Урок первый. Безопасность не гарантирована
Этот урок можно было усвоить еще до того, как стало известно о причастности братьев Царнаевых. Взрывы в Бостоне стали первым терактом в Америке после 11 сентября 2001 года. И хотя сравнить их по числу жертв и резонансу сложно, это все-таки две даты, ограничивающие период, когда американцам удавалось обеспечивать относительную безопасность собственной территории.
Впрочем, теракт в общепринятом понимании подразумевает, что его задумывает, планирует и осуществляет группа людей. Даже, может быть, террористическая сеть. Таким был теракт 11 сентября.
Теракт 15 апреля был несколько иным. Он, если угодно, больше напоминает многочисленные, увы, истории со стрельбой в колледжах. Конечно, есть смысл подождать окончания следствия. Но пока это выглядит как эксцесс — в данном случае не одиночки, а двух человек.
Никому из потерпевших от этого, разумеется, не легче, а даже наоборот. Террористическая сеть — это то, что можно обнаружить, разоблачить, с чем можно бороться и в конце концов обезвредить.
Это гораздо более технологически сложная и долгая война, чем, например, бомбежка инфраструктуры вражеской страны или электронная блокада систем связи вооруженных сил противника. Но это война, которую можно вести и выиграть. Предупредить эксцесс одиночки практически невозможно — на него можно только более или менее эффективно отреагировать по факту.
Эксцесс одиночки может произойти в любую секунду
Эксцесс одиночки может произойти в любую секунду, в любой момент времени. Никто не в безопасности, потому что нет таких систем безопасности, которые могли бы предугадывать «короткое замыкание» в психике индивидуума. Имеющего доступ к инструкциям и материалам, позволяющим смастерить «адскую машину» достаточной убойной силы и быстро доставить ее в любое место на земном шаре.
России вскоре предстоит Сочи. Там будет устроен не имеющий аналогов пояс безопасности. Но пример Бостона показывает, что этого может оказаться недостаточно.
Варианты ответа бессмысленно искать в области бесконечного усовершенствования рамок металлоискателей и увеличения числа полицейских. Гораздо важнее общественная ежесекундная бдительность. А также готовность граждан и институтов мгновенно и четко действовать в ситуации, если ЧП все же произошло, — спасать потерпевших, ловить виновных. Мы должны быть готовы всегда и везде. Не только на время Олимпиады.
Урок второй. Шаблоны и политкорректность
Бостонская взрывная волна шарахнула по правилам политкорректности. И, шире, по шаблонам, под которые и мы, и американцы, и более или менее все люди в мире привыкли подгонять действительность.
Когда стало известно, что за взрывом стоят чеченцы, мир мгновенно забыл о том, что называть этническую принадлежность преступника некорректно. Эта самая этническая принадлежность на пару дней стала главным сюжетом.
Отчасти потому, что обывательское сознание очень инерционно. Оно меняется намного медленнее, чем мир за окном. Зачастую в обывательском сознании Запада северокавказские боевики — это до сих пор ребята, которые борются с последней оставшейся на земле империей за свободу и независимость своей малой родины.
Никто, кроме специалистов, не услышал, как в 2007 году главарь кавказских боевиков Доку Умаров объявил о своей полной солидарности с «Аль-Каидой» и всем, что она делает, включая 11 сентября.
Мальчики Царнаевы оказались в Соединенных Штатах, вероятно, в том числе и потому, что клерк, оформлявший им право въезда, увидел семью, репрессированную при Сталине (поэтому они оказались в Киргизии), бежавшую из Киргизии, относящуюся к этнической группе, пострадавшей в России во время двух подряд войн за отделение от страны, а теперь находящейся под весьма специфическим управлением лояльного Москве Рамзана Кадырова (как минимум двое связанных с ним мужчин фигурируют в «списке Магнитского»).
