О предках
Я родилась в 1948 году в московском роддоме имени врача-акушера Григория Грауэрмана на Большой Молчановке. Созданный сразу после революции на месте небольшой больницы, он много десятков лет был лучшим московским роддомом, но в связи с реконструкцией Арбата неожиданно оказался на шумном Калининском проспекте. Борьба за престижно расположенное здание закончилась тем, что в 1991 году роддом закрыли.
Предки мои по материнской линии оказались в Москве так. Мой дед, народоволец Владимир Николаевич Серпинский, был близким другом Г.В. Плеханова, Ю.О. Мартова и О.В. Аптекмана, активно участвовал в работе организаций «Народная воля» и «Черный передел». За участие в этой деятельности получил десять лет каторги в якутской ссылке. Вернувшись, он женился на дождавшейся его невесте, Елизавете Александровне Рубинштейн, дальней родственнице Николая Рубинштейна, и с тех пор семья стала жить в Москве. Кстати, он потом разочаровался в революционных идеях, в том, как они стали воплощаться.
Владимир Николаевич работал в страховом обществе «Россия». Размещалось оно в том самом здании, где со временем располагались последовательно ВЧК, ОГПУ, НКВД, КГБ и вот теперь ФСБ. Дед часто бывал в командировках. Жила семья на Тверском бульваре, в доме Коровина (это дом №8). К 1909 году в семье было уже трое детей — моя мама и два ее брата.
В 1914 году дедушка умер в Германии, в Крейцнахе, где он лечился. Похоронили его в Москве, на кладбище Скорбященского монастыря.
О революции
В конце 1917 года в Петрограде произошел октябрьский переворот. Как известно, практически бескровный. А в Москве противостояние носило совсем другой, ожесточенный характер. Из окон квартиры в доме Коровина моя мама, девятилетний ребенок, видела все происходящее на Тверском бульваре. Самые сильные бои в Москве были именно здесь. В сотне метров отсюда был дом, где жил градоначальник, и наступавшие со стороны Страстного монастыря большевики хотели взять этот дом штурмом. Им противостояли юнкера, выдвигающиеся от Никитских ворот. Шла отчаянная стрельба, на бульваре лежали многочисленные трупы людей и лошадей. Многие дома вокруг горели, и детям запретили подходить к окнам, выходящим на бульвар. А с балкона, выходящего в сторону Кремля, было видно еще несколько горящих домов. Иногда казалось, что горела вся Москва.
Папа говорил маме: «Ты разве не понимаешь, что революция делалась не для тебя? Да, наши семьи все потеряли, но так было нужно»
В один из дней, когда было особенно опасно вокруг, всех детей из квартир было решено спрятать на задних дворах. Во дворе у стены были беспорядочной кучей навалены дрова. По этим дровам можно было взобраться, и затем ребенка обхватывали и скидывали вниз, а несколько человек, стоящих внизу в Леонтьевском переулке, ловили его и передавали с рук на руки подальше от Тверского бульвара. Но маму и братьев не успели спрятать — мест уже не хватало, и они вернулись наверх на свой пятый этаж в квартиру. Когда же начиналась слишком сильная стрельба, они ложились на пол.
У меня остался дневник мамы — выцветшие тетрадные листочки. Ужас пережитого остался с ней на всю жизнь. Мама ненавидела эту ворвавшуюся в ее мирную жизнь власть с детства.
Через полгода, не выдержав семейной катастрофы и обстоятельств октябрьского переворота, оставшись почти без средств, с тремя детьми, умерла моя бабушка. Ей было 49 лет.
О власти и разочарованиях
Таким образом, вскоре после революции трое детей Серпинских остались сиротами. Назначенные бабушкой опекуны стремительно эмигрировали во Францию, а дети остались с няней. Ульяна Прокофьевна Щербакова — мы называли ее бабушкой — воспитала трех сирот, да и не только их: потом вырастила и меня, и мою двоюродную сестру.
