Невоенные хроники

Основные вехи и главные сражения начавшейся 24 июня 1812 года Отечественной войны хорошо известны. Менее известна атмосфера, царившая в стране до и в ходе войны. Некоторые эпизоды тех лет, которые на современный взгляд выглядят достаточно парадоксально, и представлены в данном материале. Предвоенные слухи о наборе в армию, мистическое отношение к Наполеону, резкий сдвиг в общественном сознании от любви до ненависти к своему врагу и удивительное милосердие, проявленное к поверженному противнику.

Женский призыв

Еще за пять лет до начала войны в России начался активный набор в армию: после Тильзитского мира многим стало ясно, что большой войны не избежать.

В начале Петровского поста 1807 года пошли разговоры о том, что в армию будут рекрутировать незамужних девок — крестьянок, мещанок и купеческого сословия. Реконструируя ситуацию, при которой этот слух взорвал жизнь нескольких губерний Российской империи, отметим, что внеочередные рекрутские наборы шли один за другим, уводя из дома множество парней и молодых мужиков. В довоенное время брали «с 500 ревизских душ двоих», принимая крепких парней, имевших не менее двух аршин и двух вершков роста (то есть 155 см, что по тем временам считалось нормальным) без видимых физических изъянов и с хорошими зубами. С началом военной кампании против Наполеона, в которой Россия участвовала вместе с Пруссией и Австрией, требовали «поставить с сотни четверых», потом шестерых, а после военных неудач в 1807 году, особо в зубы не заглядывая, «забривали лбы»уже десятку с сотни.

Возможно, где-то в барском доме, получив бумагу из «губернского по рекрутским делам присутствия», обсуждали за столом ситуацию с новым набором рекрут, и для красного словца сказал кто-то из присутствующих, что «этак скоро будут и девок незамужних брать в солдаты». Очень может быть, что прислуживавшие за столом лакеи, услыхав обрывок разговора, огорошили дворовых вестью, рассказав о том, что господа получили бумагу, в которой прописано, что в рекруты теперь нужно сдавать и девок.

Желая блеснуть своею близостью к барам, дворовые пересказали эту новость в деревне. Обрастая подробностями, сплетня расползлась по церковному приходу, пошла по родне и знакомым в уезде. Расходясь все шире, слух захватывал центральные губернии и проник в Поволжье, всюду сея панику. Как-то вот так, наверно, все произошло, а в результате, едва только 29 июня завершился пост, отцы семейств стали спешно выдавать дочерей замуж.

Повсеместно в церквях день и ночь венчали, но все равно не успевали, и тогда стали совершать обряд для нескольких пар одновременно. Причты заламывали за венчание огромные деньги — им платили, сколько запрашивали. Потенциальные женихи «вошли в большую цену», и какой-нибудь замухрышка, соглашаясь «спасти девку от рекрутчины», брал с ее отца «писавшегося по купеческой гильдии» приданое в несколько тысяч наличными, требуя прибавки движимым и недвижимым имуществом.

Апофеозом этой «свадебной паники» в самой Москве стало дело мещанина Самоквасова, который, приняв от отца невесты три тысячи ассигнациями, от выполнения брачных обязательств уклонился, а именно, согласно полицейскому рапорту «пошел на попятный и прямо из под брачного венца бежал, скрылся неведомо куда, и как потом оказалось, он охотником поступил в солдаты». Дальнейшее расследование показало, что Самоквасову под видом невесты подсунули гермафродита, и, прознав об этом, жених дал деру, предпочтя пойти «под красную шапку». Так как Самоквасов был уже «государев человек», а отец «невесты» сжульничал при заключении сделки, то дело это замяли.

Рапорты городничих и земских исправников сообщали, что свадебная пандемия бушует во многих местах и остановить ее не получается. Крепостные, не добившись разрешения на брак от своих бар, венчали дочек «самоходкой» — для этого увозили молодоженов в чужие приходы. Если и там священник отказывался венчать, тогда прибегали к раскольничьим начетчикам, которые отправляли обряд прямо в лесу, «вокруг ракитова куста».