В силу всех вышеизложенных обстоятельств чеченцы на Западе часто автоматически относятся к категории «бедные — несчастные», это априори жертвы, нуждающиеся в убежище и правовой защите. До Бостона Штаты еще не сталкивались с тем, с чем уже столкнулась Европа, — кавказскими перестрелками на улицах, кавказской поножовщиной на дискотеках. Теперь столкнулись, и это разрыв шаблона.
Чеченская — и шире, кавказская общественность и отчасти мусульмане стали активно защищаться. Модус защиты сначала был таким: нельзя называть этническую и конфессиональную принадлежность убийц! В любой семье, что называется, не без урода.
Это, бесспорно, правда. Хотя и требует оговорки. Во-первых, террористические преступления, как правило, не совершаются, к примеру, индуистами. Во-вторых, хотя бостонский взрыв похож на индивидуальный эксцесс, этот эксцесс произошел не с поляком и не с выходцем из Перу. Этот взрыв не «логистически», но идейно все же связан с конфликтной зоной на Северном Кавказе, которую братья, судя по первым показаниям Джохара Царнаева, считали частью глобального противостояния между мусульманами и остальным миром.
Но как только следствие продвинулось и выдало массу неприглядной, если не сказать гротескной информации — о том, как «герой джихада» Джохар торговал марихуаной, о том, как его мать воровала одежду в американских магазинах, — модус защиты сообщества сразу поменялся. Принадлежность Царнаевых «к своим», в общем, была признана, и стало модно кричать, что их, «бедных крошек», преследуют и клевещут на них как раз потому, что они чеченцы и мусульмане.
Это тот же разрыв того же шаблона: не все, кто нам кажется жертвой, нуждающейся в защите только по факту своей этнической принадлежности, заслуживают этой защиты.
Различить жертву и хищника мешают шаблоны, но позволяет хорошая, ясная оптика. Которая обеспечивается, как ни парадоксально, политкорректностью. Дело не в том, что они чеченцы, хотя это и имело определенное значение для их мотивации. Дело в том, что они (если только следствие не выяснит, что шло по ложному следу, что маловероятно) убили людей.
Это главное. Каким бы причудливым ни был мотив, если суд признает их убийцами, они будут осуждены за убийство. Не за то, что они чеченцы или мусульмане, а за то, что совершили убийство в обществе, которое запрещает убивать и в состоянии обеспечить действие этого запрета.
Мы в России тоже должны учиться делать свои законы работающими. И применять их с точностью к каждому отдельному случаю, не путаясь в своих кривых клише.
Урок третий. Если о проблемах не говорят, это не значит, что их нет
Как только в бостонской истории возникло словосочетание «Северный Кавказ», туда отправилась целая толпа журналистов.
Решение западных редакторов оправдано именно тем, как выглядит теракт в Бостоне. Он не похож на диверсию, устроенную сложносочиненной цепочкой людей по приказу сидящего в лесу на горе до глаз заросшего бородой Доку Умарова. Но он похож на поступок двух ребят, впитавших некоторую часть, с позволения сказать, современного северокавказского дискурса.
Желание редакторов и их читателей/зрителей/слушателей посмотреть, что же это за дискурс, объяснимо. И оно меняет картину, кропотливо выстроенную российскими властями для внешнего пользования: на Северном Кавказе все стабильно, война окончена, забудьте, смотреть тут не на что, лучше инвестируйте ваши деньги в строительство отелей и горнолыжных подъемников в регионе с целью развития туризма.
Приезд толпы репортеров в Дагестан вскрывает эту информационную блокаду. Это не слишком хорошо для Сочи-2014. Сочи куда ближе к Дагестану, чем Бостон, и знать в подробностях, что именно происходит на таком небезопасном расстоянии от будущего спортивного праздника, его будущим гостям вроде ни к чему.
С другой стороны, вытащив на свет божий накопившиеся проблемы, поместив их в фокус конструктивного общественного обсуждения, их можно попробовать решить, в том числе и общими интеллектуальными усилиями. Во всяком случае шанс на решение больше, чем если бы они продолжали оставаться в благопристойной тени.
