«Еще год назад мир бы не увидел моих слез»
— Давайте мы начнем с вопроса о ваших слезах на награждении в Лейк-Плэсиде, без него все равно не обойтись. Вы могли подумать, что пройдет тридцать с лишним лет, а вас будут продолжать и продолжать об этом спрашивать?
— Эти вопросы начались с первой же пресс-конференции — спустя минуты после той церемонии. Я сначала удивлялась: откуда вы знаете? Фотографов ко льду во время награждения не подпускали, это я точно знаю. Но именно в Лейк-Плэсиде появились первые переносные камеры, которые позволяли показывать спортсменов крупным планом. Получается, весь мир увидел мои слезы только из-за новых технологий. За год до Олимпиады я могла хоть рыдать навзрыд, этого бы все равно никто не заметил.
О пьедестале почета на чемпионате мира в Колорадо-Спрингс
— На вашем веку в показе фигурного катания многое изменилось?
— Помню, как впервые появились переносные микрофоны — тоже в США, на первом для нас чемпионате мира 1969 года. Чемпионат мира проходил в Колорадо-Спрингс, на высоте 2500 метров. Нехватка кислорода — это очень тяжело. Мы, молодые, как-то выдержали. А вот нашим знаменитым Людмиле Белоусовой — Олегу Протопопову, двукратным олимпийским чемпионам, пришлось тяжко. Полпрограммы еще выдержали, а потом посыпались. И вот они едут к выходу со льда, и Людмила Евгеньевна так сокрушенно в подставленные микрофоны вздыхает: «Эх, так обос...ться, так обос...ться». Хорошо хоть трансляция на Союз в записи шла.
Сумасшедший лед. Тринадцать эпизодов из книги Ирины Родниной «Слеза чемпионки»
Но там была еще одна история с технологиями. Это сейчас результаты соревнований объявляют автоматически за несколько секунд. А тогда все считалось очень долго — пока сложат все оценки, пока что-то отбросят, разделят и так далее. Мы с Улановым понимали, что в тройку-то попали наверняка, но вот какими? Первыми? Вторыми? Третьими? Ждем, когда объявят. В Союзе первыми вызывали бронзовых призеров. Здесь первыми объявили нас, и я спрашиваю: «Лелик, что делать будем? На какую ступеньку нам идти?» Он говорит: «Давай на самую высшую, если сгонят, спустимся». Не согнали.
— Вы, попадая за границу, не чувствовали себя «бедными родственниками» — особенно поначалу?
— Да, мы были одеты хуже. Особенно в раздевалке это было заметно. Костюмы хуже, ботинки хуже. Но мы знали, что сейчас выйдем на лед и всех разорвем. Это было главным.
«Деньги — это не мотивация»
— Вы же могли попасть на свою первую Олимпиаду в 18 лет, в Гренобль-68.
— Да, мы стали третьими на отборочном чемпионате СССР, что формально давало нам право претендовать на попадание в олимпийскую команду. Но у нашего тренера Станислава Алексеевича Жука тогда тренировалась более опытная пара Жук — Горелик, на которую делались основные ставки. Может быть, и хорошо, что мы в Гренобль в итоге не поехали.
— Почему?
— Тогда бы мы поехали туда в качестве третьего номера от страны. Мягко говоря, не лидерами. Шансов на победу было бы немного.
Когда я слышу от нынешних спортивных руководителей, что у них нет медального плана на Олимпиаду, у меня дар речи пропадает. Как нет плана? Вы туда на прогулку отправляетесь, что ли?
— Сейчас бы сказали, что молодая пара набралась олимпийского опыта, который обязательно пригодится в будущем.
— Может быть, мы жили в другое время, но у меня к такой логике очень жестокое отношение. Олимпиада не место для того, чтобы получать какой-то опыт и закладывать фундамент для будущего. Туда надо ехать только ради победы.
— Откуда в вас был такой настрой? От тренера, от накачек партийных лидеров, требовавших от советских спортсменов только победы?
— Насчет партии — это вообще глупость какая-то, вечные сказки. Никто сверху на нас никогда не давил. Мы соревновались за престиж — свой личный, своего тренера, страны. Это было главной мотивацией. Когда я слышу от нынешних спортивных руководителей, что у них нет медального плана на Олимпиаду, у меня дар речи пропадает. Как нет плана? Вы туда на прогулку отправляетесь, что ли?
— Призовые не могут быть мотивацией?