Мы жили в такое время, когда при ребенке взрослые старались многого не говорить. Хотя порой споры между родителями и друзьями были яростные. Отец был романтик и идеалист. Он искренне считал, что революция для нашей страны — это благо. Он говорил маме: «Ты разве не понимаешь, что революция делалась не для тебя? Да, наши семьи все потеряли, но так было нужно». Думаю, потом папа разочаровался в этих своих убеждениях, но вслух об этом никогда не говорил.
Про 30-е годы, время репрессий, и про войну мама вспоминать не любила. Она на этом даже прервала свой дневник, закончив его на «эпохе обысков». Никогда об этом не говорилось в нашем доме. Впрочем, иногда дядя Володя, мамин брат, замечал: «Это отец устроил нам такую жизнь». Он имел в виду революционную деятельность деда. Ведь если бы не народовольческое движение, считал он, может быть, все могло в России повернуться совсем по-другому.
О доме Коровина и Чистых прудах
Как я уже говорила, дом по Тверскому бульвару, в котором до октябрьского переворота жила мамина семья, назывался «дом Коровина», даже почтовый адрес в письмах так писали. У нас сохранилось много старых писем и открыток, которые мой дед писал моей маленькой маме именно с таким адресом. Они жили в этом доме на пятом этаже, и я всегда, когда хожу мимо, смотрю на их балкон. Мне каждый раз хочется туда подняться, но я так и не решилась, да и, пожалуй, теперь не решусь.
В одной из комнат стоял еще и рояль — мама, как и бабушка, была пианисткой. Спала мама буквально под роялем
Мой дядя, ученый-химик Владимир Владимирович Серпинский, очень любил, приходя к нам в гости на Малую Никитскую, долго стоять у окна и смотреть вдаль, на тот дом №8 на Тверском бульваре, где они раньше жили.
Почему эта квартира не сохранилась за семьей мамы, я не знаю. Их переселяли несколько раз. Какое-то время они жили на Брестской улице, в доме, где однажды случился пожар, который с трудом удалось погасить. Как память об этом событии, в отцовской библиотеке сохранились книги с обгоревшими корешками.
Мама и ее братья уже выросли, обзавелись семьями, но все еще жили в коммуналке. На Брестской у них были две проходные комнаты. А в одной из комнат стоял еще и рояль — мама, как и бабушка, была пианисткой. Спала мама буквально под роялем.
Когда в 1950 году папе предоставили две комнаты в доме гостиничного типа на Чистых прудах, родители были просто счастливы. Переезжая в это жилье, моя мама неожиданно напомнила нам историю этого дома. Оказалось, что этот дом под номером 1а на Чистых прудах построила и передала в дар состарившимся врачам, выходящим в отставку, родная тетя моей мамы — Анна Николаевна Расцветова (в девичестве Серпинская).
К тому времени, когда состоялся этот переезд, мне было уже два года, и я хорошо помню то время. Красивый трехэтажный дом был украшением этого места. В нем был просторный лифт, чтобы старым врачам было легко подниматься наверх. Огромная пологая лестница вела в большой широкий коридор. Сюда выходили двери нескольких десятков комнат. В коридоре, как предполагала Анна Николаевна, врачам будет хорошо отдыхать в мягких креслах и на диванах. В торцах этого грандиозного коридора для них были устроены кухни. В отделке помещений преобладал итальянский мрамор.
В советское время этот замечательный дом превратили в огромную коммуналку. В одной из комнат еще жила старая докторша. В еще одной комнате жила дочь генерал-губернатора, тоже докторша. Отношения в нашей коммуналке были самые разные. Первая докторша меня очень любила. Другая соседка, Нина Васильевна, учила меня печь пироги, и мне удалось тогда освоить это искусство. От наших комнат до кухни было ровно 52 шага. На кухне была одна раковина с холодной водой, и у каждой семьи свой столик и одна газовая конфорка. В ванной было расписание. Как сейчас помню, наш день был четверг, это значит, что помыться мы могли только в четверг. Отец предпочитал ходить в баню. Любил Сандуны и Центральные. Собирал вещи в свой университетский старенький портфель и уходил мыться. В этом доме я прожила до 16 лет.
