Великий и могучий

Существенная часть моей жизни была посвящена английскому языку — его изучению, преподаванию, общению на нем и переводам с него и обратно. Поэтому когда очередная поп-звезда в телевизоре произносит что-то вроде «английский язык ведь беднее русского», меня охватывает приступ гнева. И гневаться мне в последнее время приходится все чаще, потому что эта крайне странная точка зрения приобретает популярность.

«Английский язык легко учить, он же примитивный», «русский язык намного выразительнее английского», «Достоевского невозможно перевести», — и так далее и тому подобное.

Больше всего в этих утверждениях удивляет безапелляционность, с которой их, как правило, озвучивают. Как будто люди буквально с молоком матери впитали знание о том, что английский язык беднее русского. Это же все знают! Это истина, не требующая доказательств…

С каких пор, спрашивается, это стало аксиомой?

Видимо, с тех самых пор, как английский язык — как язык международного общения и язык доминирующей (ничего не поделаешь) в мировой политике и культуре страны  — начал литься в наши глаза и уши буквально из всех щелей, снабжая всех нас фоновым поверхностным знанием о нем.

Потому что, конечно, мнение о каком бы то ни было языке как о примитивном особенно распространено среди людей, которые знают этот язык примерно на 1%, но в силу узости кругозора считают, что этих знаний вполне достаточно для  зрелых выводов.

Поверхностного знакомства с английским языком в наше время трудно избежать, даже при желании, а фоновое его присутствие в окружающей среде обеспечивает иллюзию компетентности в этом вопросе. Примерно такая же иллюзия компетентности, к слову, характеризует некоторых носителей языка, которые непоколебимы в своей вере, что только они точно знают, как употреблять то или иное слово, даже если все словари утверждают обратное…

Человеку же, знакомому с английским языком чуть глубже, примитивность и бедность этого языка по сравнению с русским обычно не так очевидны — его начинает увлекать процесс погружения в другой язык, где иначе структурируются мысли, по-другому образуются слова, где новое слово практически на ходу можно образовать по аналогии, и оно легко войдет в язык. А потом переводчики всего мира будут ломать голову — как бы это поточнее, да покомпактнее перевести. Бедный язык, чего уж там.

Издательство Oxford University Press, выпускающее словари, ежегодно выбирает «слово года» — в 2011 году, например, это звание заслужило словосочетание Squeezed middle («зажатая середина»), описывающее часть общества, представленную людьми со средним и низким уровнем доходов, которые в период экономического кризиса оказалась наиболее уязвимыми.

В шорт-лист вошли также слова Clicktivism («кликтивизм» — от слов «клик» и «активность») — использование социальных сетей для продвижения социальных идей, и Gamification («игрофикация») — применение технологий из индустрии игр в других сферах деятельности, например, в качестве маркетинговой технологии.

Поводов для вопросов и диспутов граммарнаци английский язык предоставляет не меньше, чем русский. Носители языка Шекспира ломают копья по поводу того, можно или нельзя начинать предложения с However, а предлог ставить в конце — ни в чем не отставая от русскоязычных соцсетчан, рвущих глотки на тему склонения названий «Марьино» и «Алтуфьево». А вопрос о том, существует ли слово  irregardless («в независимости от…»), стоит не менее остро, чем вопрос о существовании слова «кушать». В фейсбуке есть целая группа борцов с этим словом, действительно небезупречным с точки зрения здравого смысла,  в нем есть два отрицания — одно в начале слова (ir), второе в конце (-less), которые по логике должны были бы в сумме давать утверждение, ан нет, не дают. (Если кого-то интересует мое мнение о слове irregardless, то оно  полностью повторяет мое мнение о слове «кушать» — оба эти слова, безусловно, существуют, но употреблять их следует с большой осторожностью.)

В общем, я глубоко убеждена, что слухи о бедности и примитивности английского языка сильно преувеличены — а все из-за фонового поверхностного знания, которое в некоторой степени стало проклятием украинского языка в России. Некоторые наши соотечественники, вооружившись бытовым знакомством с суржиком (смесью русского и украинского языков, на котором говорят на востоке Украины и в граничащих с Украиной областях России), анекдотом про «пыво» и недочитанной цитатой из Тургенева («Вы говорите: язык... Да разве существует малороссийский язык? Я попросил раз одного хохла перевести следующую, первую попавшуюся мне фразу: «Грамматика есть искусство правильно читать и писать». Знаете, как он это перевел: «Храматыка е выскусьтво правыльно чытаты ы пысаты...» Что ж, это язык, по-вашему?» «Рудин», И.С. Тургенев), приходят к мнению, что украинский язык они в целом знают, и это так себе язык.

Не исключено, что это мнение подбросило пару бревен в топку экстралингвистических катаклизмов, в результате которых нас теперь заставляют писать «в Украине», а попытка принять закон о региональном статусе русского языка вызывает «в Украине» настоящую бурю.

По счастью, носителей английского языка настолько мало беспокоит наше мнение о нем, что экстралингвистических катаклизмов с этой стороны мы, кажется, можем не опасаться.

Да и написала я это все не столько из желания защитить английский язык — думаю, он и без моей защиты как-нибудь справится. Куда больше меня волнует мой родной русский язык, который, я уверена, не нуждается в дешевых сравнениях, и которому не нужно быть богаче английского, французского, китайского и эскимосского, чтобы оставаться «могущественным орудием», которое «в руках умелых в состоянии совершать чудеса» (тоже И.С. Тургенев).