— Знаю людей, которые в раздражении отбрасывали вашу первую книгу «Великая тайна Великой Отечественной», едва прочитав подзаголовок «Новая гипотеза начала войны». Какая еще гипотеза?! Семьдесят лет прошло, все давно вспомнили, документы опубликовали. Кто-то из рецензентов обидно назвал вас «гипотезером». Зачем вы придумываете эти версии?
— Версии всегда появляются для объяснения непонятного. Я мало что знал, пока учился по официальной версии — учебникам истории, и не особо тревожился. Но когда стали появляться массивы новой информации, когда вышли не изуродованные цензурой мемуары участников войны, мне стало интересно всерьез. Вот книга воспоминаний маршала Рокоссовского, в которую ранее вырезанные места были вставлены курсивом. Cтал смотреть: что же выбрасывали? Оказалось — самое главное.
Например, все о первом дне войны. Воспоминания маршала Конева о войне вообще начинаются с 1943 года. Это как? Психологически я даже мог понять ветеранов. Мой отец — тогда капитан-артиллерист, служил в 1941 году в Литве, на границе с Восточной Пруссией, то есть воевал с первого дня войны — тоже не любил вспоминать тот июнь. Заговорил только в последние годы своей жизни, словно нарушил какую-то подписку о неразглашении. И рассказал поразительные вещи. Так, за два дня до начала войны их корпусной артполк получил приказ снять со всех орудий прицелы. Это был для меня удар. Предательство? Дезинформация? Я стал думать, искать — и такие удары посыпались один за другим.
— Какие, например?
— У Германии с 1919 года армии не было. Максимум — 100 тыс. человек. Гитлер ввел закон о воинской повинности только в 1935-м. У нас же армия была всегда, и этой армии много лет мы отдавали все. Частушку слышали: «Отдам последние штаны, лишь бы не было войны»? И вот в 1941 году в плен попало 3,8 млн человек — больше, чем насчитывалось солдат в Красной армии до 1939 года. Как это могло случиться? Имея две мощные линии обороны на западе, «линию Сталина» и «линию Молотова», страна уже через три месяца войны мобилизовала женщин копать противотанковые рвы под Москвой. На прошлой неделе я внуку показывал дот в Москве, в Ясеневе.
Историю войны писали не историки, а пропагандисты. В те годы нужно было поднимать боевой дух народа. Потому подвирали, корректировали сводки потерь, выравнивали линию фронта. Но то, что держится на лжи, все равно обрушится. Много пользы было нам оттого, что скрывались секретные протоколы к договору Молотова—Риббентропа? Выглядели в глазах всего мира или дурачками, или продолжателями преступной политики.
Я поставил перед собой задачу: понять, что и почему на самом деле случилось 22 июня 1941 года. Это означает понять, что вообще с нами произошло.
— Вы не одиноки в своем стремлении. Однако обратите внимание: государственный интерес больше привлечен ко Дню Победы.
— А вы задумывались над тем, почему двадцать лет День Победы не праздновали, почему Сталин его запретил? Помню, как действующие офицеры, мой папа в том числе, после войны этот день отмечали — палили в воздух из всех видов личного оружия. Но уже в 1948-м они не стреляли, потому что 24 декабря 1947-го в «Правде» появилась крохотная заметка на третьей странице, в которой сообщалось, что «Президиум Верховного Совета СССР постановил перенести день отдыха с 9 мая на 1 января». Почему Сталин так поступил? Моя версия: может быть, единственный раз в жизни Сталина кинули. Он не мог этого простить — прежде всего себе. У диктатуры много преимуществ: все ходят в одну сторону, болтовня кончается и т.п. Но есть и дефект: если диктатор ошибется, его никто не поправит.
— Но победа все списала.
— Не все. Народ все равно отмечал этот день как главный праздник. Почти уверен, что большинство послевоенных отстранений генералов от должностей, аресты и даже расстрелы связаны именно с тем, что люди искали ответ на тот же проклятый вопрос: что случилось 22 июня? Я этот поиск продолжаю.
