Моцарт стал так знаменит, потому что до него музыки вообще не было, он просто успел раньше всех, а Вагнер бил жену. За два часа, что идет спектакль, герой Хабенского — контрабасист из государственного оркестра — успевает сказать немало гадостей как о классиках, так и о коллегах (мол, без контрабаса никто из них ничего не стоит). Пьеса Патрика Зюскинда «Контрабас», написанная им в 1980 году, стала тогда литературным дебютом автора, занимавшегося до того всем подряд — от патентного права до уроков настольного тенниса. Пьеса была о «кризисе среднего возраста» (герой говорит: «Когда Шуберту было столько лет, сколько мне, то он уже три года как умер») и о том, как горько жить, когда нет ни таланта, ни любви. Через пять лет Зюскинд напишет «Парфюмера», где у героя будет великий, фантастический талант — а вот любви не будет все равно. Молодой режиссер Глеб Черепанов поставил в МХТ «Контрабас», явно вспоминая о «Парфюмере», — и с теми же воспоминаниями Хабенский играет спектакль.
Нет, он не превращает своего контрабасиста в гения — он все такой же служащий государственного оркестра, в 35 думающий о гарантированной пенсии и мечтающий о том, чтобы хоть раз вытворить на спектакле что-то такое, чтобы все заметили в рядах фрачников с инструментами именно его, сидящего в дальнем углу. Вот встать посреди музыки и заорать объяснение в любви юной певице, восходящей звезде, что и не подозревает о его существовании, и чтобы телохранитель премьер-министра решил, что это что-то опасное, и пристрелил его из предосторожности. Мечта о необыкновенной выходке, навещающая скромного служащего, — немцы видят в ней привет от Кафки, наши люди — очевидное письмо от Гоголя.
Хабенский, казалось бы, сначала играет просто «маленького человека» — нелепый (на несколько размеров больше, чем нужно) фрак, манера периодически горбиться так, словно на плечах полтонны документов, быстрая и не всегда внятная речь (точно подмеченная артистом у тех людей, что гораздо больше разговаривают с собой, а не с другими). Когда в голосе начинают пробиваться отчетливо злобные, завистливые нотки, они долго еще не вызывают отторжения: персонаж слишком жалок, чтобы принимать его всерьез. Но безумие излагающего свои взгляды на музыку и рассказывающего о своей безнадежной любви героя нарастает (одновременно растет и степень опьянения персонажа, опустошающего одну за другой бутылку пива, — при этом Хабенский, обозначая новую степень опьянения, не педалирует именно алкогольную физиологию), и контрабасист уже так агрессивен и так пугающ, что в жизни вы бы немедленно отстранились от такого персонажа (в то время как он непременно постарался бы взять вас за рукав и заглянуть в глаза, чтобы додолбить свое). В нем горит маньяческая, «парфюмерная» мысль — и ею определен финал.
В пьесе Зюскинда музыкант-неудачник заканчивает свой монолог и собирается на спектакль — там он намеревается-таки завопить посреди музыки, чтобы обратить на себя внимание, но неизвестно, сделает он на самом деле это или нет. В спектакле Черепанова и Хабенского все жестче: герой явно убивает себя, и в момент его смерти распахивается холодильник, и мы видим сложенную там девушку — явно ту самую певицу, о неразделенной любви героя к которой он рассказывал весь вечер. (Девушка — блистательно-рыжая, и это точно отсылка к «Парфюмеру»). Решив, что такого финала недостаточно, режиссер после закрытия занавеса открывает его снова и заставляет Хабенского таки попилить немного на контрабасе, а его только что появившуюся партнершу (Ольга Воронина) спеть кусочек из Генделя. Такой финал возвращает трагедию в фарс (поет девушка, хм, не лучшим образом — то есть и божество контрабасист выбрал по себе; ничего недостижимо-звездного, прописанного в тексте) и позволяет публике, пришедшей на бенефис артиста, оставить размышления о кризисе среднего возраста и просто радостно поблагодарить за шоу.