Сотка земли в предгорьях или пригороде Махачкалы стоит в разы дороже, чем на Ставрополье
Что же видят иностранные журналисты в Дагестане? Ну, во-первых, они сталкиваются с необходимостью проявить реальную настойчивость и профессионализм для того, чтобы соприкоснуться с правдой жизни, которую на Кавказе при желании прекрасно умеют прятать. А во-вторых...
Во-вторых, они видят многолюдный живой регион, в котором в среднем больше детей, чем где бы то ни было в России, где коммерческая и производственная активность и успех соседствуют с мрачными официальными показателями. Они видят место, которое вопреки существующим в России представлениям переживает быструю и потому травматическую модернизацию.
На этом фоне, который, как ни странно, можно назвать многообещающим, они видят два назревших и готовых прорваться конфликта. Первый связан с тем, что почти нигде на Кавказе не урегулированы права собственности на землю. А земля становится объектом реального экономического интереса.
Сотка земли в предгорьях или в пригороде Махачкалы стоит в разы дороже, чем на Ставрополье. Но большая часть земли по факту принадлежит «сильным мира сего». Попытки людей претендовать на свою долю — хотя бы по образу и подобию Ставрополья — создают предпосылки для целого ряда локальных «крестьянских войн». Тем более что интерес к земле тем выше, чем меньше возможностей для работы в других российских регионах, чувствующих рецессию. И чем выше в российских городах градус ксенофобии.
Одновременно проявляются новые тенденции в жизни мусульманского сообщества. Во-первых, оно уже не чувствует себя столь однозначно разрезанным догматическими и политическими противоречиями на условных «приверженцев традиции» и «салафитов». Догматические противоречия сохраняются, но не заметить роста исламской солидарности молодежи не может только слепой. Потенциальных Царнаевых, увы, много.
Во-вторых, ислам энергично становится той базой норм социального поведения и «инструкцией» для строительства общественных институтов (вроде кадиев и шариатских судов), которая подменяет базу российского права. По крайней мере там, где российское право «проваливается», то есть не может обеспечить исполнение собственных предписаний или становится слишком дорогим и неудобным в силу коррупционных издержек.
Откладывать реакцию на происходящее «на после Сочи» — понятная, но довольно рискованная стратегия
Все это — модернизация, обострение экономических противоречий и новые тенденции в исламе — происходит очень быстро, на глазах меняя регион.
Откладывать реакцию на происходящее «на после Сочи» — понятная, но довольно рискованная стратегия. Информационный «взлом» Кавказа после Бостона — минус для Олимпиады в Сочи. Но минус может стать плюсом, если позволит начать искать разумные стратегии ответа на возникшие вызовы.
Урок четвертый. Вместе проще
У 15 апреля 2013-го и 11 сентября 2001-го может быть еще одно общее место. Трагедия в Нью-Йорке и последующая реакция России открыли период активного сотрудничества двух стран. Сейчас интерес обеих стран друг к другу критически низок, в отношениях присутствуют серьезные раздражители. Удельный вес России и Штатов слишком разный, чтобы считать серьезными разговоры о новой холодной войне, но отношения определенно оставляют желать лучшего.
24 апреля 2013 года американские дипломаты и представитель ФБР встретились в Махачкале в здании УФСБ по Дагестану с родителями братьев Царнаевых, которые оказались в республике. Эта встреча, конечно, не логистический центр в Ульяновске и не транзит военных грузов в Афганистан. Но любой, кто знает, как непросто попасть на Северный Кавказ любым иностранцам, не мог не понять: эта встреча — результат спокойного, адекватного, прагматического оперативного сотрудничества.
Если бы это сотрудничество было постоянным, и россиянам, и американцам было бы легче сражаться на их войнах, в которых у них случается общий противник.