— Святой посыл. Но почему вам мало таких объяснений: грубый стратегический просчет командования; просчет тирана, вступившего в сговор с другим тираном, который его попросту переиграл; предвоенные репрессии выбили из строя всю армейскую верхушку; коллективизация и раскулачивание восстановили против власти значительную часть народа?
— Можно продолжить этот список, и все равно он будет неполным. Главная причина была одна — началась совсем не та война, которую готовил Сталин. Когда две огромные армии стягиваются к общей границе, когда дух будущей войны витает над головами, как можно переиграть противника, коварно напасть на него? В такой ситуации преимуществ любого коварства хватит ровно на полчаса. «Вероломность нападения» — это сталинское выражение само свидетельствует, что Германию он не считал врагом. Почему не выдали снаряды и патроны? Почему пограничники получили приказ не отвечать на огонь? Сколько смеялись над историей про трусы и кальсоны, которую я рассказал в первом томе. Но никто по-другому так и не объяснил, почему за несколько дней до начала войны в ряде частей традиционные русские нательные рубахи и кальсоны были заменены на вполне европейские майки и трусы. Почему во многих приграничных частях с 12 июня личному составу стали выдавать «смертные медальоны» — неужели в ожидании коварства? Почему страна не знала о начавшейся войне в течение восьми часов? Пишут, что Сталин струсил, спрятался, запил, первое выступление доверил Молотову. Я публикую документ первого дня войны, детально проработанный и подписанный Сталиным. Поразительно: он не подписал ни документ об объявлении войны, ни одну директиву об отражении удара из тех трех, что вышли 22 июня. В документе об объявлении войны даже не сказано, с кем война, — запомните, это важный момент. А вот первую сводку о боях 22 июня Сталин выправил собственноручно: мы сбили 65 самолетов противника (об уничтоженных 1800 наших ничего не сказано), отбили врага с большими (его) потерями. Оказывается, он в этот день был полностью дееспособен.
Два года перед войной Гитлер и Сталин были союзниками, они строили общие планы и сильно продвинулись в их реализации. Поэтому 22 июня произошло невероятное. Это все равно как если бы американцы, прибывшие в Англию в 1944-м, чтобы высаживаться в Нормандии, напали на англичан. Подписанный с Гитлером договор о ненападении вовсе не был пустой бумажкой. Договорились действовать и действовали сообща, но потом один партнер повернул оружие против другого. Вот почему нет сталинской подписи на документах об объявлении войны и даже не сказано, с кем война. Вот почему восемь часов никто в стране не знал, как себя вести. Кроме тех героев, которые, невзирая на запрет сверху, приказали бойцам открыть огонь. Многие, в том числе Сталин, надеялись, что это лишь пограничный конфликт, который можно будет уладить.
— Каков, по-вашему, был общий план Сталина и Гитлера?
— Моя гипотеза такова. Советский Союз должен был решить, на чьей он стороне. Либо с Англией против Германии, либо с Германией против Англии. Отсидеться не представлялось возможным — они могли договориться и напасть на СССР вместе. Сталин рассудил так: если воевать против Англии, то война будет на чужой территории, далеко от наших границ. Он договорился с Гитлером об операции, план которой сложился с учетом многих обстоятельств: немцы не слишком хотели воевать со своими братьями-англосаксами, Сталин не слишком хотел воевать с южными и восточными соседями. Оба предпочли «рокировку», для чего и задумали великую транспортную операцию, как я ее назвал. Она предусматривала переброску советских экспедиционных войск через Германию к берегу Ла-Манша для дальнейшей атаки на Англию, а немецких — через СССР на границу с Ираном и Турцией. Массовую переброску войск к границе объясняли и ожидаемыми совместными учениями, и подготовкой каждой из сторон к обороне. Работа кипела. На западе СССР за две недели до начала войны перешивали последние 180 км железнодорожных путей на узкую колею. А немцы разработали для своих вагонов съемные «башмаки» для перехода на широкую колею без перегрузки. Советский Союз срочно купил у Германии за $7,5 млн (цена Аляски!) крошечный кусочек территории в районе Сувалок. Я уверен, что из-за судоходного Августовского канала, чтобы иметь прямой выход из Немана в Вислу — этим путем баржи с танками можно было переправить к северным берегам Европы. Придвигались к границам аэродромы, склады с боевой техникой, горючим и боеприпасами — ох, как мы пожалеем об этом через пару месяцев. Но тогда воевать-то мы собирались не на своей территории. Так что запасы должны быть под рукой.
