— Борис Львович, вы в правозащитном движении с 70-х годов, дружили с Сахаровым. Как вы с ним познакомились?
— Мой отец, Лев Владимирович Альтшулер, как и Сахаров, работал в Сарове в ядерном центре «Арзамас-16». Они относились друг к другу с большим уважением, тем более их позиции по острым общественным вопросам совпадали. А когда я написал кандидатскую диссертацию по общей теории относительности, отец попросил Сахарова быть моим оппонентом на защите. Так мы и познакомились в 1968 году — как раз когда Сахаров написал свои знаменитые «Размышления», опубликованные за рубежом в июле того же года. Так что мы с Андреем Дмитриевичем обменивались мнениями не только по физике.
Конечно, огромное влияние на меня оказал отец. Его задачей в ядерном центре было определять, что происходит с шариком делящегося вещества, находящегося в центре оболочки из обычных взрывчатых веществ — именно так, путем сжатия этого шарика до критической массы, производится подрыв атомной бомбы. Ему удалось достичь давлений в миллионы атмосфер! После публикации в 1958 году эти цифры потрясли американцев. Но до самого 1996 года, когда эта технология была рассекречена, они не могли взять в толк, как Лев Альтшулер получает свои результаты. Некоторые даже выдвигали фантастическую гипотезу, что такие давления достигаются при столкновении ракет в космосе. Отец был единственным в СССР, кто умел проводить такие измерения, и это спасло ему жизнь.
— При аварии, что ли?
— Как же! В ноябре 1950-го в Саров приехала важная правительственная комиссия. Среди прочих проверок всем ученым из основной группы атомщиков задавался «анкетный» вопрос: «Согласны ли вы с политикой Коммунистической партии?» Все умные люди отвечали «да» — и дело с концом. Двое сказали «нет» — отец и Сахаров, причем оба объяснили, в чем именно они не разделяют политику партии: в области биологии, разгром которой состоялся в СССР в 1948 году. Отец еще сказал, что Лысенко безграмотен. Я читал недавно рассекреченный документ с выводами комиссии: «Альтшулер и Сахаров, не внушающие политического доверия, выступающие против марксистско-ленинских основ советской науки, должны быть отстранены от руководства научными коллективами».
Физик-правозащитник
Борис Львович Альтшулер — кандидат физико-математических наук, старший научный сотрудник отделения теоретической физики Физического института им. П.Н. Лебедева РАН. Член Московской Хельсинкской группы. С начала 1970-х в правозащитном движении. С 1992 года также работает в Российском центре по правам человека. В 1996 году создал в этом центре общественную организацию «Право ребенка», сейчас занимает пост президента региональной общественной организации содействия защите прав детей. Эксперт комиссии по вопросам социального развития Общественной палаты РФ, координатор секции по правам ребенка экспертного совета при уполномоченном по правам человека в РФ.
— И отстранили?
— Пожелание уволить Сахарова пропустили мимо ушей — его сам Берия в Саров позвал. А отца должны были изгнать со всеми последствиями, но тут вступились коллеги, объяснили: не будет вам бомбы. Изгнание отца с объекта было отложено, но 5 января 1951 года уже сам Берия издал распоряжение: «удалить Альтшулера с объекта в пятидневный срок, об исполнении доложить». Но и это распоряжение никогда не было исполнено — не нашли замену.
— А как вы включились в общественную деятельность?
— Началось с двух программных документов с моим другом Павлом Василевским, запущенных в самиздат под псевдонимами. Это большая статья «Время не ждет» 1968 года и «Явление, небывалое в мировой истории» в 1971 году — о советском военно-промышленном комплексе. Мы показали на основе исключительно открытой советской экономической статистики, что «на войну» в СССР тратится 40–50% национального дохода, то есть 70–80% бюджета СССР. Помню, я принес эту отпечатанную на машинке статью Сахарову, и Андрей Дмитриевич сказал: «Я рад за тебя». Это была высшая похвала.
