«А в это время Бонапарт переходил границу...»

Вплоть до первой мировой войны история не знала ничего подобного Великой армии Бонапарта, которая насчитывала в июне 1812 года более 600 тыс. человек и сосредоточилась на границах Восточной Пруссии, Великого герцогства Варшавского и Австрийской империи, готовясь к вторжению в Россию. Десять корпусов этой армии возглавляли блестящие полководцы, каждый из которых имел за плечами опыт успешного командования большими массами войск.

Основу армии составляли заслуженные ветераны, моральный дух которых был превосходным и внушал уверенность в победе их менее опытным товарищам. Были созданы внушительные запасы всего необходимого, от боеприпасов до продовольствия. Во главе этой армии стоял величайший полководец, одержавший победы в десятках сражений. Ничто, казалось, не могло остановить железную поступь этих великолепных войск, сравнимую с победными маршами полчищ Александра Македонского и легионов Цезаря

«Точка невозврата»

За пять лет до начала новой войны, в 1807 году, Россия и Франция заключили своеобразный «пакт о ненападении» — Тильзитский мир. По задумке Наполеона он был призван стать важнейшей вехой на пути к формированию нового европейского баланса сил, то есть такой системы международных отношений, в которой Франция играла бы первую скрипку. С переходом России в лагерь союзников империи единственным препятствием к осуществлению этого грандиозного замысла оставалась Англия. Гибель французского флота при Трафальгаре осенью 1805 года не позволяла осуществить десантную операцию, однако император рассчитывал поставить остров на колени при помощи континентальной блокады — режима полного запрета как торговли непосредственно с Англией, так и приобретения английских товаров у третьих стран. По тильзитским договоренностям Россия, один из важных торговых партнеров Англии, должна была отказаться от внешнеторговых выгод в обмен на территориальные приобретения — Франция предоставила России свободу действий на севере против Швеции и на юге против Турции.

Нарушение Россией этих соглашений и рассматривалось во Франции как главная причина надвигающейся войны. У Александра I было несколько оснований игнорировать выполнение союзнических обязательств: здесь и убытки части дворянства и купечества, а также казны, состояние которой и без того не было блестящим, от прекращения торговли с Англией; и оппозиция союзу, сложившаяся в придворных кругах и полагавшая, что православный император унизил себя договором с «исчадием французской революции»; и вполне очевидное заигрывание Наполеона с поляками, которое Петербург рассматривал как вопиюще недружественное.

Трудно сказать, с какого именно момента военное столкновение становится неизбежным. Возможно, роль последней капли сыграет российское «Положение о нейтральной торговле», принятое в декабре 1810 года и, по сути, разрешившее ввоз английских и вывоз предназначавшихся для Англии товаров на кораблях под нейтральным флагом, а также новый таможенный тариф, фактически заблокировавший импорт в Россию предметов роскоши, значительная доля которых поступала из Франции. Можно считать поводом к разрыву и оккупацию все в том же декабре 1810-го французскими войсками герцогства Ольденбургского, что было воспринято Александром не только как прямое нарушение тильзитских договоренностей, но и как демонстрация враждебности по отношению лично к нему, так как герцог Петр Ольденбургский приходился ему дядей по материнской линии.

В любом случае не приходится сомневаться в том, что уже в начале 1811 года, то есть за полтора года до войны, обе стороны приняли для себя окончательное решение — об этом свидетельствуют и военные приготовления, и резкая активизация разведки, и заметное обострение дипломатических отношений. Вино, пользуясь известным высказыванием французского императора, было откупорено — предстояло его выпить.

«Без объявления войны»

Согласно одному из распространенных стереотипов относительно Отечественной войны 1812 года, наполеоновская армия вторглась в российские пределы внезапно, без объявления войны. Об этом писал целый ряд советских историков, включая даже такого выдающегося знатока предмета, как академик Евгений Тарле. Вероятно, косвенным образом на это представление повлияли обстоятельства начала другой Отечественной войны, 1941–1945 годов. Между тем за два дня до начала перехода войск через Неман Наполеон через посла в Петербурге генерала Лористона официально уведомил российские официальные круги о начале войны. «Моя миссия окончилась, — писал Лористон управляющему Министерством иностранных дел графу Салтыкову, — поскольку просьба князя Куракина о выдаче ему паспортов означала разрыв, и его императорское и королевское величество с этого времени считает себя в состоянии войны с Россией». Более того, еще 12 июня министр иностранных дел Франции Маре, сообщая российскому послу Куракину о положительном ответе на его просьбу от 11 мая 1812 года о выдаче паспортов с целью покинуть Францию (выдача сознательно затянулась французской стороной на месяц), уведомил последнего, что император рассматривает это требование как объявление войны.