Правда же состоит в том, что это делалось по договоренности Сталина с Гитлером. При этом оба опасались впускать на свою территорию танки и пушки «союзника» в полной боевой готовности, и потому танки должны были грузить на платформы и баржи без горючего и боеприпасов, а орудия — без прицелов. О том, как эту договоренность выполнил Гитлер, свидетельствуют фотографии немецких танков в Бресте 22 июня: на каждой машине по 10–20 дополнительных 20-литровых канистр с горючим и прицеп с двумя 200-литровыми бочками и ручной помпой для дозаправки.
— В эту великую транспортную операцию я не слишком верю, но с интересом читаю материалы, которые вы собрали и опубликовали: письма, документы, воспоминания. В какой-то момент начинаешь жить в том дне. Но что произошло со страной, все-таки не понятно. Вы погрузили читателя в тот день, словно в кашу из топора. Всю эту гипотезу великой транспортной операции я легко вынимаю из каши, и остается честный образ первого дня войны. Сознайтесь, таков и был замысел?
— Нет. Замысел был и остается неизменным — необходимо узнать правду о том, что произошло в этот день. После выхода первого тома мне пошли письма, телефонные звонки, я проработал множество архивных материалов, которые добавили важнейшие факты. Ветераны войны писали: «Спасибо, вы нам наконец объяснили, что с нами происходило 22 июня».
— Но вы, как я понимаю, не нашли пока ни одного документа, который бы эту гипотезу впрямую подтвердил.
— Что вы считаете таким документом? Для меня, например, это и письмо, в котором Гитлер приглашает Молотова к себе домой в гости. И письмо Берии Сталину, Молотову и Кагановичу, где говорится, что наркомат обороны совершенно обалдел — заказал на следующий год под погрузку на 100 тыс. вагонов больше, чем под разгрузку. Причем заказал 75% всех вагонов с тележками для узкой европейской колеи. То ли даже Берия был не в курсе операции, то ли это так шифровалось. Да, договора о совместной военной операции я не нашел. А договор или приказ об Октябрьской революции существует? Есть вещи, которые документально не оформляются. И потом, есть же логика развития отношений, и она подтверждена массивом документов, некоторые из них я впервые разыскал, а многие заново прочел и объяснил.
— Что это за документы?
— И тогда и сейчас мало кто сознает масштаб нашего предвоенного военно-технического сотрудничества с Германией. Оно же переросло в прямую кооперацию. Похоже, план у Сталина и Гитлера был такой: исключить дублирование в производстве оружия. То, что у них лучше идет, они дают нам, а что-то наше — им. Договорились о строительстве советско-германских авиазаводов. В архиве Политбюро (ныне это РГАСПИ) я нашел решение от 2 апреля 1941 года о приеме в СССР германской авиационной комиссии. Сначала удивило меня слово «комиссия» — не делегация, не группа. Потом удивление прошло. Что же Политбюро приказало показать немцам за два месяца до начала войны? Полный цикл создания двух выдающихся самолетов того времени — самого высотного на тот момент в мире скоростного истребителя МиГ-3 и пикирующего бомбардировщика Пе-2. И проверяли немцы скорее всего нашу готовность поставить Германии современные самолеты для будущей войны.
Или такой документ из особой папки Политбюро: «Переоборудовать истребитель «Мессершмитт-110» под пушки ПТБ-23 и провести летные испытания при стрельбе боевыми боеприпасами по реальным целям на земле и с воздуха. Срок окончания стрельб — ноябрь 1940 года. Командировать группу конструкторов НКАП и НКВ во главе с наркомом Б.Л. Ванниковым в Германию».
— Получил «Мессершмитт» советскую пушку?
