От подмосковных поселков до первых хрущоб
Первые впечатления о Москве у меня сложились по рассказам отца. Дед был профессором химии в Германии, в 1930-е годы, когда к власти пришел Гитлер, вся наша семья разъехалась — в Америку, в Англию, кто в концлагерь попал… А дед вместе с отцом, который только закончил гимназию, приехал в Москву. Отца, франкфуртского жителя, просто потрясла площадь Белорусского вокзала — тогда она еще могла напомнить о величии царской России.
У отца вообще был очень хороший вкус. Возможно, я что-то от него перенял, несмотря на то что жили мы чудовищно бедно и культурных образцов рядом не было. Представьте себе двор в Хорошево-Мневниках в начале 1960-х годов: типичный пролетарский район — пятиэтажки, грязь непролазная, на каждом этаже живет шпана и просто бандиты. Дорог не было: до того же Белорусского вокзала от нашего бульвара Карбышева шел 10-й автобус — минут 40, туда набивалась куча народу. А если ехать к нему через Сокол, приходилось идти через грязь мимо одного интерната, моего отца там однажды чуть не убили.
Летом мы выезжали в поселок — в 1952 году Сталин подписал указ о раздаче садовых участков, и «Заветы Ильича» стали первым садоводческим товариществом в России. Моя мать, ей тогда был 31 год, работала в «Госплане», и ее заставили тоже взять здесь участок. В 1953 году меня, только что родившегося, привезли сюда и положили на травку — потому что больше класть было некуда. В начале 2000-х годов мы с семьей переехали сюда насовсем — просто в городе стало жить тяжело.
О демонстрации хиппи в Москве
В 16 лет, сразу после окончания школы, я начал работать во втором «Моспроекте». Тогда ведь был закон о тунеядстве: больше трех месяцев нигде не трудишься — высылали за 101-й километр. Да и не принято у нас в семье было не работать. В «Моспроекте» у меня был родственник, что-то я у них там чертил. Год просидел, затем поступил в МАРХИ.
На первом же курсе со мной случилась такая история. Летом 1971 года в Москве была демонстрация хиппи (с тех пор ее дату — 1 июня — московские хиппи стали отмечать в парке «Царицыно». — «МН»). Об этом, конечно, вся московская молодежь знала. И я своему приятелю написал записку: пойдем посмотрим, что будет. Не передал, в кармане осталась. Я пошел, а он нет. В самой демонстрации не участвовал — опоздал, потому что был на занятиях. Иду на «психодром» — это был скверик за институтом, такое старое московское название, хипповское. Прохожу мимо скамейки, на которой два молодых человека сидят. С газетками. Как я мимо прошел, они газетки сложили, встали, взяли меня под руки — и в автобус.
В горкоме комсомола, куда нас вызвали, со мной сидели две девицы, настоящие ненавистницы советской власти. Они посмотрели на меня, сказали: этот не из наших
Обыскали, записку нашли, посадили в тюрьму за хулиганство на десять суток. А я был, с одной стороны, шпана дворовая, «двоечник», с другой — парень домашний. В горкоме комсомола, куда нас потом вызывали, со мной сидели две девицы, настоящие ненавистницы советской власти. Я до такой степени не доходил. Они посмотрели на меня, сказали: этот не из наших.
Предстал перед собранием, орали на меня вдесятером полтора часа: «Пойдешь работать на машину водилой! На большегруз!!!» Но потом обошлось.
О нарушении масштаба и радостном пафосе
Экзамены я сдавал плохо, может, и эта история как-то повлияла, точно не знаю. Так или иначе, после этого меня забрали в армию. Вернулся через два года, поступил в МАРХИ второй раз — уже не на дневное отделение, а на вечернее, и мы стали много гулять с друзьями по центру. Конечно, тогда была такая политика — еще в 1930-е годы Каганович уничтожил Сухареву башню, постепенно Москву превращали во что-то другое. Но мы еще успели застать то живое, что было до революции. Дойдешь до какого-нибудь особняка, построенного в XIX веке, разинешь рот и встанешь в изумлении. Быть может, если бы у нас сохранились образцы построек тех времен, мы бы достигли большего.
«Семь сестер» Сталина, или Как строились первые советские небоскребы
Сталинская архитектура была рассчитана на толпу. Да, ее оформление было прекрасным — чертежи рисовали еще старые мастера. Взять хотя бы станцию метро «Комсомольская» — это шедевр, в Европе ничего похожего не найти. Был в этом свой стиль — пафосный и радостный одновременно. Плафоны там рисовал тот же художник, что писал картину «Русь уходящая». Или станция «Арбатская» — как тщательно вырисованы там все детали... Но везде надо было чувствовать себя как на демонстрации. Та же ВДНХ: ты никогда не мог ощутить себя там отдельным человеком, индивидуумом, которому на этих просторах уютно. Даже в детском павильоне — там еще была такая скульптура Павлика Морозова: невероятной величины голова, а сам памятник внутри пустой. Это наводило страх, возле него было невозможно находиться.