Ну а потом, с 1975 года, уже начались мои открытые заявления «в защиту». Как там у Юлия Кима: «И спасти захочешь друга, да не выдумаешь как» — это о декабристах. Но выдумывали, и спасать удавалось, хотя это каждый раз казалось чудом. Когда Сахарова в 1980-м выслали в Горький, началась кампания в прессе. И писали не только про то, что он враг, а и про то, что он деградировал как ученый. И тут мне физики сказали, что знаменитый американский космолог Стивен Вайнберг заявил пару месяцев назад, что Сахаров, оказывается, в 1967 году объяснил барионную асимметрию Вселенной — объяснил, почему возникло ничтожное преимущество вещества над антивеществом — такая, можно сказать, «грязь» в виде нас и нашего мира. 12 лет мировая наука эту работу Сахарова игнорировала, а осенью 1979 года очнулась, и это оказалось очень кстати. Я придумал написать письмо в ООН о том, что Сахаров не только великий правозащитник, но и великий ученый, сумевший объяснить барионную асимметрию Вселенной! Я понимал, что это именно тот язык, на котором следует разговаривать с членами Политбюро. Они ведь чувствуют себя олимпийцами. Для них «асимметрия Вселенной» — это нечто почти свое, божественное. Обращение было подписано многими выдающимися правозащитниками. И потом несколько дней по «Голосу Америки» этот текст крутился. Конечно, он был услышан везде, где надо. Потом еще многие и у нас, и за границей выступили в защиту Андрея Дмитриевича, и в начале марта 1980 года на высшем уровне было принято решение прекратить кампанию по объявлению Сахарова дегенератом. Он стал «большим ученым, у которого есть все условия для работы в Горьком». И это было спасительно.
— А ваши условия работы от этого заявления не поменялись?
— Три сотрудника КГБ явились в детский сад — на работу к матери моей жены, поэта Ларисы Миллер. Разговор был о моем безобразном поведении. Теща задала естественный вопрос: «А почему вы пришли ко мне? Почему вы не обратитесь к отцу Бориса?» Ответ был совершенно потрясающий, отец до конца дней его со смехом цитировал: «Это не имеет смысла, у него очень своеобразный юмор». Понимали, что отец бы их просто послал многоэтажно. Вторым заходом вызвали на Лубянку Ларису и показали ей толстую папку моих «антигосударственных заявлений»: «Вы думаете, ваш муж физикой занимается? Он вас обманывает — он занимается антисоветской деятельностью. Вы должны немедленно покинуть страну. Иначе ваш муж десять лет не увидит своих детей». А через две недели туда же вызвали, наконец, и меня. Разговор начался так: «Вы что, очень хотите уехать? Об отъезде забудьте». Мне-то с самого начала было ясно, что Ларисе они врали, что бывшего жителя ядерного Сарова никто из СССР не выпустит. «И вы должны прекратить общаться сами понимаете с кем!» — они никогда не произносили имя Сахарова. Шарахались от этого имени, как черт от креста.
Я ничего не прекратил, естественно, меня уволили, я устроился дворником, что было совсем неплохо. Работал я дворником пять лет, до 87-го года. В дворники кандидатов наук принимали только по особому сигналу, вообще-то это было запрещено.
Время было очень тяжелое. Всех почти правозащитников перехватали. Не арестовали лишь нескольких человек, и меня в том числе. Причин мы тогда не знали, многое стало ясно спустя годы. В 90-м я приехал к другу в США, и он мне показал копию телеграммы, которую в 1984 году сенатор Чак Грэсcли послал председателю КГБ Чебрикову: «Уважаемый гн Чебриков. Я слышал, что у вас преследуют физика Бориса Альтшулера. Примите, пожалуйста, к сведению, что в моем штате производится 10% зерна и 6% сои, закупаемых СССР в США. С уважением». Мы были под плотным колпаком, но — на особом положении. Нас не трогали.
Когда Сахаров после знаменитого звонка Горбачева в декабре 1986 года вернулся из ссылки, он взял меня в свою группу в ФИАНе. Интересно, что характеристику с прежнего места работы для приема на работу в академию дал мне родной ДЭЗ — дирекция эксплуатации зданий. Меня как дворника там высоко ценили, у меня и грамота с Лениным была. С тех пор я в отделении теоретической физики ФИАНа, член ученого совета. Хотя совмещать правозащитную деятельность с физикой становится все труднее.
Жизнь в Кремле ?в сто раз более сложна, чем квантовая теория поля и общая теория относительности вместе взятые
— А каково вообще сегодня заниматься правозащитной деятельностью?
— В 1992 году мой друг Алексей Смирнов, отсидевший в СССР хороший срок, организовал этот Центр по правам человека, в котором мы сейчас разговариваем. Это здание бывшего ЦК ВЛКСМ. Были неоднократные попытки нас отсюда выгнать, но каждый раз отбивались с помощью Кремля.
— Кремля?
