— С чего начался фестиваль «Будущая музыка»?
— Когда меня звали куратором на «Платформу» (а сейчас как раз заканчивается год моего кураторства), мне описали эту должность как что-то вроде того, что на Западе называется composer-in-residence. То есть на проект приглашается композитор, который пишет свое сочинение, преподает, в значительной степени определяет репертуар и вообще стратегию. У нас акцент именно на кураторстве, но я сочинил и выпустил на «Платформе» свои «Страсти по Никодиму», поработал и как лектор, и как просветитель. Куратор на «Платформе» имеет возможность заказывать новые произведения — этим систематически не занимается больше ни одна институция в России. Реализуя идею фестиваля, я мог пойти двумя путями: первый — заказать очередную музыку очередным хорошим композиторам; второй — придумать историю с элементом игры, объединив заказы общей темой. Конечно, наша тема имеет игровой характер, потому что писать серьезно «музыку будущего» невозможно, но игра бывает очень высокой. И если апеллировать к литературе, то это игра в духе Гофмана или Гессе.
— Как вы определили участников фестиваля?
— Я пригласил к игре в «Будущую музыку» разных сильных композиторов, рассчитывая на определенную палитру результатов, хотя заранее я, конечно, не мог точно представить, что они в итоге сделают. С некоторыми композиторами мы так и не договорились. Композитор не электроприбор, он не обязан порождать всякий раз то, чего от него когда-то получили, поэтому была большая степень неопределенности результата.
Когда я разместил на Facebook фото композиторов, которые будут участвовать в фестивале, у меня самого поползли мурашки. Как это, в одном кадре находятся Владимир Иванович Мартынов, Кирилл Широков, Сергей Загний, Курляндский, Невский, Васильев? Мне кажется замечательным, что я, имея полномочия куратора, собрал всю эту компанию. Это в каком-то смысле «водяное перемирие», когда композиторы разных взглядов, школ, направлений, но с каким-то общим игровым знаменателем создают какие-то работы. Сейчас в России живет несколько десятков композиторов первого ряда, которым стоит заказывать музыку, чтобы они раз в полгода получали свой гонорар. Мы имеем эту «рабочую силу», но она не очень востребована: так уж сложилось, по числу прекрасных композиторов мы очень богатая страна.
— Вы получили от композиторов сочинения для «Будущей музыки» такими, какими ожидали?
— Мы всего лишь играем в то, что производим переворот и создаем будущее в музыке. Интересно, что многие композиторы, согласившиеся принять участие в фестивале, создали не то, что я ожидал.
Для многих из них важна связь между социально-историческими обстоятельствами и музыкой. Я не придавал значения тому, в каких формах бытует музыка, а для композиторов это оказалось важным. В своих проектах некоторые участники придумали политическую и социальную ситуации и прикидывали, к каким изменениям это приведет в их «будущей» музыке. Для меня это было открытием. Оказалось, что взгляды на новую музыку есть самые разные. Получилось некоторое количество антиутопий, есть, наоборот, утопии и выходы в параллельное пространство, есть и работы, связанные с переосмыслением ролей слушателя и композитора и того, как живет сам материал. Появилась разнообразная и несоответствующая во многих случаях нашему представлению о композиторах палитра, которая переворачивает представление об авторах.
Живая музыка — это сильное впечатление, которое можно сравнить с американскими горками, только это еще круче и многомернее, тем более у нас очень дешевые билеты
— Кого вы ожидаете увидеть на фестивале?
— Я хотел бы, чтобы пришли не только люди в теме, а просто люди. Мне кажется, что музыка нужна абсолютно всем, особенно новая музыка. Потому что музыка, которая пишется здесь и сейчас, связана с тем, где мы находимся, и это важная составляющая жизни любого человека. Невозможно же съесть пельмени, которые были сделаны десять лет назад! Невозможно все время дышать одним и тем же воздухом, не открывая форточку, смотреть один и тот же фильм и пользоваться консервированными формами чего-то. Потребность в принципиальной новизне присуща любому человеку. Удивительная вещь с новой музыкой заключается в том, что наши отношения со старинной музыкой трудны: когда мы ее слушаем, приходится понимать массу вещей и знать, как себя с ней вести. Вот ты приходишь в филармонию, слышишь «Людвиг ван Бетховен» и думаешь: я-то какой маленький, а это ведь Людвиг ван Бетховен». Это здорово — ощущать священный трепет в филармонических стенах. Но человеку вне этого трудно преодолеть порог, он не знает, хлопать ли между частями, кашлять и вдруг тут неприлично спать? Отношения с той музыкой обставлены кучей обстоятельств, которые осложняют общение с ней. А новая музыка растет прямо из воздуха и сегодняшнего момента: она сама очень хочет выйти к людям, и большинство композиторов хочет сломать ситуацию торжественного концерта. В общем, должно произойти глобальное свидание по взаимной симпатии.