Это сейчас все перекрыто, везде шлагбаумы, заборы или глухие стены. А раньше по проходным московским дворикам можно было гораздо быстрее пройти к нужному месту
Сейчас его внешний вид варварски изуродован. Впрочем, как и многих других домов в Москве. Весь первый этаж занят магазинчиками и другими мелкими доходными местами. За пестрыми, несуразными и бестолковыми вывесками полностью исчез архитектурный облик дома, его былая красота.
Иногда я наведываюсь в те места, встречаюсь с подругой моего детства. Мы любим вспоминать то далекое время: «А помнишь, как мы тут бедокурили? А помнишь, как со страхом пробирались в этот темный подвал? А помнишь, как во дворе вешали белье, а мы через него мячик гоняли?» Дворик этот перед посольством Швейцарии существует до сих пор.
О школе и московских дворах
Училась я не там, где мы тогда жили, а довольно далеко. Дело в том, что родители записали меня в Центральную музыкальную школу при Московской консерватории. А находилась она в Собиновском переулке, за ГИТИСом. Теперь это Большой Кисловский переулок. С началом учебы каждый день приходилось ездить в музыкальную школу на городском транспорте.
Обычно после уроков были еще и дополнительные занятия, поэтому в школе мы проводили почти весь день. Тем не менее мы знали все проходные дворы в округе, везде побывали и знали все пути. Каждый раз сообща решали, какой дорогой идти к метро. Дети учились у нас не только московские, но и из других городов. Жили они в общежитии недалеко от Военторга, и мы часто ходили той дорогой. В общем-то московские дворы тогда были лучшим местом общения подрастающего поколения. Это сейчас все перекрыто, везде шлагбаумы, заборы или глухие стены. А раньше по проходным московским дворикам можно было гораздо быстрее пройти к нужному месту.
Несмотря на то что у меня был абсолютный слух и я смогла поступить в эту школу, что было очень сложно и считалось престижным, я не была этому особенно рада. Родители решили отдать меня в музыкальную школу, потому что сами были очень музыкальны. Мама была профессиональной пианисткой. Отец тоже прекрасно играл на рояле, а играя в молодости на альте, даже подрабатывал в профессиональном оркестре. В детстве мне нравилось садиться за мамин рояль и музицировать, но обучение музыке оказалось занятием очень сложным и не всегда радовало меня. Хотя я окончила музыкальную школу, а затем и консерваторию, защитила кандидатскую диссертацию и стала кандидатом искусствоведения.
О Малой Никитской
Несмотря на приличное улучшение жилищных условий, родителей никогда не покидала мечта об отдельной квартире. Многочисленные хлопоты Корнея Ивановича Чуковского и Ираклия Луарсабовича Андронникова, с которыми дружила наша семья, сделали эту мечту реальной. Удалось получить квартиру на проспекте Мира. Но мама с детства очень хотела жить поближе к Тверскому бульвару, и поэтому не совсем была рада этому переезду. Но в конце концов они с папой переехали, а через некоторое время мама умерла, будучи еще достаточно молодой.
Когда мы с отцом решили разменять ту квартиру на проспекте Мира, меня, как и мою маму, очень тянуло сюда, в эти родные места. И вдруг случайно я увидела объявление о квартире вот в этом доме на Малой Никитской. Тут шел мощный капитальный ремонт. Раньше это делали без выселения жильцов. Вокруг творилось бог знает что: с потолка все сыплется, ходят какие-то полупьяные рабочие… Это был 1970 год. Хозяйка квартиры, старенькая бабушка, говорила мне, что после ремонта тут будет хорошо. Но меня все увиденное просто отпугнуло. Зато подруга моей мамы, с которой мы приехали смотреть квартиру, потом сказала мне: «Да ты что, неужели не понимаешь?! Это же мечта твоей мамы! Жить надо только здесь!» Разговор этот стал тогда решающим, и я переехала в этот дом. Дом был построен еще в 1904 году, и у него своя старинная аура. Когда-то он был трехэтажный, принадлежал церкви Большого Вознесения, а потом, в середине 30-х годов, его надстроили.