— Кремль — это не точка. Кремль — это самое сложное место, которое есть в стране. Как я всегда говорю, жизнь там в сто раз более сложна, чем квантовая теория поля и общая теория относительности вместе взятые. Там очень сложное динамическое равновесие. Так всегда происходит в системах византийского типа — все решается в сложных личных взаимодействиях «при дворе», а нормальных механизмов принятия решений нет.
Я помню разговор с Андреем Дмитриевичем в начале сентября 1973 года. Спрашиваю его: «Вы чувствуете направленную против вас кампанию?» — «Если не читать газет, не чувствую». — «А скажите мне, почему вас не убьют, автомобильная авария — и нет человека? Мир недельку пошумит и забудет. Ведь поступают же такие предложения, не могут не поступать. Кто заступается?» Он не стал отрицать такой возможности. Но сказал: «Мы не должны об этом думать. Мы должны настаивать на своих принципах: права человека, открытость, гласность. И результаты, возможно, последуют». Он прекрасно знал все эти кремлевские сложности, знал, что перестройка может начаться хоть завтра. Она и началась — только не в 73-м, а попозже.
— А как вы оказались на «детском фронте»?
— Я единственный из «классических правозащитников», кто занялся правами детей. Начали мы с друзьями в 1996 году, а через два года зарегистрировали организацию под названием «Право ребенка». И тут же возникла возможность проверить, чего мы стоим в новом качестве. К нам пришла девушка Света, 19 лет, беременная, уже три месяца пряталась по чердакам и подвалам Москвы. Она сбежала из психоневрологического интерната, где ей хотели сделать аборт, — такой там порядок. А она хотела стать мамой. Это была борьба! И мы победили. Сперва добились, что ее не стали абортировать, и она благополучно родила. Но у нее отобрали ребенка — она же с диагнозом, да и негде ей жить с ребенком. Мы добились, чтобы ей сняли диагноз, отпустили из интерната и дали квартиру. Ведь почему их оттуда не выпускают? Им же надо по закону квартиры давать! Потом Света еще одного ребенка родила, муж, к несчастью, умер. Нас уверяли, что она не сможет самостоятельно жить — но вот живет, и дети у нее хорошие. Поначалу помогали, конечно, совсем ведь была человеком ниоткуда. Вытащили.
— Новый опыт правозащитника как-то перекликался с прежним?
— Я очень быстро увидел: спасать детей в современной России приходится теми же методами, которые мы применяли, чтобы спасти от КГБ какого-нибудь диссидента. Это всегда иррационально, всегда с использованием «космоса» в некотором смысле. Сигнал надо запускать максимально высоко! Один мелкий, частный случай, казалось бы, — а весь мир встает на уши. И вот уже сверху раздается: «Цыц!», и по данному конкретному случаю когти вбираются. И здесь то же самое.
Такое чудо случилось недавно, в феврале это года. Наш друг — президент общественной организации «Даун синдром» Сергей Колосков — обнаружил в детском доме-интернате для глубоко умственно отсталых детей в Тверской области 16-летнюю девочку-колясочницу с совершенно сохранным интеллектом. 11 лет ее там держали, она не умела ни читать, ни писать и даже почти перестала разговаривать, так как стала терять слух, и никто на это особого внимания не обращал. Сергей добился трехмесячной реабилитации девочки в московском центре. Прогресс был колоссальный, она уже со смартфоном играла. А потом за ней приехала машина и ее забрали обратно в тот же детский дом для умственно отсталых.
— Зачем им это?
— Вообще-то они законные представители ребенка. И нет такого правила, чтобы отпускать из этих заведений. Отпустить — значит признать свою страшную ошибку, нормального ребенка 11 лет держали в таком заведении. И второе: койко-место не должно пустовать, это бюджет, это тот самый Россиротпром, о котором я все время твержу. «Учреждениям тоже нужны дети», — ответила одна крупная московская чиновница на вопрос, почему не отдают детей в семьи.
— А что бы они с ней сделали, если бы вернули?
— Думаю, тут же своя медкомиссия поставила бы ей все прежние диагнозы, опровергнув московские. Иди потом доказывай. Надо было срочно что-то предпринимать. Связались с тверским губернатором, с московским министерством. Два сотрудника Лукина, уполномоченного по правам человека РФ, отправились следом за девочкой. В общем, подключили «космос» и через два дня последовало распоряжение перевести девочку в школу-интернат и организовать индивидуальные занятия. Но как было страшно, когда ее забрали обратно, это такая непрошибаемая стена. Но вот прошибли... А сколько еще детей так же похоронены заживо. Поэтому мы и работаем в целом на реформу системы. Тут мое членство в Общественной палате России очень помогает. Дважды, в 2009 и в 2011 годах, Дмитрий Анатольевич Медведев меня в ее состав включал.
