В первом выпуске рубрики бывший оперативник Алексей Пель-Дмитриев, в 1955 году пришедший в угрозыск на Красной Пресне и проработавший там всю жизнь, вспоминает московских трудных подростков, пресненские собачьи банды и министра внутренних дел Владимира Колокольцева.
О московской милиции прошлых лет
— Я был всю жизнь сотрудником уголовного розыска, нас операми называли, или оперуполномоченными, или сыщиками. Все путают следователя и оперативника. Ни один следователь за свою жизнь ни одного дела не раскрыл. Они не умеют, и инструмента у них нет для этого. А вот опер-то и раскрывает все. Мы выезжаем, часто первыми, на место происшествия, и обычно последними оттуда уезжаем. Следователь может сидеть писать протокол осмотра: на двери найдет мазок, под дверью гильза, труп лежит головой на север… но это мало что дает. Нужно подумать: а что же произошло? Это только в глупых фильмах воют сирены, летят машины, и уже известно, что там что-то случилось. Но в 85% случаев мы приезжаем, и ничего не ясно, просто лежит человек в крови. И вот нужно разобраться, что здесь было. Не все на это способны, нужна интуиция, и профессионализм, и знания. Чем больше опыта, житейского и профессионального, тем больше вероятности, что станет яснее.
Когда я пришел в милицию, я тут был первый со средним образованием. Начальник отделения ходил в школу рабочей молодежи, следователь ходил то ли в 9-й класс, то ли экстерном учился. Но люди почти все прошли фронт. И радовались, что остались живы, а все остальное было для них таким пустяком! У меня был старенький участковый, он говорил мне: «Алешенька, ты уж рапорт за меня напиши, это я только в анкете написал, что у меня 8 классов, а на самом деле-то три зимы только в школу ходил, валенок на всех не хватало, по очереди в школу бегали». Но зато он работал замечательно, знал на своем участке всех и все. К нам еще ориентировка не пришла, а он мне уже сообщает: «Мне вон тетя Маня сказала, что Ваську в бараке видели, не иначе как сбег». И точно, через неделю ориентировка приходит о побеге… И при этом в среднем профессиональный опыт у людей был уже 5, 10, 15 лет.
Если бы Колокольцев со мной посоветовался, я бы ему сказал: пусть еще кто-то на это место пойдет, а уж когда того выгонят, тогда идите
Сейчас текучка огромная, сотрудников, которые проработали более пяти лет, единицы. В основном два-три года, год. Кто-то уходит, кто-то меняет профиль. Идет из сыщиков в какой-то научно-технический отдел, допустим. Профессионализма мало, а еще мало энтузиазма, патриотизма. К тому же специфика работы такая: у профессионального сыщика вообще всегда всю жизнь не все в порядке в семье, то в засаде, то в командировке… у меня вот тоже не сложилась семья.
Колокольцев (Владимир Колокольцев, нынешний министр внутренних дел. — «МН») у нас на Пресне работал, был здесь начальником угрозыска. Я тоже его консультировал по наиболее сложным уголовным делам повышенной значимости. Он один из немногих, кто был и есть на своем месте. Но если бы он со мной предварительно посоветовался, я бы ему сказал: вы пока воздержитесь. Пусть еще кто-то на это место пойдет, а уж когда того выгонят, тогда идите.
О современной полиции и канцелярщине
— Подмена живой работы канцелярщиной убивает опыт. Сейчас я со слезами смотрю на сотрудников уголовного розыска, они перестали быть сыщиками, стали канцелярскими чиновниками. Квиточки, квитанции… им просто некогда искать преступников. Все меньше оперативных мероприятий, засад, секретов, связей информационных оперативных. У нас было раньше в районе пять, семь, иногда девять отделений милиции. Это значит, что по району девять дежурных снимали трубки, принимали звонки, по сигналу выезжали группы. Сейчас у нас на весь тот же район один дежурный, и хорошо, если выезжает две машины в сутки.
В годы моей молодости была так называемая постовая сеть, покрывавшая всю Москву. Если не на прямой видимости, то на расстояние звука свистка ставили постовых. И один всегда слышал сигнал другого. Короткий свисток — задержание, длинный свисток — ко мне, на помощь. Была слаженная работа.
Психологини в отделах милиции появились, спрашиваю: для чего? Да вот стресс снимать у сотрудников. Надо же! Страшно ему стало!
Когда-то в Москве было 39 районов, сейчас сделали 10 округов. Теперь один за другим окружные управления МВД получают такие огромные здания, что Петровка, 38, плачет. Вводят разные новые должности. Допустим, есть на Западе психологи-переговорщики, которые вступают в переговоры с бандитами, — видели, наверное, в фильмах. А у нас тут психологини в отделах милиции появились, спрашиваю: для чего? Да вот, говорят мне, стресс снимать у сотрудников. Надо же! Страшно ему стало, и он должен в себя приходить. У нас такого не было. Ну а переговорщиками эти психологи не работают, не каждый способен переиграть злодея по моральным, деловым качествам, психологическим характеристикам. Доверить переговоры гражданам, как, скажем, доктору Леониду Рошалю в Беслане при захвате школы, — неграмотно! Мы, оперативники, специально даем подписку: всегда готов оказаться в экстремальной ситуации, готов к применению оружия и к тому, что против меня оно может быть применено. А это же мирные люди.