— То есть можно идти на «Платформу» и тем, кто вообще ни разу не слышал про современную музыку и Людвига Вана?
— Москвичам же свойственно любопытство! Современная музыка устроена интересно: для филармонических слушателей она звучит странно. Многие из них все еще считают Стравинского новшеством. А как же разработка, где реприза и почему нет тональности? «Просто человеку» гораздо проще. Мы любим, когда к нам на «Платформу» приходят просто люди, потому что эта музыка сама из себя состоит и хорошо о себе рассказывает. Даже если ты не читал ничего о современной музыке, ты все услышишь сам. Это захватывающий, интересный и абсолютно открытый для людей мир, не требующий специальной подготовки, и на фестивале «Будущая музыка» будет колоссальная концентрация именно этого. Живая музыка — это сильное впечатление, которое можно сравнить с американскими горками, только это еще круче и многомернее, тем более у нас очень дешевые билеты.
— Как знаток скажите, что на самом деле происходит в современной музыке?
— Мне кажется, ситуация в музыке такова, что музыкальный язык очень давно не обновлялся, то есть никто не пишет музыку, послушав которую можно датировать ее точнее чем «плюс-минус 40 лет». Понятно, что раньше не было некоторых электронных технологий, и это до некоторой степени влияет на ситуацию, но ничего по сути не меняет. Идеи те же — в смысле того, как развивалась музыка всегда, нет радикальных изменений, которые происходят в головах людей, чтобы перестроить музыкальный язык. 2013 год можно в каком-то смысле уподобить 1913-му — времени тектонического разлома, выразившегося тогда в нескольких вещах: «Весна священная» Стравинского, венский авангард, всплеск модернизма и резкий отход от предшествующей парадигмы и т.п. Мы еще находимся в веке ХХ, а век XXI никак не может наступить. Наша «Весна священная» все никак не произойдет.
Мы «корчимся безъязыкие», потому что вопрос языка для современного композитора — вопрос критический. Любой композитор раньше до некоторой степени толкал предел нормы, но сейчас ситуация такова, что он обязан понимать, как именно нужно писать именно ему: придумыванию произведения обязательно предшествует понимание, как создать это самое произведение.
— Как живется современной музыке в Москве?
— В каком-то смысле современная культура — часть альтернативного государства Россия-2, которое иногда сопрягается с основной державой по части какого-нибудь нежирного финансирования. Но эта параллельная жизнь на самом деле должна быть основной. Формат «Платформы» на Западе давно уже мейнстрим, там нет никаких программных антагонизмов, есть и Бетховен, и Штокхаузен, современный Донатони и, наоборот, Фрескобальди — все это части одного континуума. В Москве же есть какие-то острова: например, МАСМ, есть формация вокруг Татьяны Гринденко, Владимира Мартынова и ансамбля Opus Posth, есть группы молодых и вполне зрелых композиторов — Широковой, Полеухиной, Сысоева, есть крыло, прилегающее к культурному центру «ДОМ» и т.д. Но это всего лишь люди, которых чрезвычайно «штырит» от того, что они делают, и есть небольшая публика, с которой те взаимодействуют. Эта система может функционировать и без поддержки государства — просто большая публика должна проснуться и включиться в это.
Нынешний состав авторов «Будущей музыки» в общем-то я с удовольствием видел бы теневым кабинетом, управляющим этой страной некоторое время, чтобы навести порядок
— Что нужно сделать, чтобы сократить расстояние между публикой и современными музыкантами?
— Первый, кто может помочь, — это сам зритель. Есть вещи типа краудфандинга — это создание, по сути, альтернативного бюджета вместо того, что идет в недвижимость на Лазурном берегу, концерты в Кремлевском, золотые феррари в Чечне и т.д. Но можно поступить проще — просто купить билет и пойти на концерт, а настоящий госбюджет вывести из-под контроля бандитов. В Москве живет 10 миллионищ народу, или две с половиной Норвегии! Из них большинство — это образованные люди, нуждающиеся в свежей пище для мозга и души. Понятно, что консервативные институции должны остаться, пусть школьники имеют возможность посмотреть балет в хореографии Петипа. В Пекине же есть балет, который поддерживают в архаическом виде, — для туристов мы тоже обязаны иметь живой музей. Но в общем ситуация должна изменяться в сторону проектов вроде «Платформы», когда есть площадка с сильной ротацией людей.