Так что формальности были в данном случае соблюдены, война была объявлена по официальным каналам, а тот факт, что Наполеон не облек это в форму собственноручно подписанного манифеста или сделал это поздно, непосредственно перед началом боевых действий, мало что меняет — международно-правовая традиция того времени не предусматривала в таких случаях ни определенной формы, ни какого-либо «промежуточного периода времени».

К тому же в отличие от Великой Отечественной войны невозможно утверждать, что война с Наполеоном началась неожиданно для российского императора и военного командования. Многочисленные факты свидетельствуют о прямо противоположном. Благодаря усилиям только что созданной военным министром Барклаем де Толли российской военной разведки (в первую очередь военного агента в Париже полковника Чернышева) в распоряжении руководства страны находилась довольно точная информация о численности и составе войск противника и их продвижении к западным границам России. Никакого иного вывода, кроме как о начале боевых действий в самое ближайшее время, из этой информации сделать было нельзя и в действительности не делалось. Об этом, в частности, недвусмысленно свидетельствуют не только воспоминания ключевых участников событий (Барклай, например, писал позднее: «Все было предвидено, и на все взяты были меры»), но и мероприятия, проводимые русским командованием в последние месяцы перед войной: выдвижение войск из глубины страны для пополнения трех западных армий и войск второй линии. В частности, гвардия покинула Петербург и начала выдвигаться в направлении Вильно еще в марте 1812 года, а в середине апреля ее части были сведены в отдельные пехотный и кавалерийский корпуса. Александр также выехал к армии заблаговременно, еще в конце апреля, и к моменту начала боевых действий находился в расположении войск Барклая уже несколько недель. Наконец, за несколько дней до начала войны соответствующие ответственные лица были проинформированы военным министром не только о готовящемся вторжении, но даже о местах переправ.

«Скифский план»

Общеизвестно, что с первых дней войны 1-я и 2-я Западные армии под командованием Барклая де Толли и Багратиона начали отступление, стремясь избежать разгрома по частям и имея целью соединиться. Впоследствии Наполеон назовет русскую стратегию «скифским планом», имея в виду традиционный — правда, не только для скифов — способ ведения боевых действий: заманивание противника в ловушку при помощи демонстративного отступления. Между тем действия обоих командующих, как теперь понятно, были обусловлены не столько скрупулезным следованием некоему заранее согласованному плану, сколько диктовались складывающимися обстоятельствами, то есть были вынужденными.

До войны Александру было подано более 20 докладных записок, содержавших различной степени подробности планы ведения кампании против Наполеона. Некоторые их разработчики (например, генералы Беннигсен, Багратион и Сен-При) выдвигали идею превентивного удара по сосредоточивающимся французским войскам, другие исходили из необходимости опираться на российские просторы и климат, вспоминая о петровском плане «томления неприятеля» времен борьбы с Карлом XII в 1706–1709 годах. Тем не менее наиболее известен так называемый «план Фуля» (или Пфуля — в зависимости от того, на французский или на немецкий манер произносить фамилию этого прусского генерала), в самых негативных тонах описанный Львом Толстым в третьем томе «Войны и мира».

Действительно, Карл Людвиг Август Пфуль представлял собой своеобразную карикатуру на штабного теоретика. Обладавший несомненными военными знаниями, прочитавший множество книг, он ни разу не командовал в сражении хоть сколь-нибудь заметным формированием и вообще был несколько оторван от стремительно менявшейся реальности. По-своему уважавший его Клаузевиц, один из крупнейших военных теоретиков XIX века, в свое время служивший под его началом, высказался о нем так: «Он был очень умным и образованным человеком, но не имел никаких практических знаний. Он давно уже вел настолько замкнутую умственную жизнь, что решительно ничего не знал о мире повседневных явлений. Юлий Цезарь и Фридрих Второй были его любимыми авторами и героями. Он почти исключительно был занят бесплодными мудрствованиями над их военным искусством с другой стороны, он, вполне естественно, являлся врагом обычного филистерства, поверхностности, фальши и слабости. Та злая ирония, с которой он выступал против этих пороков, свойственных огромному большинству, и создала ему гласным образом репутацию крупного таланта, соединявшего глубину и силы». После военного разгрома Пруссии в кампании 1806–1807 годов Пфуль был принят на русскую службу и сумел произвести на Александра впечатление своей ученостью. Его план состоял в борьбе с противником двумя группировками, одна из которых занимает хорошо укрепленную позицию, а другая действует врагу во фланг и тыл, и был позаимствован у Фридриха Великого и мало кому еще известного Артура Уэльсли, герцога Веллингтона. При этом автор категорически игнорировал значительное численное превосходство противника и его активную манеру ведения войны, при которых построенный на реке Западная Двина у местечка Дрисса укрепленный лагерь превращался в ловушку для русской армии. К счастью, разум возобладал, и недостроенный дрисский лагерь был своевременно покинут 1-й Западной армией буквально на глазах у наполеоновского авангарда.