О сыщиках времен фильма «Следствие ведут знатоки»
— Раньше на месте мелкого районного подразделения убийства были достаточно редки. Но уж если убийство произошло, то собиралась большая группа сотрудников. Вот, скажем, я принимал участие в расследовании громкого дела — убийства вице-адмирала Георгия Холостякова, оно случилось в июле 1983 года. Его ударили трубой и украли ордена. Адмирал прожил двое с половиной суток после нападения. Разыскная бригада состояла из 38 человек, дело взял на контроль Гришин, первый секретарь московского горкома КПСС. Первое, с чего мы, сыщики, начинаем, — две версии: свои и чужие. Свои — члены семьи, друзья, знакомые. Чужие — все остальные. Отрабатываем все версии одновременно.
Версий у нас было много. Адмирал в Гражданскую войну был взят в плен белополяками, а когда они обнаружили, что он несовершеннолетний, его выпустили. Отрабатывали эту линию — вдруг какие-то связи с прошлым? Потом в 1938 году его арестовали у нас, но позже признали невиновным, выпустили. А среди уголовников он уже стал авторитетным. Накануне перед выходом ему выдали заработанные деньги, и вот он утром просыпается в бараке, а денег нет, украли. Так вот, зэки собрались, обсудили и вернули ему все. Работали с версией о связях в заключении.
Еще вариант: он на Дальнем Востоке, будучи начальником военного порта, издал жесткий приказ по борьбе с пьянством среди военнослужащих — делать напившемуся промывание желудка. Думали, может, кто недовольный решил отомстить. Отрабатывали версию о том, что, может, кого-то он обошел чинами. Удалось установить, что за неделю до убийства его кто-то искал через адресное бюро на площади трех вокзалов. Пытались вычислить, кто это был, разыскивали по приметам. И награды все пришлось изучать тщательно, искать, может, где-то они всплывут. Думали даже, вдруг какой-то сумасшедший это сделал, чтобы просто, допустим, мундир испачкать и выбросить на Красной площади.
В общем, перемололи кучу версий, только я был в командировке в 18 городах, в целом мы объездили около 100 населенных пунктов. И, наконец, в октябре того же года мы вышли на злодея. Студент лет 23. Спрашиваю его: «Зачем?». — «Ну а что, зато мы были при деньгах». Медалей «За победу над Германией» было 5,5 млн, Героев Советского Союза было 12,5 тыс., а вот награждений орденом Нахимова — высшим полководческим орденом — было всего 23 по стране, а у Холостякова их было два. Этот орден большая редкость, конечно, они стоили очень дорого. Мы перелопатили огромный массив всех, кто когда-либо попадался в связи с кражами орденов, и одновременно — где ордена всплывали. Вычислили цыган, которые занимались перепродажей, они нас вывели на этого злодея. На эту колоссальную работу у нас ушло три месяца. Сейчас так, пожалуй, уже не расследуют дела. Снизилось качество сыскарей.
О преступниках прежних и нынешних
— Я лет 15 был начальником лагеря для трудновоспитуемых подростков, состоявших на учете в милиции в районе. Некоторые до сих пор со мной здороваются, кое-кто стал приличным человеком. Вот был трудный подросток Сережа Наумов, поставили его на учет в милиции, а я его направил в спортивную школу при институте физкультуры, там бокс, самбо. Он получил разряд, потом институт окончил, а потом и аспирантуру. Его отправили воспитателем в колонию. А через пару лет его в ЦК комсомола взяли на работу с трудновоспитуемыми. А потом и МВД к себе его перетянуло. И вот я уже на пенсии, сижу в кабинете, и вдруг заходит ко мне полковник, с наградами. А когда-то был хулиган. Ну а что будет с нынешней молодежью, надо будет лет через 40 спросить.
Много было драчливых ребят, хулиганов, но умных, и я находил с ними общий язык. Сейчас те, кто нарушает закон, становятся злее. Раньше без особой нужды не убивали, а сейчас им наплевать.
Когда я пришел в милицию, было одно убийство в два дня по Москве. Потом — одно убийство в день. Потом еще лет пять прошло — уже полтора убийства. И так далее
Во времена СССР, когда заключенных доходило до 1,5 млн, сразу объявляли амнистию, тысяч 300 выпускали. А сейчас страна стала маленькая, а заключенных 700 тыс. и амнистий почти нет. Правда, поток откровенных бандитов схлынул, их перемололи, они и сами себя перестреляли, да и выросли, решили заняться коммерцией. Но преступность растет и расти будет. Еще 40 лет назад у нас писали, что преступность будет расти быстрее, чем население. Когда я пришел в милицию, было одно убийство в два дня по Москве. Потом — одно убийство в день. Потом еще лет пять прошло — уже полтора убийства. И так далее. Стабильно растет цифра. Ну и бессмысленных убийств — как вот недавно человек пришел и расстрелял всю семью, даже собаку, — было меньше.
