Увидел Мандельштама. Ахнул, до чего он хорош. Мимо во двор шла компания пьяных гопников. С бутылками пива, покачиваясь и вяло переговариваясь. Стало тревожно.
Навстречу мне поднялся какой-то тоже очень тревожный человек. Видимо, подумал, что я тоже гопник. Он был интеллигентен, но строг.
— В первый раз здесь? — сказал он, строго посмотрев на меня.
— Да, — признался я.
— Вы москвич?
— Да.
— А что ж так, почему раньше здесь не были?
— Да вот как-то не довелось, не замечал...
Он помолчал, оценивающе глядя мне в глаза.
— Тут вообще, знаете, черт-те что, безобразие творится. Были вокруг памятника скамейки, их взяли и убрали. Пивную бутылку недавно на памятнике оставили. Выпить хотите? — неожиданно спросил он.
Я замялся. Человек этот был чрезвычайно мне симпатичен отчего-то. И было сразу понятно, что выпить я с ним, конечно, могу, не вопрос. Но надо же говорить! А вот говорить почему-то совершенно не хотелось. Хотелось смотреть на эту всклокоченную голову Мандельштама, открывшуюся мне так внезапно.
Словом, в силу своей дурацкой застенчивости я отказался. Но мой новый знакомый не обиделся.
— Это мой любимый человек! — сказал он на прощание. (Не поэт, а именно человек, я точно помню.) — Я сюда часто прихожу
Вообще памятники поэтам расположены в Москве абсолютно по-разному. Даже диву даешься, до чего же разная у них вышла судьба — и после смерти тоже. Я не беру здесь, конечно, ни Маяковского, ни Пушкина — это памятники настолько старые, что уже давно живут какой-то своей особой жизнью, обросли легендами, событиями и стали для нас, москвичей, чуть ли не важнее самих прототипов. Нет, я о новых поэтах.
Например, новый прекрасный памятник Бродскому на Новинском бульваре. Расположен он для меня не совсем понятно — напротив американского посольства, Бродский здесь никогда не жил, а даже, по-моему, не был в гостях, об американском посольстве вряд ли думал когда-нибудь В этом месте Садового всегда очень пусто и уныло, проносятся машины. Голое, тотальное одиночество. Окуджава (того же Франгуляна, любимый мой памятник) стоит, напротив, необычно логично, возле дома своего детства — но, увы, вокруг такая иноязычная и вообще иная толпа, что очень часто слышишь вопрос: а это кто?
Есенин на Тверском — попал в разряд символов ЛГБТ-сообщества, говорят, хотя вот уж был натурал из натуралов! Может, поэты всегда одиноки, и в камне тоже?
Памятник Мандельштаму, как и сам Мандельштам, абсолютно беззащитен. Вы можете убедиться в этом и из его расположения, и из затейливого граффити за спиной. Но памятник потрясающий. Сюда приходят и алкоголики, и бомжи, и те, кому негде переночевать, и те, кому не с кем поговорить и выпить. Они тянутся сюда, потому что чувствуют: он с ними одной крови, одного поля ягода.