает авторитетный социолог. По его мнению, опции таковы: продолжать закручивать гайки, ничего «не откручивая», и жить в рамках оперативных мер по борьбе против кого-то или чего-то либо переходить от тактики к стратегии с учетом новых обстоятельств и настроений социума.
Когда грянет кризис
По мнению экономистов, три фактора мировой экономики станут сигналами, что дела плохи и мы на пороге новой волны кризиса:
• если экономический рост в Китае окажется меньше 6% в год;
• если по гособлигациям Испании и Италии доходность превысит 7%;
• если цена на нефть в течение минимум четырех месяцев не поднимется выше 80 долларов.И в элите, и в среднем классе страх перед революцией перевешивает жажду преобразований
«Зреет долго, рушится быстро»
— В ваших последних выступлениях отчетливо проглядывает алармизм. Почему вы полагаете, что ситуация взрывоопасна?
— Вспомните коллапс Советского Союза. Что предвещало скорый крах? Система казалась ослабевшей, но еще мощной. Об этом же говорит и опыт других революций — зреет долго, рушится быстро. Возникает эффект домино — начинается падение компонентов системы, и вот уже распад остановить нельзя. Вопрос, что может стать триггером.
— В нестабильной ситуации предвидеть это невозможно.
— Не совсем. Сам повод может быть случайным, но типы триггеров видны и сейчас. Во-первых, выборы. Все революции последнего времени являются электоральными. Так было на Украине, в Грузии, Киргизии, арабском мире. Второй тип — техногенные катастрофы, особенно если они будут масштабными или произойдут одна за другой и оппозиция убедит народ, что в них виновата власть. Стихийные бедствия, которые вызовут стресс у населения, также могут стать спусковым крючком. Вспомните, какие версии обсуждались вокруг трагедии Крымска. Четвертый фактор — экономические потрясения. Пятый — произвол судебной системы.
— Катастрофы происходят, порождают бурные дискуссии и вспышки недовольства, но не приводят к радикальному изменению ситуации. Все прослойки общества предпочитают статус-кво.
— Есть пирамида протеста. Наверху те, кто хотел бы обрести власть, — политики-революционеры. Ниже — их фанаты, отчаянная молодежь. Еще ниже — активисты, потом — сочувствующие, в основном интеллигенция и студенчество. А в основании пирамиды — широкие массы беднейших слоев. Они еще не задействованы в протесте. Почему лидеры оппозиции называют акции «маршем миллионов»? Потому что их цель — миллион.
— Но какие вы видите основания для выхода на улицу такой огромной толпы?
— Пока оснований мало. Но это не значит, что протестующие не способны вовлечь социальные низы. При определенном стечении обстоятельств способны. Тогда станет по-настоящему опасно! Толпа иррациональна и стихийна. Но это управляемая стихия. У нее есть идеологические лидеры; отчаянная молодежь, которая еще не понимает, что ей есть что терять. Для радикальных действий нужна структура, боевые отряды, деньги, средства связи, сеть. Все это в той или иной степени уже есть. Нет лишь триггера.
— Если вдруг кому-то захочется действий, у власти есть гораздо более мощный ресурс все это пресечь.
— У власти всегда больше сил и средств. Но тогда ни одна бы революция не могла произойти, а они происходят. В самой власти образуются трещины, которые под влиянием улицы становятся глубже, а потом взрывают ситуацию. На самом деле трещины есть. Я вижу признаки десубординации системы власти и фрагментации элит.
— Вокруг чего или кого идет фрагментация?
— Во время своего президентства Дмитрий Медведев начал омоложение элиты. Хотя путинская элита вполне «среднего» по мировым стандартам возраста — 54 года, медведевские назначенцы на госслужбе в среднем на 15 лет моложе предшественников. Молодое поколение стало дышать в спину тем, на чьи посты они метили. Это не могло не вызвать раздражение части политического класса. Начался поколенческий разрыв. Вторая линия фрагментации — создание двух центров власти. Трещины пошли на аппаратном уровне. Далее, политическая реформа, связанная с возвратом выборов губернаторов. Система больше не может гарантировать лоялистам победы. А раз так, меняется договор внутри элиты: лояльность в обмен на гарантии. Это означает, что в нашей политической системе начались тектонические сдвиги.
— Пока по большей части предпринимаются шаги по «подавлению и предотвращению».
— Необходимо успокоить людей. Предполагается, что усилением власти и первого лица государства. Сильный лидер вернет уверенность элите. Одних накажет, других поддержит, третьим поможет. Часть людей вернется с улиц домой. Меньшинство радикализуется. Как бороться с радикальными элементами, правоохранители знают. Но останется вопрос — что дальше? Проблемы, вызвавшие протест, остаются. Надо успеть модернизировать систему, сделать ее гибкой, реагирующей на вызовы. Времени мало. Иначе произойдет социальный взрыв.
Опубликовано в приложении «Большая политика» к газете «Московские новости» от 1 октября 2012 года