- Насколько сильно массовое сознание изменилось за годы «неголосования»?
- В отношении граждан к государству и власти произошли очень серьезные сдвиги. С конца 90-х до середины 2000-х ключевым общественным запросом было требование «вернуть государство» или хотя бы приостановить его бегство из экономики и социальной сферы. Однако к середине 2000-х годов после череды терактов, монетизации льгот и т.п. появились первые сомнения в дееспособности выстроенной вертикали власти. Но тогда симптомы недовольства компенсировались улучшением условий жизни значительной части населения. Взаимоотношения с государством стали строиться по принципу «лояльность в обмен на невмешательство»: мы власти до некоторой степени доверяем, пускай она занимается своими делами, но не мешает нам заниматься своими.
С лета 2010 года после серии техногенных, экологических катастроф (в частности, лесные пожары в средней полосе России. — «МН»), когда достоянием гласности стала вопиющая коррупция в органах власти и силовых структурах (события в Кущевке), многие осознали: позиция стороннего наблюдателя больше неуместна. От пожаров и дыма не спасет даже огромный забор на Рублевке, а в пробках твой «Майбах» будет стоять так же, как «Запорожец». Начался, с одной стороны, процесс низовой самоорганизации и самопомощи, с другой — стремление, особенно молодой, активной части населения, дистанцироваться от государства, свести к минимуму общение с ним.
Этому способствовало еще и то, что государство стало отходить от «конвенции невмешательства» и потихонечку вторгаться в частную жизнь. В качестве примера можно привести последовательное внедрение религии в школу, а теперь уже и в детские сады. В этом году процесс резко ускорился. А наши люди, как показывают исследования, чрезвычайно дорожат обретенным правом на частную жизнь. Самим решать, где работать, где жить, куда ездить, о чем говорить, какие фильмы смотреть, какие книги читать и чему учить детей, — все это им представляется чрезвычайно важным.
- Вы сказали, в нулевых был запрос на сильную власть. А сейчас какие запросы к власти?
- Большинство россиян — стихийные государственники. Они бы хотели, чтобы в стране сформировалось эффективное государство, которое не будет воровать и обманывать, будет защищать интересы различных групп населения. Но с годами эти надежды слабеют. Люди видят, что государства много там, где выгодно ему самому (нефть, газ, медиа), и мало там, где это нужно людям (социальная поддержка). В целом же в обществе четыре базовых запроса, и они очень устойчивы: на эффективную власть, на равенство всех перед законом, на свободу частной жизни и на социальную справедливость. Большинство людей хотят примерно одного и того же, расходятся в основном в методах достижения этих целей. Одни — за демократизацию, другие — за жесткое наведение порядка.
- Чего люди хотят именно от региональной власти?
- В последние годы многие люди поняли, что рычаги реального управления сконцентрированы в Москве, и все решения принимаются там. Поэтому никто особо не беспокоится по поводу того, а кто собственно губернатор. Люди понимают, что губернаторы будут делать то, что им скажут. Конечно, к разным губернаторам относятся по-разному, но общее настроение — равнодушие.
Это имеет и другую сторону, на мой взгляд, чрезвычайно позитивную. Все большее число людей осознает, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Это и пробуждает гражданскую активность. Люди видят беспомощность местной власти и понимают: если они сами чего-то не сделают в своем дворе, на своей улице, в своем городе, ничего не изменится. Этих людей пока немного, тем не менее они уже начинают определять решение многих проблем — вспомним борьбу с последствиями пожаров или наводнение в Крымске.
- Неужели от губернаторов люди совсем ничего не ждут?
- Люди, конечно, ждут от власти многого. И прежде всего возможности честно работать и зарабатывать. Проблема, однако, в том, что люди все меньше верят в то, что эти их ожидания могут быть реализованы.
Наши исследования показывают, что из года в год снижается уровень доверия ко всем государственным институтам: к президенту, правительству, региональным руководителям, суду, полиции, парламенту. Доверие к губернаторам за последние четыре года сократилось на 10% (с 48% в 2008 году до 38% в 2012-м). Одновременно падает уровень доверия ко многим традиционным общественным институтам, таким, как партии и профсоюзы. Люди приходят к выводу: общаться с властью надо напрямую, без посредников. Поэтому они стали выходить на улицы.