Первое, что я знаю про наше общество, — ?это то, что у нас нет общества. Брюзжащих людей много
— Это неожиданно для вас случилось?
— Мне позвонили из администрации, спросили, не против ли я войти в Общественную палату. Я ответил, что буду рад, поскольку это умножает возможности для работы. Это огромный ресурс, если им правильно пользоваться. Но и лавина обращений захлестывает. Из-за того, что я оказался так вовлечен в работу Общественной палаты, я почти забросил нашу группу «Право ребенка», я очень виноват перед коллективом. Правда, трижды девочки получали президентские гранты, сами все оформляли. Но вот сейчас в сентябре гранта нам не дали, и мы на нуле, опять надо как-то выживать.
— У «Права ребенка» прекрасная общественная репутация, неужели общество не поможет вам выжить?
— Первое, что я знаю про наше общество, — это то, что у нас нет общества. Брюзжащих людей много. И Общественная палата сама по себе — лишь рамка, в которую можно вставить любой портрет. Алла Пугачева была членом палаты первого созыва. От этого никому не было ни тепло, ни холодно, она там и не бывала. Как-то мы позвонили ее секретарю с просьбой помочь многодетной семье в острейшей ситуации. Ответ был такой: знаете, Пугачева новый магазин купила, у нее такие финансовые проблемы
— Давайте поговорим о реформе всей системы детских учреждений. Что-нибудь получается?
— Мы были первой организацией, которая заявила: нехорошо, что дети живут в учреждениях, нужно переводить их в семьи. В 1998 году организовали подачу «Альтернативного доклада» в комитет ООН по правам ребенка, потом повторили это в 2005 году, и вот сейчас в 2013-м. И в каждом докладе — про необходимость реформы интернатов, про вывод детей на семейное воспитание и про социальную работу по предотвращению разделения детей и родителей. А потом это же вошло в рекомендации комитета ООН для Российской Федерации. И если бы не было активного противодействия реформе, то у нас давно бы не было социальных сирот и «детей в учреждениях». Ведь многое обещало перемены. 10 мая 2006 года — исторический, я считаю, момент в истории России. Впервые президент треть часового послания Федеральному собранию говорил о любви, о детях, о семье. Был дан ряд важных поручений. Некоторые даже выполнены: например, повысить выплаты приемным родителям, сформировать материнский капитал, что совсем неплохо, — мало, конечно, но и это достижение. Было дано еще одно очень важное поручение. Путин сказал: поручаю правительству и регионам разработать механизмы, которые позволят сократить число детей, находящихся в интернатных учреждениях. Президент сказал! Но ничего не было сделано. Более того, те механизмы, которые уже начали развиваться — к примеру, замещающая патронатная семья, которой помогает служба сопровождения, — этот опыт был уничтожен. А ведь уже пустели пилотные учреждения, пустели! Но тут появилась Екатерина Лахова со своим законом «Об опеке и попечительстве» от 2008 года, который запретил эту форму. И сколько же грязи вылила Екатерина Филипповна на этот лучший российский опыт патронатной передачи детей в семьи. Причина понятна.
— Мне не понятна. Почему?
— Потому что за ребенком, находящимся в учреждении, идет примерно миллион-полтора рублей ежегодных бюджетных ассигнований.
— Но она-то не об этом, надеюсь, говорит? А о том, что лучше, чем в наших учреждениях, ребенку нигде не будет, или что-то в этом роде?
— У нее другие аргументы, на уровне 1937 года: «патронатные семьи — это способ вывоза детей за рубеж» и тому подобная чушь. Главная цель: запереть детей в интернатах, потому что, повторю эту великую цитату, «учреждениям тоже нужны дети». И вот после принятия закона Лаховой детей стали возвращать в интернаты — семьи не справлялись, особенно если им приходилось иметь дело с детьми-инвалидами.
— И что, никто не возражает?
— Ну почему же. Читаем указ Путина от 28 декабря 2012 года. Поручено правительству создать механизмы правовой, организационной, психолого-педагогической и иной поддержки граждан, желающих взять ребенка-сироту в свою семью. Опять абсолютно то же поручение почти через семь лет! Тем же указом предписано создать правовую основу патронатного воспитания. Это очень важные слова, но сколько же можно их повторять?
— Кто все это тормозит?