Теперь мы просыпаемся под колокольный звон. Некоторые соседи недовольны, но я им говорю: ну что ж, если вас это не устраивает, тогда уезжайте
Окна квартиры выходят на храм Большого Вознесения, в правом приделе которого венчался Александр Сергеевич Пушкин. В этом храме Святейший Патриарх Тихон совершил свою последнюю в земной жизни Божественную литургию. В 1931 году большевики закрыли храм и разрушили колокольню. В помещении ими был размещен производственный цех. За прошедшие несколько десятилетий помещение храма использовалось для разных целей — от электротехнической лаборатории до концертного зала. Осенью 1990 года в храме вновь возобновились богослужения. В 2004 году была восстановлена разрушенная большевиками колокольня.
Теперь мы просыпаемся под колокольный звон. Мне очень нравится. Некоторые соседи недовольны, но я им говорю: ну что ж, если вас это не устраивает, тогда уезжайте. А я такую мою Москву очень люблю.
Раньше, до приезда Ричарда Никсона в Москву в 1972 году, вся площадь у Никитских Ворот была застроена милыми небольшими домами. Это создавало неповторимый, очень московский колорит. Здесь в течение долгих лет встречались разные знаменитые люди, я видела не раз Молотова, он любил тут прогуливаться, видно жил где-то недалеко, часто здесь можно было встретить и Плятта, да и многих других известных всем жителей Москвы. К приезду американского президента в Москву на площади у Никитских Ворот были снесены все небольшие дома, и она стала напоминать безлюдный пустырь.
В 1999 году в честь венчания Пушкина с Натальей Гончаровой у нас в сквере поставили памятник, но местные жители его не любят. Он непропорциональный, тяжелый и просто отталкивающий. Гораздо ближе нам памятник Алексею Толстому, он выполнен с большим художественным вкусом и великолепно воплощает образ жившего неподалеку писателя.
Среди расположенных рядом зданий многие, к счастью, не утрачены со временем. Например, потрясающий по красоте особняк Рябушинского (архитектора Шехтеля), в котором жил Максим Горький. Великолепна усадьба Бобринских-Долгоруких (Малая Никитская, 12), где до революции была мужская гимназия А.В. Адольфа. В ней учились мои дяди. На доме уже много раз менялись вывески. Сейчас там идет мощная реконструкция. Двор весь перекопан, усадьба вся в лесах. Еще на улице стоял бывший доходный дом (Малая Никитская, 15). Был он огромный и очень красивый. В советское время там были коммуналки, потом квартиры были выкуплены богатыми жильцами. Кто-то из них в горячечном бреду попытался сделать на одном из этажей большой бассейн. Затея не удалась. Разрушился фундамент, и дом пришлось заново строить, сохраняя фасад бывшего дома.
Давно известно, что этот район Москвы весь в плывунах. Под асфальтом много пустот. Каждый год у нас выравнивают дороги, но через полгода все равно образуются провалы. У нашего дома легкая надстройка, архитекторы учитывали, что места зыбкие. А когда к нашим двум домам начали пристраивать новый дом (10а), о котором я упоминала выше, начались проблемы — у дома 10 пошли трещины, и неизвестно, чем все это могло закончиться, пришлось укреплять фундамент в доме 10. Был еще случай лет десять назад, когда на задний двор въехала машина, чем-то груженная, и наутро ушла под землю. Доставали ее потом с большим трудом. Колокольню при храме, видимо, тоже делали по облегченным технологиям, иначе бы она «поплыла».
В этой нашей «маленькой Москве», к счастью, мало что поменялось. Если и строят новые дома, как, к примеру, за МХАТом, то вторым рядом. Бульвары сохранились. Кстати, в последние годы тут даже дышаться стало легче, уж не знаю почему. И у нас в мае всегда поют соловьи.
Просмотреть Москва глазами старожилов на карте большего размера