— Какие слова именно сейчас кажутся вам особенно важными и почему?
— Мне кажется, что сейчас очень интересный момент. С одной стороны, в русском языке масса заимствований, которые со страшной скоростью вливаются в язык, проходят через горнило морфологии и словообразования и выходят за рамки жаргона — например, такое компьютерное словечко, как «пофиксить», которое произошло от английского компьютерного жаргонного «to fix the bugs». С другой же стороны, наплыв заимствований таков, что он уже рождает противодействие, и чистый русский язык, в котором не проскакивают откровенно неграмотные слова плана «волнительный», кажется глотком свежего воздуха. Посему на другой чаше моих умозрительных весов будут стоять прекрасные слова «восхищение», «преклонение», «воплощение».
— Существуют ли для вас «антислова»?
— Нет, для меня все слова в языке одинаково ценны и равны — я ведь лингвист, не боюсь жаргона, мата, намеренного коверкания. Это все для меня моменты эволюции языка, я на слова смотрю, как биолог на микробов под микроскопом.
— Делите ли вы вообще слова на свои и чужие? По какому слову или выражению вы можете определить, что это не ваш человек?
— Для меня важен не только и не столько выбор лексики, сколько способность человека верно выстроить предложение и донести до меня свою мысль. У меня есть умнейшие и интереснейшие знакомые, которые разговаривают матом, и это никому не мешает. А вот если человек увлекается употреблением, как ему кажется, умных и красивых слов, и при этом не может как следует объяснить собеседнику, чего он, собственно, хочет, с таким персонажем не очень хочется общаться. Как у Козьмы Пруткова — «люблю произносить слова, значения коих не понимаю».
Если очевидно, что человек просто плохо учился в школе, то я по гнусной преподавательской привычке его поправлю
— Считаете ли вы допустимым использование мата в литературе, в песнях?
— Нормально отношусь, но намного лучше воспринимаю в прозаическом тексте, нежели в песнях. Я знаю несколько санскритских сакральных поэтических текстов, где аналогично табуированные слова (собственно, той же этимологии) весьма уместны и оправданы предназначением текста. В русской традиции таких текстов нет... хотя у Пушкина даже мат звучал превосходно!
— Что бы вы назвали индикатором грамотности/неграмотности в речи?
— Я терпеть не могу неверные ударения и новообразования восьмидесятых годов — уже упоминала ужасное словечко «волнительный». Что это за слово? Кто такой «волнитель»? По мне, грамотный человек должен хотя бы чувствовать, куда падает ударение в слове и откуда это слово произошло, хотя бы в первом приближении.
— Меняется ли ваше отношение к человеку, если он пишет неграмотно? Исправляете ли вы ошибки людей в письменной или устной речи?
— Опять же, если человек допускает орфографические ошибки, но при этом речь строит грамотно и верно, я склонна их простить. Не всем повезло с врожденной грамотностью, а у одной моей подруги, такого же кандидата наук, как и я, вообще легкий случай дислексии, поэтому она пишет очень забавно. Но если очевидно, что человек просто плохо учился в школе, то я по гнусной преподавательской привычке его поправлю. И в устной речи поправлю тем более. Кстати, мне очень нравится неологизм «граммар-наци», это прямо про меня.
Иногда ловлю себя на том, что постоянно цитирую Модеста Камноедова из Стругацких и завершаю фразы идиотским «в таком вот аксепте»
— Есть ли у вас какая-то речевая привычка? Любимое слово?
— Моя старшая дочка недавно обратила мое внимание на то, что, начиная каждый вечер сказку, я говорю: «Ну вот...» Иногда ловлю себя на том, что постоянно цитирую Модеста Камноедова из Стругацких и завершаю фразы идиотским «в таком вот аксепте», что тем более смешно, поскольку сатирический этот маньеризм оказался ужасно цеплюч.
— Какие слова вы бы изъяли из русского языка?
— «Волнительный»! Это мой жупел!
— Как вы относитесь к попыткам защитить русский язык от заимствований на законодательном уровне?
— Законодательно это сделать нельзя, мне кажется. Язык развивается, как река течет — его крайне сложно направить в новое русло.
— Музыка «Мельницы» в последние годы очень изменилась. Чувствуете ли вы, что и тексты песен, которые вы пишете, меняются? Что это за изменения, если они есть, и почему они происходят?
— Конечно, и это осознанно. Все мы меняемся, не бывает поэтов, которые тридцать лет пишут одно и то же. Когда-то я очень тяготела к акмеизму, потом была пора формалистических экспериментов, потом я играла с традиционными приемами плана аллитерации и внутренней рифмы. Сейчас я стараюсь писать одновременно и плотно и просто.
— На концертах «Мельницы» всегда можно услышать и новые, и старые песни группы. Есть ли старые песни, в текстах которых сейчас вы видите какие-то изъяны?
— Вещи, которыми я сейчас недовольна с точки зрения текста или музыки, я теперь не исполняю. Мне очень важно чувствовать себя комфортно в пространстве песни, верить в то, о чем я пою.
У нас довольно строгая двуязычная семья, обе девочки — билингвы. Я говорю с ними только по-русски, папа — только по-английски
— Ваши песни полны постмодернистских отсылок и цитат. Важно ли для вас, чтобы все они считывались слушателями?
— Мне очень интересно наблюдать, как слушатели распутывают клубок аллюзий, как они вскрывают пласты смыслов в тексте. Некоторые остаются на первом пласте, а некоторые докапываются до самого дна — но это не делает первых менее ценными слушателями в моих глазах! Просто некоторые люди от природы более любопытны и склонны к литературному анализу, а кого-то и звательный падеж в функции именительного не смущает. Самое приятное — это когда песня оказывает на слушателя педагогический эффект, и человек, чтобы узнать, кто же такой Полоз, находит томик Бажова и погружается в его сказы, которые почему-то прошли мимо него в школе.
— Ваш муж — ирландский дипломат, и семья часто переезжает из страны в страну. Как это сказывается на ваших маленьких дочках? На каких языках вы с ними разговариваете?
— У нас довольно строгая двуязычная семья, обе девочки — билингвы. Я говорю с ними только по-русски, папа — только по-английски. Если мы все вместе, мы обычно договариваемся, на каком языке говорим сегодня. Нина ходит в англоязычные школы и в Москве, и в Женеве, но, поскольку на улице приходится общаться по-французски, она сейчас начала меня регулярно просить помочь ей с этим языком. Ирландский мы пока им не навязывали, хотя оба хорошо говорим на языке — подождем, пока не вернемся в Ирландию, там с девочками сможет заниматься бабушка, в прошлом учительница начальной школы.
— Есть ли в вашем доме какие-то языковые запреты?
— У нас строго запрещено обзывать друг друга дураками и дурами.
— В своем ЖЖ вы написали, что сейчас пишете очень много песен. Что вас вдохновляет на их написание в данный момент — какие-то книги, стихи, впечатления?
— Да, это всегда путешествия, книги, сны... Сейчас я буквально пью альпийский воздух, не могу насмотреться на горы, я так скучала по Женеве. Здесь всегда хорошо пишется — но я не подстегиваю музу, я знаю, что нужно работать в своем темпе, и тогда все нужные слова ложатся на свои места.