Юрий Рощин работал в сфере трудовой миграции с 1950-х годов, был начальником Главного управления переселения и оргнабора при Совете министров РСФСР, замминистра труда России. После создания Федеральной миграционной службы РФ занял пост первого заместителя ее руководителя. Сейчас заведует кафедрой управления миграционными процессами Государственного университета управления.
— В чем состояла задача миграционной политики в СССР?
— В перераспределении трудовых ресурсов в соответствии с размещением производительных сил. То есть существовал план, вся миграция управлялась. Создается нефтегазовый комплекс — едет народ. Нужны колхозу люди — перевозим семьи. До войны таким образом переселили свыше 50 млн человек. Мы без этого бы экономику не создали, Сибирь и Дальний Восток не освоили бы.
— А как практически это происходило?
— По объявлению: на такой-то стройке или предприятии нужны руки. Заключали договор на сезон или на три года. На сезон — лесосплав, зимние лесозаготовки, рыбная путина. Стройка — на год или три. В договоре было прописано, что государство бесплатно перевозит, дает подъемные. Если человек одинокий, он получал общежитие, если семейный — комнату. И самое главное — его должны были обучить профессии. У нас 50% кадров готовили на предприятиях, помимо техникумов и ПТУ. Через три года человек мог перезаключить договор или уехать к себе домой бесплатно.
По оргнабору мы перемещали не менее 40–50 тыс. человек в год на большие стройки. Скажем, начали мы строить в 1960-е годы нефтепроводы, для них нужны были трубы большого объема. Решили срочно в течение года построить трубопрокатный цех на металлургическом заводе в Таганроге. Мне сказали: подай три тысячи рабочих. Я их подал через год! Люди ехали, потому что были льготы. Например, поясные коэффициенты: чем дальше от Москвы, тем больше зарплата. В Москве коэффициент единица, в Западной Сибири — 1,3, на Дальнем Востоке — 1,5 и так далее, до двух. В Магаданской области зарплата бульдозериста была 700 руб., как у союзного министра. Западно-Сибирский нефтегазовый комплекс за 15 лет укомплектовали кадрами. В 1970-м в Ханты-Мансийском национальном округе население составляло 400 тыс. человек, а в 1987-м — уже свыше миллиона, в Ямало-Ненецком, соответственно, население увеличивалось в несколько раз. Просто объявили коэффициент 1,7 плюс северная надбавка, и сами люди приезжали без всякого оргнабора.
Сельскохозяйственное переселение тоже было плановое. По заявкам колхозов и совхозов определяли, кому сколько надо людей. Область высылала сводную заявку нам в Государственный комитет, мы определяли вместе с Госпланом, где развернуть работу по рекламе, допустим, на Дальнем Востоке есть потребность в рабочих руках. А где именно? Допустим, Чувашия. Там было 0,4 га земли на одного сельского жителя, то есть густонаселенная территория. Та же проблема была в Краснодарском крае.
Производительность труда росла, и на селе высвобождались кадры. Мы с Госпланом решали, сколько нужно брусковых сборных домов, чтобы дать их этим колхозам и совхозам. За дома переселенцы платили 50% (им давали ссуду с рассрочкой на 10 лет) и еще 50% государство, а колхоз не платил ничего.
— Сколько это стоило?
— Конечно, дорого. Но если человек проработал пять лет в колхозе или совхозе на Дальнем Востоке, остаток ссуды с него списывался. Государство считало, что он оправдал затраченные деньги, потому что давал продукцию. Каждая программа стоит денег. Например, бюджет Переселенческого управления в 1913 году составлял 27 млн золотых рублей — огромные деньги.
— А такие затраты себя оправдывали?
— Инвестиции в человеческий капитал — самые выгодные. Они долгие, они не сразу дают отдачу. Но если бы мы не заселяли Сибирь и Дальний Восток, мы бы их давно потеряли! А что-то сразу давало отдачу. У нас в 1970-е годы образовался дефицит риса. Решили построить десять совхозов в Приморском крае. Государство построило совхозы, а я заселил их — по 200 семей на хозяйство, то есть около двух тысяч человек. И стали выращивать рис.
— Это были только внутрироссийские миграции или приезжали и люди из других республик?
— Последнее время в основном внутрироссийские. А раньше принимали участие Украина и Белоруссия, больше никто.
— Отмечались ли межнациональные напряжения, связанные с трудовой миграцией? Например, шабашники, чеченские бригады?