О коммуналках, квартирном вопросе и москвичах
— Я родился в Среднем Кисловском переулке, в коммуналке, где жили еще десять семей и где «на тридцать восемь комнаток всего одна уборная», как у Высоцкого. Многие москвичи через это прошли. Жили голодно, но при этом старались помогать друг другу. Все были доброжелательны. Когда-то году в 1947 нам, наконец, провели газ, поставили одну на всех газовую плиту и хихикали: вот теперь будете драться! Нет. Все было мирно: «Вы, наверное, спешите? Ну тогда я после вас поставлю чайничек». Главное отличие, пожалуй, в том, что раньше люди были ровнее. Равные друг другу.
Сейчас, мне кажется, люди стали циничнее. В войну, например, помню, я с мамой, с тетей и ее сынишкой пробирались из Сталинграда, куда нас сначала эвакуировали, назад, домой, в сторону Москвы. И вот дошли до очередного поселка, заходим в дом: «Пустите переночевать». — «Ой, а у нас уже полно…» Открывают дверь, там и правда вповалку люди лежат. Ну в другом месте нашли ночлег. Это было обычное явление. А сейчас разве вы можете представить, чтобы ночью в чужом городе неизвестного человека в дом пустили? Да, можно сделать скидку на военное время, но все равно, если я жадный, злой, вредный, я же не помогу. Люди были гуманнее, больше сопереживали друг другу. Ощущение такое, что все же мы жили ровнее, дружнее. Добрее были. Видимо, социальные катаклизмы — они сплачивают.
Сейчас боятся костюм дорогой испачкать в крови, не полезут доставать человека в аварии из машины, а тогда и не думали об этом, бросались помогать. Каждый стал больше думать о себе, в людях больше эгоизма.
Собаки даже банды сколачивали! Женщина идет с авоськами, самая вредная собака подбегает и пугает, а с боков другие набегают, хватают сумки и растаскивают
Многие пожилые люди, конечно, говорят, что и сахар был слаще, и вода гуще. Но я же имел дело с подонками, с людьми третьего-четвертого сорта. Но вот они тогда мне казались лучше, чем нынешние преступники.
Видео. Легендарные дела и знаменитые сыщики московской милиции
О Москве прошлого и будущего
— Исчез городской быт. Раньше единицей измерения всего был московский двор. Была какая-то общность, коллектив. Сейчас разобщенность. Соседям по лестничной площадке я говорю: «Здравствуйте!». Все, никаких контактов больше нет.
Тут на Пресне дух московский еще сохранился. В пределах старой Москвы осталась большая общность москвичей-старожилов, и они поддерживают прежние традиции. Район Пресни — как клин, острие упирается в центр, а периферия — район Шелепиха — когда-то была окраиной города, тут стояли одноэтажные частные домики, были огороды… когда началось массовое строительства, выросли пятиэтажки, собак и огороды люди бросали, уезжали в квартиры… тут собаки даже банды сколачивали! Женщина идет с авоськами, самая вредная собака подбегает и пугает, женщина останавливается в испуге, а с боков другие набегают, хватают и растаскивают сумки.
В 20-е годы, когда страна двинулась к «светлому будущему», появилась серия открыток, она большой популярностью пользовалась: летят дирижабли, стоит фигура Ленина под облаками, а у него библиотека в голове. Я, кстати, купался там, где хотели построить этот Дворец Советов. Котлован-то успели вырыть, а потом война началась. Там была вода и можно было купаться, хотя нас гоняли.
Помню, ездили к знакомым в Бирюлево-Пассажирское на поезде, так это было далеко под Москвой! А теперь — Москва. Я не предполагал, что в таком темпе город будет расти, а еще и теперь эта «новая Москва» — я пока это не могу осознать, и как это будет воспринято лет через пять, не могу понять.
Сейчас Москва вся изрыта, и наш мэр, может, еще в два раза больше станций метро нароет. Ну центр уже весь застроен и вряд ли уже там будут строить что-то еще. Наконец додумались вернуться к трамвайному транспорту, это правильно.
Вроде бы руководство города тратит миллионы на благоустройство. Не знаю, сколько приходится на каждого москвича. Но ведь многие считают, что эти деньги просто отмываются. Вот у нас тут пресненцы жаловались: «Неужели у нас бордюрный камень так часто изнашивается? У нас четыре года подряд выковыривают предыдущий и ставят новый. Зачем?!».
Как средней руки обыватель и житель, любящий Москву, я жалею ее, мечтаю о том, что она когда-нибудь станет идеальным городом, но, может, это и фантастично…
Москва глазами старожил
Просмотреть Москва глазами старожилов на карте большего размера