Для прекращения массового безумия московский военный генерал-губернатор обязал гражданского губернатора «в кратчайшие сроки прекратить хождение вредных слухов, применив полицейские меры». Только чрезвычайными усилиями чиновников разных рангов, которым в случае неудачи посулили лишение мест «по неспособности отправлять должностные обязанности», свадебный пожар притушили, но окончательно этот брачный бум прикончил только очередной набор рекрутов-парней — убедившись в том, что девок не тронули, их перестали выдавать за кого попало.

Дамский заговор

Накануне войны 1812 года Россия оставалась еще франкофильской. Это поветрие началось во второй половине XVIII столетия, когда вкрадчивому французскому обаянию поддались повсеместно в Европе. Не избежала его и Российская империя. Изначально французскую культуру на русских просторах насаждали объявлявшие себя учителями экс-банщики, выгнанные господами за пьянство, кучера, прогоревшие лоточные торговцы, сбежавшие в Россию от долгов, и многие другие темные личности.

Еще более Россия офранцузилась после того, как во Франции свершилась революция, и русской короной для всех гонимых новой властью или добровольно покинувших республику были даны гарантии неприкосновенности и прав. С собой французы-эмигранты привезли бытовые обычаи, причуды, моды и правила, которые были переняты русским обществом. Многие французские словечки быстро обрусели, вошли в обиход. Учителей прежних лет в домах русского барства сменили французские аббаты, люди ловкие, приятные, образованные, опытные в преподавании наук.

Общим результатом усилий французских наставников стали поколения русских дворян, для которых французский язык являлся первым, а русский они учили как иностранный. Воспитанные французскими гувернерами и учителями, русские дворяне совершенно искренне недоумевали: «Как можно не любить такой ловкий народ, как французы? Мы даже сны видим на французском языке, и если молимся, то по-французски, как нас в детстве выучили.

Однако не стоит смешивать «бель Франс», столь обожаемую русскими франкофилами, с империей Наполеона Бонапарта, границы, размер территорий и внутреннее устройство которых совершенно не совпадали.

На тот момент «бель Франс» была как бы оккупирована, насильно сделана частью государства, созданного революционным выскочкой и интриганом, которого русские франкофилы называли исключительно плебейской фамилией Буонапарте, подчеркивая этим нарочитым произношением, что не признают его титула.

Несмотря на весь лоск и рафинированное воспитание, живя в той же строгой информационной изоляции от остального мира, что и простолюдины, дворяне недалеко ушли от своих дворовых и крепостных.

В то время как мужики и мещане пытались проникнуть в тайны международной политики, вчитываясь в строки Священного Писания, господа взахлеб читали рукописные копии статьи профессора дерптского университета Вильгельма Фридриха Гецеля, который на основе научного анализа текстов «Апокалипсиса» доказывал, что Наполеон и есть Антихрист. За эти весьма спорные с точки зрения богословской науки утверждения профессор был отрешен от кафедры, но его сочинение разошлось довольно широко.

Весть о заключении брака Буонопартия с австрийской принцессой Марией-Луизой породила салонную молву о том, что теперь-то победам «французского выскочки» придет конец. Столь смелое суждение имело в своей основе твердое убеждение в том, что первая жена Наполеона, мадам Жозефина Богарне, будучи ведьмой, сопровождала супруга в походах, обращаясь в голубицу. В столь невинном виде она летала на разведку позиций противника, доставляя секретнейшие сведения военного характера, что и давало Буонапартию преимущество над соперниками. В наказание за все свои прегрешения Жозефина лишилась возможности иметь детей, и, для того чтобы продолжить династию, Буонапартий оставил ее, женился на австрийской принцессе и тем лишился волшебной поддержки. А потому того и гляди от наполеонова войска полетят пух да перья.

Впрочем, одной этой верой мистики не ограничились, и в 1811 году в Москве созрел дамский заговор, участницы которого пустили в ход приемы черной магии. Собравшись в одном из московских салонов, заговорщицы слепили из воска фигурку Наполеона Бонапарта и, хором произнося заклинания, всю ее истыкали иголками и булавками, рассчитывая таким образом прикончить его.