О чем говорят интерьеры, фасады и улицы
Развитие культуры в России после 1917 года, на мой взгляд, как-то прервалось. На эпохе модерна все будто обрезало — начались эти эксперименты, которые имеют под собой искусственную, мягко выражаясь, почву. В Европе, Америке архитектура развивалась — появился стиль ар-деко, в СССР его не было. Искусствоведы могут с этим поспорить, но ар-деко — это очень аристократический стиль, советскому образу жизни он был чужд. Мы могли увидеть его только в каких-нибудь фильмах — «В джазе только девушки», например. А при совке все-таки дома были такие: фасад есть, интерьера нет. Интерьер был разве что в домах для партийной номенклатуры.
Во времена Хрущева начали бороться с излишествами — считалось, что дома должны быть простыми. При этом они выходили довольно уродливыми. В Германии строили то же самое, с нами в институте учились немцы из ГДР, они весь этот опыт увозили к себе, но у них он воплощался как-то по-другому. По фотографиям было видно: там можно жить.
В институте нас не учили думать об интерьерах, а ведь дом без внутренней планировки, без мебели, которая должна в нем стоять, не существует, он без этого мертв. В этом смысле я был самоучкой. Помню, как-то нашел фото особняка Морозовых на Спиридоновке — того, где сейчас Дом приемов МИДа.
Это стало для меня очень серьезной вехой — просто картинки интерьеров этого дома. Ходил в Музей Горького на Малой Никитской улице, тоже постройки Шехтеля, — там его прежний владелец, Степан Рябушинский, был очень виден. Человек с высокой степенью гражданской ответственности — понимавший, что если у него много денег, если он строит себе дом, тот принадлежит не только ему. Что этот дом должен своим фасадом украсить город, а не обезобразить его. У современных застройщиков это понимание отсутствует.
От модерна до новых русских
До начала 1990-х годов я работал в разных проектных организациях — строил, например, район в Набережных Челнах, общежития на Соколе. Затем наступило время кооперативов, рынка, появились частные заказчики. Все они требовали модерн — как будто хотели вернуться в дореволюционное время, пережить его заново.
Ни они, ни мы тогда не понимали, что модерн очень дорог — это стиль богатого человека, который может позволить себе многое, и легко он не воспроизводится. Мы начали рисовать причудливые переплеты — окна, где рамы были завиты этакими баранами, что на самом деле было жуткой безвкусицей и к модерну никакого отношения не имело. Мастерские деревянных работ были этим буквально завалены.
Заказчик воткнул в землю несколько вешек, где бурить, и уехал. Позже оказалось, что там шел телефонный кабель — отключили КГБ и правительство
Одному банкиру мы строили два дома — гостевой и еще один, побольше. Делали это с югославами — русские рабочие к тому времени умели только пить. Однажды нужно было поставить забор — тоже в стиле модерн, из кирпича, с башенками. Глухой лес, рядом река, генплана участка у нас нет, где бурить сваи под эту красоту — непонятно. Рабочие сидят без дела, заказчик приехал, устроил скандал: «Во-о-о-от, вы ничего не знаете!» Воткнул в землю несколько вешек, где бурить, и уехал. Позже оказалось, что там шел телефонный кабель — отключили КГБ и правительство. Хозяин вернулся, орал так, как я никогда не слышал. Сербы мои взяли всю вину на себя.
Приезжаем с моим прорабом в телефонный узел, к начальнику. Тот сидит за пустым столом — ни бумажки, ничего, один российский флаг. И начинает всячески нас запугивать: что мы совершили государственное преступление, что у него вот тут, под стеклом, есть расценки за каждое такое дело — 50 тыс. долл. Это когда мы целой семьей жили на 50 долл. в месяц. Серб просто съехал со стула под стол. И шепчет оттуда: «У меня никогда не было таких денег! Все, что я могу, — 10 тыс., и никаких документов». — «Во! Вот это другой разговор! Сейчас мой помощник вам все объяснит...»
Починили все кабели за три дня. Правда, сам банкир потом от этого проекта отказался, большой дом его так и не достроили, только гостевой и этот забор.