— Действительно, в 1970-е–1980-е фигурировало понятие «шабашник», оно несло негативную оценку. На самом деле это были сезонные строительные рабочие, труженики, которым нужно кормить семью. Три группы населения этим занимались. Первая — ребята-инженеры во время отпуска работали на селе, на строительстве с рассвета до ночи, а не по трудовому законодательству. Строительством на селе в то время руководили Минсельхоз и Министерство сельского строительства, но они не справлялись с объемом работ. Вторая группа — студенческие отряды, на тех же условиях. Мой сын, когда был студентом, заработал на строительстве коровника 900 руб. за два месяца. А я был тогда заместителем Госкомитета по использованию трудовых ресурсов, и у меня была зарплата 400 руб. Третья группа — Кавказ: армяне, чеченцы, ингуши. Там была высокая безработица: 27% трудоспособного населения Чечни было не занято, а в целом по России — только семь. Каждый летний сезон выезжали на работу 25 тыс. человек.
— Были какие-то столкновения на межнациональной почве?
— Ничего не было. Наоборот, колхоз и люди были благодарны — им за два месяца построили коровник.
— Что изменилось в миграционной сфере с распадом Союза?
— Пошел обвальный поток мигрантов. Первые, кого я принимал как замминистра труда в 1989-м году, — 13 тыс. турок-месхетинцев из Ферганы. Мы обязали колхозы и совхозы семи российских областей принять их на работу и размещать в домах культуры. А в 1990-м — 90 тыс. из Баку. Я получил право закрыть 58 подмосковных домов отдыха и санаториев, в том числе и правительственных. Звонят, допустим, из Внуково: сел самолет, 200 человек из Баку. Людей привозят… плач, все полураздетые, кормлю их, размещаю в зале — кроватей не было, матрасы, — психологи с ними работают. «Юрий Васильевич, мы же люди! Я в Баку имела трехкомнатную квартиру!» Истерика. Нужно было находить какие-то слова. У нас в то время девять миллионов россиян были в очереди на жилье. Ну, говорил: строим, принимаем меры. Рассказывал, что это обвал, трагедия для страны. У меня были сутки-двое на то, чтобы решить, в какой санаторий их направить. Они там бесплатно жили, бесплатно питались, все как положено.
В 1992 году была создана Федеральная миграционная служба, начали принимать законы, в том числе «О беженцах» и закон «О вынужденных переселенцах». Понятие «вынужденный переселенец» я ввел. Беженец — это тот, кто не имел российского гражданства. А вынужденный переселенец — человек, который имел российское гражданство или подал заявление на его получение, до 2000 года любой гражданин бывшего СССР имел право. Две задачи было тогда у миграционной политики — защитить права русских в республиках и не допустить обвального возвращения людей в Россию. Всего приехало миллионов семь. 1 млн 400 тыс., зарегистрированных миграционной службой, мы расселили, остальные устроились сами, у родственников или у знакомых. А всего 29 млн этнических россиян проживали за границей, если бы хотя бы половина из них приехала — что бы мы стали делать? Это был бы взрыв...
— Как с этим обошлись? Уговаривали не ехать?
— Нет, старались защитить их права в республиках. Например, я подписывал совместное постановление с Латвией о помощи беженцам и вынужденным переселенцам о том, что люди по-прежнему будут владеть своей собственностью, а если кто-то хочет переехать — что им можно то-то и то-то взять с собой. Это давало возможность вывезти разрешенное количество имущества. Одна стиральная машина, один холодильник.
— Эти соглашения соблюдались?
— В общем, да. Но мы не добились, например, от Прибалтики гражданства для этнических россиян. Я был в составе правительственной комиссии по переговорам с Латвией и Эстонией, настаивал на том, чтобы предоставить российское гражданство латышам, проживающим в России, и латвийское — россиянам, проживающим в Латвии. Латвия вроде бы согласилась, но потребовала сначала вывести войска. Мы вывели, и они сразу отказались. В Литве когда-то построили крупный нефтеперерабатывающий завод, остались русские. Мне говорят «забирайте всех». Куда мы заберем? Давайте деньги, говорю, мы построим дома и тогда заберем. Пригласил меня председатель Верховного совета Литвы Ландсбергис: «Юрий Васильевич, мы маленькая страна, ну что вы!» Я говорю: у нас тоже проблемы. Завод-то и жилье строили не на ваши деньги, на общие. Не договорились. В результате все-таки дали деньги, и во Всеволожске, под Петербургом, были построены два дома для переселенцев из Литвы.
— Если сравнивать советскую миграционную политику с российской, что можно сказать?