— Когда начинаешь соревноваться и держишь в голове деньги — это сильно меняет психологию. И не в лучшую сторону. Знаю по своим ученикам, которых я тренировала.
«Долго скрывали от папы мои тренировки»
— Вы вообще не задумывались о том, что можете получить за свои достижения?
— Мне мама, когда я впервые готовилась поехать за границу, сказала: «Ирочка, лучше ничего не покупай там, не надо». И я, как дурочка, привезла половину валюты обратно, еще не зная, что сдать ее — это целая проблема. Нужно было идти чуть ли не в МИД, где писать объяснительную, откуда у тебя эти деньги, и так далее.
— Вас строго воспитывали?
— У нас была классическая советская семья. В фигурное катание меня привели исключительно для здоровья. Папа в первую очередь хотел, чтобы его дочь получила хорошее образование и профессию. Поэтому мы с мамой от него долгое время скрывали, что сначала я начала тренироваться каждый день, потом два раза в день, из-за чего была вынуждена уйти из спецшколы в обыкновенную и, наконец, в вечернюю...
— Когда отец узнал, что все зашло так далеко?
— После того как мы в 1969 году выиграли впервые чемпионаты мира и Европы, съездили в турне по Америке и Европе, я вернулась домой и взахлеб рассказывала о своих впечатлениях. Папа все это молча выслушал, а потом говорит: «Ну вот что, дочь. Ты, конечно, молодец, но на этом, думаю, надо заканчивать. Пора всерьез браться за учебу».
— Взялись?
— Были планы поступить на истфак МГУ. Для нашего поколения фигуристов это считалось абсолютно нормальным — были выпускники и МГУ, и МАИ, и Бауманки. Физкультурный совсем не котировался. Но в конечном итоге за компанию в физкультурный и пошла — просто потому что порвала ахилл и надо было чем-то занять время.
«От пальцев Уланова была вся в синяках»
— Ваш первый партнер Алексей Уланов рассказывал, что уже перед первой Олимпиадой в Саппоро вы сообщили всем, что это будет ваш последний сезон в спорте.
— Да, это было в мае 1971 года, в самом начале подготовки к олимпийскому сезону. Заявила Уланову и Жуку, что никого из них не подведу, буду работать на полную катушку, а потом уйду. Причем готова была сделать это немедленно, но решила для себя, что смешно, победив на трех чемпионатах мира, не дойти до Олимпиады.
— Откуда такое странное решение?
— Почему странное? К тому моменту я выиграла уже достаточно много, накопилось много травм, а отношения между Жуком и Улановым дошли до точки кипения. Этот треугольник отнимал много сил. Опять же вопрос учебы и получения «гражданской» профессии. И когда я объявила об этом решении Жуку, он разве что со стула не упал.
— В чем была причина конфликтов в вашем треугольнике?
— Одним словом и не объяснишь. Жук с Улановым были очень разными, каждый из них имел свое мнение по нашей паре, куда ей двигаться: первый ориентировался на меня, второй хотел более «театрального», балетного катания. Леша окончил Гнесинку по классу баяна и к выбору музыки относился очень требовательно. А для Станислава Алексеевича музыка была просто музыкальным сопровождением. До сих пор помню, как он говорит: «Так, сегодня танцуем под восемь «восьмерочек» — и у Уланова, этого эстета, аж скулы сводило. Да и сама я была далеко не подарок, мягко скажем. Если уж приняла решение, то свернуть с пути мог помешать разве что бронетранспортер.
— И кто оказался тем бронетранспортером, кто переубедил заканчивать со спортом?
— Жук привел Сашу Зайцева. Поначалу я была уверена, что для другой девочки. Длинноногий, длиннорукий. Я говорю Жуку: «Вроде классный парень». Он мне: «Ну попробуй». Попробовали. Ощущение было, что из «Жигулей» я пересела в «Мерседес». Уланов по скорости явно за мной не успевал, хватался своими разработанными на баяне фалангами пальцев — у меня по всему телу синяки были. А тут появилось ощущение, что будто моторчик сзади поставили. От расставания с Жуком через пару сезонов это не спасло, но из спорта я уходить передумала.
«Уйдя от Жука, окунулись в слухи, сплетни, интриги»
— Тяжело было уходить от Жука? И не рисковали, выбрав в тренеры совсем молодую и неопытную тогда Татьяну Тарасову?