От нулевых до современности
Лужков Москву местами восстановил, но, конечно, при нем все сделали не так изысканно и утонченно, как было раньше. Взять хотя бы памятник Александру Второму, над которым работал еще Александр Опекушин, — на фото это было что-то невероятное. А сейчас, после реконструкции, абсолютно невыразительно получилось. Многое из того, что строилось в последние годы, облику города вовсе чужое. Бывший ресторан «Прага» на Арбате — одно из самых исторических мест, есть анекдот, что еще Шаляпин оттуда кидался бутылками с террасы третьего этажа. И вдруг рядом с ним ставят дом — чудовищный «крокодил» (бизнес-центр «Альфа Арбат Центр» был построен в 2004 году на месте последнего дома из ансамбля Арбатской площади. — «МН»). Или «Москву-Сити» построили — разве она чему-нибудь в своем окружении соответствует?
Мы с женой венчались в старом храме Ильи Обыденного в одноименном переулке — там стояли доходные дома XIX века, очень теплые, настоящие, там надо было бы к каждому окну мемориальную таблицу подвесить. Справа у входа в этом храме до сих пор висит большой холст с изображением Иисуса Христа — икона работы Серафима Чичагова, священномученика, которого расстреляли в 1937 году. На венчание нас записывала его племянница, которая потом стала настоятельницей крупного монастыря. В этом переулке была удивительная атмосфера, все, кто там жил, друг друга знали. И вот недавно у нас был 25-летний юбилей свадьбы, приезжаем — а там все разломали, раскурочили и наставили этих ужасов алюминиевых.
Еще одна беда — проектирование на компьютерах. Современные архитекторы ведь ничего не рисуют от руки, часто они этого даже не умеют. А картинка в 3D полностью разрушает восприятие, вам понятен объем — но не масштаб. Я ловил молодых архитекторов на том, что у них камин заканчивался на высоте метра от пола — это как телевизор засунуть под кровать. Может быть, со временем эту болезнь преодолеют, но пока это большой недостаток. Идешь по Москве и видишь, какие дома на компьютере нарисованы. Вот облицовка дома: раньше ни один уважающий себя архитектор не мог нарисовать все камни одинаково — такого нет в природе, а сейчас строят из цоколя, будто их друг с друга скопировали. Жутко, но мы уже привыкли к этому.
Рабочие зато сегодня прекрасные. Советский рабочий ничего не умел, через слово ругался матом и считал, что в обществе его все должны уважать. Что там творилось в бытовках — пьянство, разврат. Многие тоскуют по советской власти, но они просто забыли. Сейчас русское мастерство начинает хотя бы немного возрождаться. В основном, конечно, работают таджики — но тоже не надо думать, что это плохо, по крайней мере они всегда слушаются. Вот недавно мы строили с ними один дом. Приношу сложный чертеж камина, спрашиваю: «Ты понял?» Он кивает. Думаю: ничего не понял. Приезжаю через три дня — все готово и точно по чертежу.
От ар-деко до щелей в несущих стенах
Какой я видел когда-то сегодняшнюю Москву? В 1990-е годы, когда наступила свобода, у меня — и не только у меня — возникло ощущение, что нам развязали руки и мы сейчас начнем работать и радовать людей. Конечно, я не представлял, каким станет город через 20 лет, просто думал: наконец-то мы будем делать такие вещи, как делали когда-то до революции. Да, искусствоведы опять же могут сказать, что в советское время был свой сформировавшийся стиль. Но он проявлялся только в масштабных постройках, обычные люди его не видели — они жили в бараках.
Нужен грунт под здание — «привезу в два раза меньше земли, и все, никто ведь не проверит». Это входит в традицию, а потом где-нибудь рушится аквапарк
К сожалению, победили те, кто на архитектуре делал деньги. Сейчас заказчик, который строит отель в центре города, платит за возведение здания в три раза меньше, чем нужно. Что будет делать застройщик? Нужен грунт под здание — «привезу в два раза меньше земли, и все, никто ведь не проверит». Это входит в традицию, а потом где-нибудь рушится аквапарк. То же самое с частными домами. Однажды был случай: нужно было сделать нишу под батареей, расковыриваем стену, а там между двумя 12-сантиметровыми кирпичами натолканы доски, тряпки, дохлая кошка — и это несущая стена. На чем дом держится, вообще непонятно.
Но я все-таки оптимист: мне кажется, симптомы перелома уже есть. Надеюсь, настоящих, нарисованных, а не сделанных на компьютере домов станет больше. Хорошая архитектура — это как хорошая книга: ее сразу не прочтешь. Но именно она формирует у человека некие духовные ценности. Есть в Москве такой дом, который проектировал художник Сергей Малютин, — справа от храма Христа Спасителя, последний перед рекой. Раньше там внутри еще висели картины Рериха, и казалось — здесь нельзя совершить преступление. Не обязательно в этом доме жить, но нужно его видеть, бывать возле него и других подобных домов — а не возле этих стеклянно-бетонных чудовищ, которые ничего душе не говорят.
Москва глазами старожил
Просмотреть Москва глазами старожилов на карте большего размера