Консерваторы, лоялисты, поборники репрессивных мер, отыскивающие идеал в прошлом, да вдобавок в никогда не бывшем прошлом, ибо подлинную историю они стараются забыть, проиграют именно потому, что образа будущего у них нет и быть не может. Им рисуется, конечно, какая-то модель идеальной России, но для кого она идеальна — вопрос: думаю, человек в ней жить не сможет. Это рисовавшееся К.Н. Леонтьеву государство-церковь, где большая часть населения занята доносительством и расправами, а меньшая вкушает плоды и позволяет себе все, что хочет; где принадлежность к коренной национальности определяется готовностью к максимальным зверствам; где наиболее патриотическими чувствами являются страх и ненависть. Как все это сочетается с православием, понимают только те, кто отмечает юбилей принятия христианства на Руси участием в военном параде.
Все это скучно, двадцать раз пережевано и не заслуживает серьезного обсуждения. Гораздо любопытней представить себе то, что объединяет нацию поверх искусственного деления на западников и славянофилов, либералов и консерваторов, коренных и инородцев (последнее в странах с имперским прошлым особенно бессмысленно). Думать об этой будущей России надо именно сейчас, потому что потом будет поздно. Во-первых, ржавые вертикали обычно рушатся внезапно и быстро, а во-вторых, изменение национального самосознания — работа долгая и начинать ее надо загодя. Может быть, причина столь быстрого перерождения русской революции в бойню заключалась как раз в том, что царская Россия, по выражению Розанова, слиняла за три дня.
Очевидно, что новой России придется отрешиться почти от всего, чем ее так усиленно и бесперспективно пичкают сегодня. Атмосфера злобы, тревоги, постоянного ожидания расплаты в виде кризиса, революции или попадания под очередную политическую кампанию одинаково распространена во всех слоях общества и одинаково для них губительна. Россия должна превратиться в страну, где нет лишних и где почти все разрешено, а культ запрета объявлен вне закона. Перестроечный лозунг «Запрещается запрещать!» вернется первым, и речь не только об отмене всех видов цензуры, не только о том, что государство утратит монополию на мораль (и вообще перестанет учить людей, кого им любить и как выражаться), речь о полной свободе для всех видов творческого и научного эксперимента, о привлечении в Россию максимума людей, чья творческая свобода ограничена политкорректностью или безденежьем.
В Россию должны ехать стартаперы — это гораздо перспективней, чем завозить гастарбайтеров. Стоит подумать о налоговых льготах для литераторов и ученых, о режиме максимального благоприятствования кинематографистам, о летних школах и вообще о создании творческих сред, поскольку в этом смысле у России гигантский опыт. Этот навык не утрачивается — вспомним Новосибирский академгородок, Дубну и среды нового образца вроде «Красного Октября». В отличие от мертворожденного «Сколково», «Красный Октябрь», «Винзавод», Летняя биологическая школа в Пущине (действующая с 2010 года) исправно собирают интеллектуалов и стремительно наращивают престиж. России пригодится опыт послевоенной Японии с ее интересом к самым фантастическим технологиям и Америки тридцатых с ее бешеной вертикальной мобильностью. Мы должны стать страной стремительных карьер — чего Россия, кстати, не видела уже давно: беспрерывная ротация одних и тех же лиц неизбежна там, где власть занята прежде всего консервацией, безнадежным удержанием собственных полномочий.