— Россиротпром, чиновники, наживающиеся на уничтожении семьи и на детях в интернатах. Они кровно заинтересованы в закрытости этой системы. Показательна судьба законопроекта «Об общественном контроле детских интернатов». Два года он готовился, Медведев внес его в Думу. Больше года назад его принимают в первом чтении, а второго чтения нет до сих пор. Почему? Потому что этот закон вызвал панику среди региональных чиновников, в ведении которых находятся детские сиротские учреждения, — мол, какие еще тут общественные инспекторы будут нас контролировать? А ставки огромные, нажива на детях идет по-крупному. И тут же на сцене возникает движение «Суть времени» Сергея Кургиняна, которое собирает 85 тыс. подписей под письмом Путину и Нарышкину против этого закона. А в сентябре 2012 года — 141 тыс. подписей под письмом Путину остановить этот и ряд других «ювенальных» законов. Закон зависает. Однако перед самым Новым 2013 годом президент подписывает указ, в котором поручает принять закон об общественном контроле детских интернатов «в приоритетном порядке». И что? Сергей Кургинян созывает в Колонном зале Дома союзов «Родительское собрание», на которое неожиданно приезжает президент, и в сущности дезавуирует свой же указ в части общественного контроля. То есть опять Россиротпром побеждает, увы.
Мы должны настаивать на своих принципах, и результаты, возможно, последуют
— Не могу не спросить про ваши отношения с детским омбудсменом Астаховым.
— В 2010 году, в первый год его работы на этом посту, мы тесно и, кажется, плодотворно сотрудничали. А потом он занялся «войной» с Финляндией, с США — допускаю, что предвидел тот антизападный поворот, который случился в 2012 году. Тем не менее считаю очень важной и позитивной его убежденность том, что интернатов, детских учреждений в их современном виде быть не должно. Он эту мысль постоянно повторяет. Но есть и другое. 6 декабря 2011 года к Павлу Алексеевичу обратился патриарх Кирилл, он передал ему письма 13 многодетных семей, которые находятся в отчаянной жилищной ситуации. У большинства из них вообще нет регистрации по месту жительства — утратили по разным причинам. И патриарх добавил: «Многие из этих писем нельзя читать без слез». Конечно, аппарат Астахова написал кучу бумаг, и получил кучу ответов из регионов. Ответы в основном обвинительные по отношению к семьям. Их и переслали патриарху. Я читал эти ответы, они ужасны. Я написал в январе 2012 года и президенту, и только что назначенному замглавы администрации Вячеславу Володину, что вообще-то это безнравственно — так работать. Ни один человек из аппарата Астахова не снял трубку и не позвонил ни одной семье, не проверил достоверность сведений. Это бумажный, бюрократический стиль.
— У защитников «закона Димы Яковлева» есть такой аргумент: пока существует зарубежный канал усыновления, мы не занимаемся проблемными детьми здесь. Давайте остановим этот поток, пусть нам станет стыдно, и займемся проблемой сами.
— Люди гибнут на дорогах? Давайте запретим всем выходить на улицу. Сначала запретим, а потом займемся дорогами. Я вообще не склонен рассматривать этот закон отдельно. Запрет на усыновление в США — из ряда других законов 2012 года, никакого отношения к детям не имеющих. НКО как иностранные агенты. Закон о государственной измене, которая трактуется предельно широко и неопределенно.
— Он вас, кстати, коснется?
— Может коснуться. Мы только что подготовили очередной «Альтернативный доклад» в комитет ООН по правам ребенка. На днях послал в Женеву по почте 22 копии, как требует протокол. Под докладом стоит моя подпись. В законе о государственной измене написано: предоставление международной организации информации, которая может быть использована в ущерб государственной политике России, является государственной изменой. Государственная политика России в сфере детства нуждается в коренном совершенствовании. В нынешнем своем виде она часто вредна, а иногда и преступна. Мы ее критикуем, и эту критику довели до ООН. Я по этому закону — государственный изменник. Но у меня возможность такого обвинения вызывает только всплеск адреналина, приятные воспоминания молодости.
— У вас не возникает ощущения, что вы прошли по какому-то большому кругу, и он сейчас замыкается. Что скоро вам опять идти устраиваться в дворники? Напишут вам в ФИАНе рекомендацию для ДЭЗа, как думаете?
— Я ощущаю и противоположные тенденции, внушающие мне оптимизм. Конечно, огромное число общественных организаций сейчас оказалось в тяжелом положении. Но мы и в более сложные времена жили и боролись. Повторю слова Андрея Дмитриевича Сахарова: мы не должны особенно заботиться о каких-то личных опасностях, мы должны настаивать на своих принципах, и результаты, возможно, последуют.