— Вариантов продолжать с Жуком не было. Он ко мне относился как к девочке, и у нас получилась классическая ситуация: детки выросли, а родители и не заметили. Другие известные тренеры были заняты своими учениками, и у них мы вряд ли были бы первой парой. К Тарасовой мы шли за неравнодушным взглядом со стороны, за программами. Я не хочу ее обидеть, но в то время она для нас не была серьезным авторитетом — после Жука-то. С технической точки зрения мы с Зайцевым понимали фигурное катание гораздо лучше.
Об Олимпийских играх 1980 года в Лейк-Плэсиде
— Пришлось отвечать самим за себя?
— В какой-то мере. Жук нас ограждал от всего, что впрямую не связано с катанием. У нас был свой лед в ЦСКА, и мы жили там как в инкубаторе. Уйдя от его опеки, мы сразу же окунулись в какие-то слухи, сплетни, интриги. Пришлось привыкать к новым обстоятельствам.
— Считается, что в Инсбруке-76 у вашей пары не было конкурентов.
— Так и есть. Это не значит, что победа далась легко. Там же высота, пусть 800 м, но для нас непривычно, в Союзе не было крытых катков на высоте. Пошла эпидемия гриппа с высокими температурами. Наташа Линичук соревновалась с температурой под 39. Помню, стоит перед выходом, ее Елена Анатольевна Чайковская спрашивает: «Наташ, ну ты как?» А она явно где-то далеко и так меланхолично говорит, разглядывая костюм: «Рукавчики помялись».
Из-за войны в Афганистане американцы не принимали наши самолеты, нам пришлось садиться в Канаде
— Напротив, в Лейк-Плэсиде у вас чуть ли не впервые в карьере появились реальные конкуренты, да еще и хозяева льда, из США.
— 1979 год я пропустила из-за рождения сына, и чемпионат мира выиграла американская пара Бабилония — Гарднер. В ноябре, за три месяца до Игр, прилетаем в Японию на показательные выступления, смотрим старт-листы — и там эти ребята тоже заявлены, причем выступают после нас, типа как лидеры. Я говорю: «Мы им никогда не проигрывали. Вы как хотите, но последними будем кататься мы». Уж не знаю, что там Тарасова и Чайковская сделали с японцами, какие слова нашли, но расписание поменялось. И мы своими прокатами просто уничтожили американцев. Уехали оттуда еле живыми, но это того стоило.
Ирина Роднина, Александр Зайцев. «Калинка». 1976 год
«Жили с Бестемьяновой в одной камере»
— В Лейк-Плэсиде и правда не чувствовалось особого праздника, как многие рассказывают?
— Там вся Олимпиада была очень тяжелой, начиная с приезда. Из-за войны в Афганистане американцы не принимали наши самолеты, нам пришлось садиться в Канаде. Процедура аккредитации в Олимпийской деревне заняла какое-то дикое время, меня одну пропускали часа полтора, якобы антитеррористические меры. Но как опытный человек я понимала, что это не может быть случайностью.
— Вы тоже в Олимпийской деревне, переделанной из тюрьмы, жили?
— Конечно, а куда я денусь. В одной камере с Наташей Бестемьяновой. Но нам по блату выдали угловую — она оказалась самой большой. Окон там не было, только зарешеченные бойницы. Удобства — в конце коридора. Над дверью — кондиционер. Для нас это смерть, мы его тут же закрыли полотенцем. И двухъярусные железные кровати, откуда я свалилась в первую же ночь. Лечу и даже в полусне понимаю, что нельзя падать на ноги, надо их сберечь, а остальное заживет. Вошла лицом в стенку. После тренировки сняли мою койку и сделали в нашей камере двуспальную кровать. Спать все равно было невозможно. Все наши камеры выходили во внутренний двор, и, как показывают во всех американских фильмах, у нас там тоже были постоянные разговоры, общение, музыка, шум… И вот как-то средь этого гула мы слышим русские крепкие выражения. Бежим на крики, а там Чайковская с Тарасовой тоже свою двухъярусную кровать с трудом разбирают.
— Как вас встретила в США публика?
— Так получилось, что на разминке из-за травмы Бабилония и Гарднер снялись. И зал молчал. Очень негативно молчал. Гнетуще, обвиняюще. Но после завершения нашей короткой программы все зрители как один встали. Пожалуй, это было самой большой нашей победой.
— Мы так и не получили ответа на первый вопрос: почему вы плакали?
— Наверное, от облегчения, что все это наконец закончилось.