Апология риска, установка на поступок, а не на карьеру, — основа новой России, кто бы ее ни возглавил
Думаю, России пора покончить с образом патерналистской и патриархальной державы. Никакого патернализма здесь не было и нет: все выживают без надежды на власть, без гарантий, без женственной влюбленности в царя-батюшку и премудрого барина. Такой прослойки между властью и народом, как в России, нет нигде в мире: ни одна идеология не бывала здесь тотальной — к ней всегда относились с иронической дистанцией. Власть никогда не была в России Богом — напротив, поговорка «Чистые лычки — чистая совесть» придумана задолго до краха советского режима. Думаю, больше всего для новой России сделает тот, кто напишет историю Отечества именно с этой точки зрения: история России делалась не властью. Больше того, практически любые мероприятия власти носили характер имитационный, реакционный в прямом смысле: это была запоздалая реакция на вызовы, а не формирование собственной повестки. Счастливое исключение составлял Петр да лучшие умы из числа революционеров. Реабилитация русского революционного движения, оклеветанного не только властью, но и некоторыми представителями интеллигенции начиная с «Вех», представляется мне неизбежным этапом новой российской истории. Отождествление революции с террором, нечаевщиной, произволом — любимый конек нынешней российской идеологии; охаивается и Просвещение, якобы ведущее к безбожию, и вследствие этого охаивания сама идея прогресса предстает античеловечной, хотя куда античеловечней идея тотального запретительства. Культ знания, самообразования, преодоления архаичных табу в Советском Союзе уцелел вопреки всей косности тогдашней геронтократии. Россия не просто должна, но обречена стать страной активного просветительства, если, разумеется, вообще хочет сохраниться на карте.
Думаю, еще одной подлинной духовной скрепой — сколь бы ни было скомпрометировано само это слово — должен стать культ действия, поступка, даже и авантюризма, без которого растущая страна немыслима. Способность идеально действовать в экстремальных ситуациях при традиционно пренебрежительном отношении к рутине и постепенности часто воспринимается как российский порок; настала пора реабилитировать и эту черту национального характера. Да, чтобы продемонстрировать эту способность, Россия сама мастерски загоняет себя в почти безвыходные положения — тут стоит вспомнить массу ситуаций от начала войны до тактики Бориса Ельцина; возможно, способность долго запрягать и быстро ездить — в самом деле не самая приятная наша черта, но есть ангел последнего момента, который выручает страну не первое столетие. Чем бесконечно переделывать себя, пора научиться жить с собой, с такими, какими сделали нас история с географией; Россия — страна блистательных авантюристов, экстремалов, подвижников, не слишком внимательная к писаным законам в силу традиционно-оккупационного характера власти. Покорность, зависимость, обожание начальства никогда не были русскими национальными чертами, и хотя термин Льва Гумилева «пассионарии» кажется мне приблизительным и в некотором смысле антинаучным, в ближайшие годы России понадобятся именно активные, отважные и страстные. Слава богу, этот путь ни для кого не закрыт: апология риска, установка на поступок, а не на карьеру, — основа новой России, кто бы ее ни возглавил.
Наконец, стоит вспомнить, что озлобление против внешнего мира — примета неудачников. Успешный человек дружелюбен, бурно развивающаяся страна не ищет внешнего врага, а модернизация, продиктованная страхом, недолговечна и быстро ломает народу хребет. Максимальная открытость, интерес к чужому опыту — все это должно сочетаться с трезвым пониманием того, что никому в мире мы особенно не нужны; жить придется здесь, потому что травма эмигранта не изживается никогда. Мы должны сделать Россию местом, где хорошо, и отказаться от вечного и ложного противопоставления «Тошно, зато Родина». Ubi bene, ibi patria — лозунг приспособленца; ubi patria, ibi bene — лозунг всякого истинного патриота. Второй его лозунг — «Как захотим, так и сделаем».
Что скрывать, мы любим нынешнюю Россию отчасти и за то, что на ее фоне мы все, по отдельности, — в шоколаде. Страх перед переменами — это еще и страх перед личной ответственностью: во всем виновата власть, и это сознание для многих важней карьеры и осмысленности. Но, увы, в желании довести этот фон до почти непроглядной черноты мы губим собственную среду обитания, вытесняем кислород сероводородом; сегодня это чувствуют даже те, кто панически боится любых перемен.
А если все это покажется вам прекраснодушными мечтаниями — вспомните, что ни в мечтах, ни в прекрасной душе нет ничего плохого.