1. О любви и ненависти
К. Чуковский. Живой как жизнь. — М.: КДУ, 2004
Пожалуй, это моя самая любимая книга о русском языке. Корней Чуковский велик в разных своих ипостасях. Мне трудно представить себе писателя, переводчика, критика, наконец, просто интеллигента, понимающего язык так, как понимают его лингвисты. То есть не ужасающегося неграмотности окружающих, ошибкам молодежи и т.п. (или по крайней мере не только ужасающегося), но сознающего неизбежность изменений языка и его норм.
Многие мысли и слова Чуковского кажутся написанными о нашем времени. Вот, например: «Миновали годы, и я в свою очередь стал стариком. Теперь по моему возрасту и мне полагается ненавидеть слова, которые введены в нашу речь молодежью, и вопить о порче языка. Тем более что на меня, как на всякого моего современника, сразу в два-три года нахлынуло больше слов, чем на моих дедов и прадедов за последние два с половиной столетия». (Напоминаю, что книга вышла в свет в 1962 году!) Чуковский же, несмотря на то что так полагается, не ненавидит их. Хотя есть кое-что, все-таки ненавидит. Для этого ненавидимого им объекта он придумал термин, который пережил свое время и используется до сих пор, — «канцелярит». Одна из глав его книги, собственно, так и называется.
Максим Кронгауз, доктор филологических наук, профессор, директор Института лингвистики РГГУ, заведующий кафедрой русского языка РГГУ
2. Безупречный вкус и языковые вариации
Н. Галь. Слово живое и мертвое. — М.: Время, 2012
Нора Галь подробно разбирает речевые неточности или ошибки и очень четко ставит диагноз, но в отличие от Чуковского почти никогда этих ошибок не прощает. Именно поэтому книга так близка многим читателям с филологическим образованием и вообще интеллигентным людям. Ведь язык, как мы знаем, отличный инструмент установления социальной иерархии, и знание литературной нормы, безупречный языковой вкус возносят культурного человека на вершину социальной пирамиды. А вот лингвист, даже и не лишенный языкового вкуса, почему-то сопротивляется и норовит вставить хотя бы одно «но». Да что лингвист! Лично я сопротивляюсь почти так же, когда редактор хочет улучшить мою речь и заменяет «достаточно» на «довольно» и «сложно» на «трудно». Для меня крайне важно, что по-русски можно говорить и писать по-разному, и это разнообразие не сводимо к единому «правильному» стилю. И именно оно дает языку возможность изменяться, так что неправильное становится правильным и наоборот.
3. Любить или не любить русскую орфографию?
М.В. Панов. И все-таки она хорошая. — М., 1964 (2-е изд., испр.), М.: Вербум-М, 2007
Сегодня языковеды довольно часто пишут популярные книги, но в своем поколении Михаил Викторович Панов был, по-видимому, единственным. Я бы вообще назвал его первопроходцем. В отличие от многих лингвистов он любил писать понятно и увлекательно, порой удивляя читателя. Его книга начинается с чудесной фразы: «Я знаю, что многие из моих читателей плохо относятся к орфографии». По сути говоря, эта фраза и название книги описывают ее содержание — автор объясняет читателю, почему можно и нужно любить русскую орфографию.
4. Русский язык начала ХХ века — взгляд со стороны
С.И. Карцевский. Язык, война и революция (Из лингвистического наследия). — М.: Языки русской культуры, 2000
Эта небольшая книга вышла в Берлине в 1923 году. Она содержит необычайно интересные наблюдения над изменением русского языка с 1905 года. Автор в ту пору находился в эмиграции, и это позволило ему быть более откровенным. Именно Карцевский сохранил для нас всевозможные названия ЧК — от чрезвычайки, чайки и черезчурки до Верочки (Всероссийская ЧК), Манечки и Эмочки (Московская ЧК). От него мы, кстати, узнали, что выражение «Вера Михайловна» означало высшую меру наказания, а «умереть от угрызения совести» — «быть расстрелянным». Книга читается с огромным интересом и из-за своей краткости доступна для всех.
5. Памятник эпохи
А.М. Селищев. Язык революционной эпохи. Из наблюдений над русским языком (1917-1926). — М.: УРСС, 2003
Книга появилась в 1928 году и до сих пор остается самым полным описанием языка революционной эпохи. Русский язык описывается на фоне французского XVII–XVIII веков, что позволяет читателю увидеть поразительные аналогии. В советское время книга хранилась в спецхране, и непонятно, почему автора не посадили сразу же после ее выхода в свет. Вот лишь одна цитата, за которую это можно сделать (правда, сам Афанасий Матвеевич Селищев аккуратно ссылается на газету «Рабочая Москва»): «Недаром некоторые поговаривают — говорит непонятно — значит, большевик».
«Московские новости» приглашают читателей отметить День русского языка в Саду им. Баумана