— Вы заканчиваете свое кураторство на «Платформе» в декабре 2013-го. Какие выводы можете сделать?
— Я буду рад вернуться к занятиям исключительно композицией. Когда с этой позиции уходил Невский — в Европе очень известный и востребованный композитор, он говорил об этом как о «дембеле». Это ведь, в сущности, дежурство: каждый приходит и что-то затевает с разной степенью успеха, исходя из своих субъективных представлений. Например, мне очень хотелось, чтобы ансамбль Покровского пел Stimmung К. Штокхаузена. Я сам был не до конца уверен, что получится, но интуитивно хотел попробовать. Выяснилось, что это абсолютная бомба. У другого куратора будут другие удачи. Когда человек не застывает на одной позиции и не превращается в памятник самому себе, это круто. Я бы в принципе эту систему распространил на все системы госуправления. Вот в Польше был Падеревский, пианист и композитор: он пришел и поуправлял Польшей не в самый легкий период истории, а потом вернулся в музыку. Музыканты и композиторы вообще хорошо приспособленный к организации чего-либо народ. Нынешний состав авторов «Будущей музыки» в общем-то я с удовольствием видел бы теневым кабинетом, управляющим этой страной некоторое время, чтобы навести порядок. Но уж если это невозможно, было бы правильно, чтобы хотя бы культурой управляли люди, которые сами реально что-то могут делать в этой области. Это очень важно, чтобы судили не выше сапога те, кто делает сапоги. Хорошо, что в последнее время во власти иногда оказываются какие-то разумные люди, благодаря которым появляются разные симпатичные вещи — от велодорожек до «Платформы» и «Гоголь-центра».
Петр Поспелов, «Внук пирата», 29 ноября 20.00
— «Внук пирата» — это сцена из оперы. 2060 год. История якобы сложилась так, что российская армия прекратила существование как обуза для налогоплательщиков. На место армии пришел небольшой международный контингент войск, который будет охранять порядок в России. Там служат люди разных национальностей, которые привнесли культуру своего народа. На одной военной базе окажутся люди разных музыкальных традиций — из этого и возникнет будущая музыка. Например, солдат Уве поет классическую немецкую песню, как у Шуберта, а тут входит его напарник Марчелло и заводит итальянскую канцону в духе фестиваля Сан-Ремо, потом они поют дуэтом. Главный герой оперы из Сомали, его дед, как водится там, пират, и он его стыдится. Главная героиня — русская девушка Таня, которая хранит любовь к русской культуре, ее дед — русский офицер, и она очень им гордится. «Внук пирата» в своей основе — представление о том, какова будет опера в будущем. Это язык классической оперы с ингредиентами разных национальных культур, включая популярную музыку в самых диких комбинациях.
Сергей Загний, «Музыка для нормализации дыхания», 30 ноября 18.00 и 19.00
— Я задумывал пьесу для шести кушеток, где лежат люди, и двенадцати колонок, из которых звучит музыка. Каждые 40 минут включается музыка, исполняемая блок-флейтами, — люди лежат, слушают и считают, что у них выправляется дыхание. В итоге оказалось, что шесть кушеток — это не практично, и мы решили всю публику поделить на два сеанса, на которых можно присутствовать лежа и сидя, между тем поправляя свое здоровье. Думаю в будущем способ презентации музыки не будет концертом, возникнет другая коммуникация, где взаимодействие с тем, кто ее слушает, будет гораздо более интенсивным, чем в ситуации «сцена-зал-исполнитель-слушатель».
Кирилл Широков, Георгий Дорохов, Untitled beams & rests/«Рондо», 1 декабря 20.00
— Мне была предложена сумасшедшая и болезненная идея написать пьесу вместо умершего Георгия Дорохова в соответствии с его замыслом. Это композитор, который был для меня важен, я много изучал его партитуры и играл его музыку. Будущая музыка в этом контексте возникает без основания и платформы, при отсутствии не только выработанных музыкальных средств и принципов, но вообще в отсутствие самого понятия музыки. В будущем возможно образование нового большого стиля, который, вероятно, будет связан с отсутствием нарратива вообще.
Пьеса «Рондо» Дорохова страшно контрастная и по своему материалу никак не сочетается с моим произведением Untitled beams & rests. «Рондо» еще не исполнялась в концертной ситуации, и она непосредственно связана с футуристическими идеями о том. Это постоянные повторения отдельных сегментов вертикали, которая все время меняется — сам материал составлен из акустических и индустриальных шумов и не имеет тональности. Моя пьеса Untitled beams & rests никак не связана с переосмыслением каких-то жанровых стереотипов, это скорее вариант пьесы — версия для шести исполнителей, стереосаундтрека и видео.