Через некоторое время, убедившись в том, что подобные старания не приносят результата, было найдено простое объяснение этой неудаче: Наполеон сам был объявлен «порождением нечистого духа», злым магом и чародеем, на которого чары светских ведьм-дилетанток не подействовали.

«Шпионы» и «выморозки»

Когда началась война, а уверенности в ее благополучном исходе не было, в обществе возникла нервозность, проявлявшаяся по-разному. В частности, началась шпиономания: услыхав французский говор на улицах, простолюдины хватали франкофилов, били и тащили в полицию.

Едва избежал подобной участи директор петербургских императорских театров князь Тюфякин, имевший неосторожность, будучи на обедне в Казанском соборе, что-то спросить у своего знакомого по-французски. Вмиг князь оказался окружен обывателями, намеревавшимися «учинить над ним насилие». Выручил господина директора находчивый полицейский офицер: он ужом ввинтился в толпу, пробрался к князю и на радость окружавшим его людям, представившись, строго потребовал следовать за ним, объявив, что доставит подозрительного к петербургскому главнокомандующему графу Вязьмитинову.

Полицейский вывел князя из собора, но вслед за подозрительной персоной пошло немало народу. К этой свите на улице присоединялись зеваки и прохожие, так что в Большую Морскую улицу, где располагалась резиденция Вязьмитинова, явилась толпа, желавшая расправы над шпионом. Полицейский успел завести князя через ворота, а остальных не пустили часовые. Тюфякина вывезли в закрытом экипаже через ворота, выходившие на другую улицу, а к народу, толпившемуся у парадного входа, отправили полицмейстера Чихачева, который объявил, что личность подозрительного человека вполне установлена — никакой он не французский шпион, а русский князь.

Далеко не всем повезло так, как господину Тюфякину, и многие люди в августе-сентябре 1812 года стали жертвами подобных подозрений и наветов, оказавшись во власти разъяренной толпы, почуявшей вольницу неразберихи военной поры.

Но когда в войне наступил перелом и Наполеон, оставив Москву, повел свою армию навстречу ужасной катастрофе, разразившейся в заснеженных полях, довоенная франкофилия вновь быстро обуяла русское общество. И вскоре уже господа наперебой разбирали по домам пленных французов, к которым тогда прочно приклеилось прозвище «выморозки». Отмывшиеся, отъевшиеся, пригретые французы, быстро взяв верный тон, сделались едва ли не любимцами семей. Кое-кто из «выморозков» так и прижился, раздумав покидать страну, где можно чудесно жить, будучи просто французом.

Вернувшиеся в Москву дамы, переждавшие военную грозу в своих имениях, страшно расстроились, обнаружив французские модные магазины на Кузнецком мосту закрытыми или разграбленными. Русским фирмам Доброхотова, Григорьева, Пузырева, пришедшим на смену мадам Пеш, Антуаннетте Лопатер и фирме «Обер-Шалме», они не доверяли. Кузнецкий мост восстал из пепла вскоре после войны, когда один за другим там открылись магазины парижского торгового дома «Дюманси», фирмы «Левенштейн и Ко» и мсье Матиса. По соседству с ними в «Берлинском магазине» хозяйничал герр Шлезингер, а в «Старом Берлинском» вел дело мсье Лаже. Трещало от наплыва покупателей «Московское депо шалей Эйхеля» и делал хорошие обороты магазин «Русских изделий» мсье Рошфора. Танцам москвичей опять учил Петр Йогель и Жак Ламираль. На русской сцене вновь гастролировали французские труппы.

Всем тем подданным русской короны, кто «был принужден прискорбными обстоятельствами военной поры служить неприятелю», император милостиво даровал прощение, объявив амнистию и реституцию, гарантировавшую возвращение изъятых имуществ.

Жизнь опять покатилась привычной колеей, от былых страхов и ожесточения практически не осталось и следа. Хотя война действительно была Отечественной, она не породила ненависти между двумя народами. Так в большинстве своем и кончались войны в том европейском мире, где еще не произошло жесткого разделения по идеологическим и национальным признакам.