Вместе с тем не позднее марта 1812 года был высочайше утвержден план, вышедший из-под пера военного министра Барклая де Толли и предполагавший «продлить войну по возможности» и «при отступлении нашем всегда оставлять за собою опустошенный край». Уже после войны многие военные деятели приписывали эту идею себе; хорошо известно, что «у победы тысячи отцов, а поражение — всегда сирота». Тем не менее было бы большим преувеличением считать, что русские армии с самого начала войны действовали в соответствии с ним; на самом деле как в действиях Барклая, так и особенно Багратиона в этот период много импровизации.

«Дураки меня выпустили»

Первая директива Барклая Багратиону после начала войны датируется 27 июня. В ней 2-й Западной армии предписывается движение на Минск. Директива с самого начала была невыполнимой (другое дело, что Барклай на тот момент еще не мог отдавать себе в этом отчета), ибо Наполеон принял меры против соединения русских армий, направив непосредственно против войск Багратиона три корпуса под общим командованием своего брата, вестфальского короля Жерома Бонапарта, а в стык — большую часть лучшего по составу и самого многочисленного из своих корпусов во главе с «железным маршалом» Даву. Последний успел опередить Багратиона и захватить Минск, отрезав русским войскам путь к соединению. Ценой огромных усилий, с тяжелейшими арьергардными боями Багратион с третьей попытки (вторая была предпринята недалеко от Могилева, где 7-й пехотный корпус русской армии под командованием генерала Раевского обессмертил свои знамена в сражении при деревне Салтановка) сумел прорваться к Смоленску и соединиться с частями 1-й армии. «Насилу вырвался из аду, дураки меня выпустили», — писал Багратион начальнику штаба армии Барклая Алексею Ермолову, признавая тем самым, что не только героические действия его войск, но и нерасторопность Бонапарта-младшего обеспечили конечный успех мероприятия.

Тем временем, сохраняя полный порядок и принимая меры по обеспечению флангов (так, например, для защиты Петербургского направления от армии был отделен самый многочисленный из ее корпусов — 1-й под командованием генерала Витгенштейна), 1-я Западная армия постепенно продвигалась к Смоленску, отвлекая на себя основную группировку войск Великой армии во главе с самим Наполеоном. При этом Барклаю помимо оперативно-тактических и административных задач приходилось решать еще и несвойственные его должности политические. Дело в том, что главная квартира была переполнена светскими генералами, «паркетными шаркунами», сопровождавшими Александра; каждый из них «мнил себя стратегом» и хотел если не оставить след в истории, то по крайней мере отличиться в глазах императора. Все это ужасно мешало Барклаю, отвлекая от выполнения его непосредственных обязанностей. К счастью, через три с половиной недели после начала войны группе приближенных Александра удалось под благовидными предлогами убедить русского императора (а значит, и свиту) оставить армию и отправиться в Москву.

Так, в тяжелейших условиях, под давлением превосходящего неприятеля, основные силы русской армии сумели не только выдержать первый удар, но и соединиться в районе Смоленска. Этим был нарушен первоначальный план Наполеона, заключавшийся в разгроме по отдельности русских войск в пограничных сражениях. Иными словами, теперь и французскому императору приходилось импровизировать. Не зря он более недели провел в Вильно и несколько дней в Витебске, размышляя, как действовать дальше. А русская армия, решив задачу первостепенной важности — объединившись, могла теперь повернуться к противнику фронтом и принять участие в первом из масштабных сражений этой войны — битве за Смоленск.