— Советская миграционная политика была только внутренняя — внешняя миграция была незначительная. Политика внутренней миграции была жестко управляемой. Сейчас внутренняя миграция сократилась в два раза, было четыре с лишним миллиона человек, сейчас два (а внутренняя миграция — это маркер экономического развития), и главное — повернулся ее вектор. Раньше ехали с запада на восток и с юга на север, где мы там наращивали население. После распада Союза мы имеем, напротив, отток населения с Дальнего Востока и с севера. Если говорить о внешней миграции, то после распада Союза это была прежде всего вынужденная миграция. За пределами России оказались 29,5 млн россиян, из них 25 млн русских. И они хлынули в Россию. Потом этот поток иссяк, и началась трудовая миграция в Россию, в том числе нелегальная. А сейчас политика у нас, не побоюсь этого слова, ситуационная. Есть проблема — принимаем меры, такой-то или такой-то закон. Но самого главного, концепции государственной миграционной политики, у нас нет, хотя разговор идет десять лет. Что в ней должно быть? Первое — это стратегия. Мы должны признать, что иммиграция нам нужна хотя бы для сокращения убыли населения. Второе — это основные приоритетные задачи и механизмы их решения. Я смотрю на проект концепции, который сейчас разрабатывают, — и опять многое остается вне его рамок: и внутренняя миграция, и вопрос ассимиляции иностранцев, и эмиграция, которая приобретает очень нехорошие масштабы, и прочее.
Миграционные потоки в российской истории
Миграция населения сыграла огромную роль в судьбе России. Еще в период Ярослава Мудрого восточные славяне по разным причинам стали искать другие земли, покидая Нижнее Приднепровье и Новгородские земли. И началась народная вольная миграция, она же колонизация Северо-Восточной Руси. Шел народ, его сопровождало монашество и княжеская власть. Сформировали Владимиро-Суздальское княжество, затем Московское государство. Вот с этого и началась Россия.
После освобождения в 1861-м году крестьяне получили меньше земли, чем они имели у помещиков. В среднем пять десятин, а чтобы кормить семью, надо было минимум десять. Два миллиона человек – дворовые – вообще не получили никакой земли. Под натиском общественности правительство стало понимать, что так дело не пойдет, и начало переселять крестьян на неосвоенные земли. В 1897 году было создано первое Переселенческое управление, появились первые законы, льготы для переселенцев, и началось ассигнование этого дела – с 1 миллиона царских рублей в год.
К началу 20 века численность населения выросла, а земли у крестьян больше не стало. Если раньше пять десятин приходилось на семью, то сейчас - две-три. Начались бунты.
У нас сегодня есть такое представление: правительству важно объявит реформу, ничего в нее не вкладывая. А так не бывает. Переселение, миграция стоят денег. Это серьезные инвестиции, которые обязательно окупятся. Но надо туда вкладывать деньги! И была объявлена свобода переселения, с разрешения крестьянской общины. С крестьянина, который получал разрешение на переселение, списывались все недоимки. Это первое. Второе: для них готовилась земля, в частности в Оренбургской области, в Западной Сибири и на Дальнем Востоке. Это земля, которую нужно было заселить и обустроить, то есть построить церковь, больничку, колодцы, дороги. И все это закладывалось в программу, этим занималось государство через Переселенческое управление (сначала оно было в составе Управления строительством Транссибирской железной дороги, потом – Комитета по земельным вопросам). Крестьян перевозили за казенный счет, они получали не менее десяти десятин земли. Только трудись. Чтобы обрабатывать землю, создавались центры, которые на льготных условиях продавали сельхозтехнику. Давали 250 золотых рублей ссуды на строительство дома – а корова стоила восемь-девять рублей. И плюс к этому – право срубить в казенном лесу бесплатно столько бревен, сколько надо на дом.
А если взять Дальний Восток, там давали до 100 десятин на семью, и уже не 250 золотых рублей, а 400. Итог – было высвобождено в Центральной России свыше 2 млн. десятин земель. Их освободили уехавшие крестьяне. На новых землях ввели в хозяйственный оборот 20 млн десятин. Они стали людям служить. Сколько же переселили народа? С 1897 года по 1913 год – 4,5 млн человек. В год по 200 тысяч. Но какие деньги в это вкладывали! Сначала – миллион в 1897 году, а бюджет Переселенческого управления в 1913 году уже составил 26 млн. рублей. То есть это были огромные деньги.
А дальше началась Первая мировая война, и переселение прервалось.