— Испытания прошли успешно. 28 ноября 1940-го конструктор пушки Яков Таубин был награжден орденом Ленина. А 28 октября 1941 года Таубин вместе с самыми крупными авиационными и артиллерийскими военными специалистами (в списке 25 человек, в том числе пять замнаркомов обороны) был расстрелян без суда и следствия по личному указанию Берии. Позже было принято называть тот расстрел делом авиаторов. А спустя еще двенадцать лет в обвинительном заключении суда над Берией о том расстреле было сказано, что список он составил, заметая следы («в этот список были включены лица, со стороны которых заговорщики могли опасаться разоблачений»). Что это могли быть за разоблачения, мы догадываемся — Сталин не любил оставлять в живых свидетелей своих ошибок.
— Интерес немцев к нашим авиации и оружию был лишь маскировкой?
— Совсем нет. Вот еще один интересный факт: среди трофеев, которые были захвачены в 1945 году в канцелярии Третьего рейха, оказался самый скорострельный в мире советский авиационный пулемет ШКАС. Он хранился под стеклянным колпаком, а рядом с ним якобы лежала бумага с личной подписью Гитлера — мол, будет находиться в канцелярии до тех пор, пока немецкие специалисты не создадут такой же для люфтваффе. Этого, как известно, им сделать не удалось.
— Это не легенда?
— Какая легенда! Много раз описанная история. Только никто не объясняет, как пулемет конструкции Шпитального попал к рейхсканцелярию. Предлагаю версию. 12 ноября 1940 года Шпитальный, как выяснилось, был в Берлине на приеме в отеле «Кайзергоф» в составе советской делегации, которая, как у нас водится, ехала с подарками. А 15 ноября он вместе с Таубиным посетил кремлевский кабинет Сталина, скорее всего с отчетом о поездке к «коллегам по кооперации». Коллегам, как мы теперь знаем, пулемет понравился.
Предвоенная история советского оружия — это неисследованный материк. Над этой темой мы сейчас и работаем вместе с бывшим конструктором оружия Александром Корняковым (он, кстати, главный конструктор первого принятого на вооружение в 1971 году советского гранатомета АГС-17 «Пламя»). И вот какую любопытную вещь мы обнаружили. Почему-то к началу войны все лучшее, что было у нас разработано и сделано, не было принято на вооружение. Например, первый в мире автоматический гранатомет конструкции Таубина или прославленная потом «Катюша». Тому много причин, но есть у нас с Александром Федоровичем предположение, что все дело в том, что Сталин откладывал это оружие для другого этапа войны. Когда начнется, дескать, та самая большая война — тогда и пустим в дело.
— А как вы попадаете в архивы? Вы же технарь на пенсии.
— Сейчас любой человек может прийти в архив, объяснить, над чем он работает, и получить доступ к открытым фондам. Разумеется, ты должен уметь объяснить, зачем туда пришел.
— Вы представляете себе день и час, когда откроется некий последний закрытый фонд в самом секретном архиве и на свет будет вытащена «окончательная бумажка», подтверждающая вашу гипотезу?
— Формула изобретения в России всегда имела два ужасных изъяна. Первый: изобретением считается лишь то, что может найти практическое применение. Это же бред! Многие продвинутые страны скупают по всему миру всякую остроумную «чепуху» и спустя годы неожиданно находят ей достойнейшее применение. И второй изъян: должно предлагаться нечто, отличающееся от известного тем, что в нем вместо того-то сделано то-то. Обязательно нужно было указать предшественника, что совершенно исключает вариант прозрения. А это непременный атрибут открытия, в том числе в исторической науке. Так что никакой окончательной бумажки не будет. Считайте, что и меня посетило прозрение, тем более что пока мою гипотезу еще никто доказательно не опроверг. Она потихоньку пробивается в жизнь, порою ее даже историки цитируют. Время от времени кто-нибудь обнаруживает в ней очередное противоречие. Но я перестал бояться противоречий. «Да этого не может быть!» — «Вот давайте с этого и начнем».
Технарь на пенсии
Александр Осокин в 1961 году окончил Рязанский радиотехнический институт, много лет занимался разработкой радиоэлектронной аппаратуры для авиации. С 1980 года работал в Москве на предприятиях ВПК. Автор пьес и киносценариев, записал несколько дисков авторских песен. Трехтомный труд «Великая тайна Великой Отечественной», посвященный первому дню войны, неоднократно переиздавался в издательстве «Время».