- То есть доросли до попыток принудить власть исполнять свои обязанности?
- Традиционалистская модель «мы будем голосовать за вас, но вы нам за это газ проведете» в значительной степени сохраняется. Но сегодня мы видим, и это показывают опросы, что модель уступает место готовности многих людей более решительно и последовательно отстаивать свои интересы. А если потребуется, то и давить на власть, требовать от нее реализации своих обещаний. Многих граждан уже не смущает тот факт, что требования, выдвигаемые общественными группами перед правительством, могут нарушить стабильность. За десять лет практически вдвое (с 61 до 32%) сократилась доля тех, кто считает, что при выдвижении своих требований нужно быть умеренным. Из просителя общество превращается в заявителя жестких требований, и число людей, готовых к решительным действиям по отстаиванию своих интересов, растет.
- Кто является двигателем?
- Сейчас мы сталкиваемся с очень серьезной сменой: на арену политической и социальной жизни выходит поколение тех, кто сформировался в 2000-е годы. Они очень отличаются как от своих родителей, так и от предшествующего поколения молодежи, которое было тотально конформистским. Значительная часть нынешней молодежи более политизирована и менее подвержена приспособленчеству.
Речь идет о людях в возрасте 20–28 лет, проживающих в Москве, Петербурге и других крупных городах. Но прежде всего это Москва. За последние лет семь столица, как пылесос, впитала в себя всю деятельную часть общества из других регионов. И мы четко видим, что после 2010 года сонная, безразличная ко всему Москва очень быстро превратилась в место с самым высоким уровнем политического участия и интереса к политике. Отчасти потому, что и социальная дифференциация выражена здесь особенно отчетливо, в том числе в молодежной среде.
К сожалению, разрыв между Москвой и провинцией по самым разным основаниям увеличивается. Те, кто радуется, что в провинции не было массовых протестных выступлений, делают это зря. На местах очень трудно докричаться до властей, донести до них свои требования в законных формах. Поэтому там возможны стихийные всполохи социального недовольства. Помните, в 90-е годы были перекрытия дорог, захват административных зданий? Нельзя исключать, что нечто похожее может повториться.
- Существуют ли закономерности формирования протестной активности?
- Часто в протест идут люди, которые болезненно остро воспринимают несправедливость. Это определенный человеческий тип. А где этот человек работает — на заводе, в институте, в газете, — вторично по отношению к его социально-психологическим установкам.
- Уровень образования тоже вторичен?
- Нет, уровень образования чрезвычайно важен. Если человек образован, он более способен рефлексировать и анализировать происходящее. Чем выше уровень образования, тем больше вероятность того, что человек будет участвовать в политической жизни в рамках легальных возможностей.
- Можно назвать слои, от которых не следует ждать такой активности?
- Можно. То, что принято называть правящим классом плюс аффилированные с ним слои населения. Их все устраивает. В регионах есть местная элита, свои клановые симбиозы, состоящие из чиновников, силовиков, бизнес-слоев, верхушки бюджетной сферы (директора вузов, школ, больниц), общественников, которые подкармливаются местной властью. Они тесно друг с другом связаны и, более того, являются опорой власти. В электоральном смысле они ничтожны (примерно 3–5% от общего числа жителей), но в политическом и экономическом — почти всемогущи.
- Это социальная верхушка. А другие слои?
- Пенсионеры. В 90-е годы они были в жесткой оппозиции к власти, сейчас — один из главных ее оплотов, поскольку почувствовали к себе внимание. Часть бюджетников и вообще всех тех, кто привык к «отеческой заботе» со стороны властей. Их немало: по разным оценкам, от трети до половины взрослого населения страны. Но вот в чем дело: эта социальная база пассивна. Максимум, на что способно «путинское большинство», — пойти и проголосовать за власть. Оно исходит из принципа меньшего зла (президент, может, не так хорош, но остальные хуже) и принципа делегирования ответственности (пусть кто-то там наверху решает, а я буду копать свой огород). В кризисной ситуации эта категория не будет вмешиваться. Поэтому когда говорят, что в случае каких-либо перемен решающее слово будет за активным меньшинством, — это правда.