Лично я без колебаний выбираю второй вариант. Я думаю, что ранний Путин был весьма способный манипулятор с хорошими лидерскими качествами и прекрасной реакцией... Гражданскому обществу будет очень непросто одолеть путинскую систему».
Это здравая постановка вопроса. Но, думаю, нужны уточнения. Разумеется, кто-то поспешит увидеть в этом призыве к корректности отступление и чуть ли не капитуляцию, однако, на мой взгляд, речь идет лишь о корректировке мишени. Проблема России действительно не в Путине. Более того, если бы Путин пришел к власти не в 1999-м, а в 1991 году, он делал бы диаметрально противоположные вещи. Путин — грамотный (хотя не идеальный) управленец, действительно хороший манипулятор (его этому учили), и другой на его месте — что сейчас, что двадцать лет назад — мог бы наломать гораздо больше дров.
Но проблема нашей системы именно в том, что любой лидер, если у него нет крепких убеждений и внятной программы, становится заложником ситуации, то есть начинает играть в той же самой изрядно надоевшей пьесе. Если там стоит ремарка «входит реформатор» — перед нами реформатор, каковым оказался сугубо авторитарный по своей природе Борис Ельцин. Если там написано «входит тиран» — тираном становится образцовый исполнитель, который дополнительно злобится еще и потому, что занят не своим делом и отлично понимает это. Скажу больше: российский народ в зависимости от этой пьесы ведет себя в точном соответствии с теми же ремарками, что Пушкин зафиксировал еще в «Борисе Годунове». Вообще большинство диагнозов поставлены этой системе еще двести лет назад, в эпоху Карамзина и Пушкина, уточнены и доведены до блеска они во времена Тургенева и Салтыкова-Щедрина. Добавить к ним нечего, жевать эту жвачку смертельно надоело, в этом-то и заключается главная сегодняшняя проблема: пьеса играется все хуже, спустя рукава, с постмодернистской насмешкой над устаревшим сюжетом и картонными персонажами.
Беда в том, что жить и умирать в этой пьесе приходится по-настоящему. Люди, рожденные для вертикального роста, обречены участвовать в циклической истории, не поднимаясь над архаичной, давно надоевшей проблематикой. Смотреть на православные дружины, имитирующие черную сотню, не столько противно или страшно, сколько скучно. Читать филиппики Аркадия Мамонтова против врагов Руси и веры не столько тошно, сколько утомительно. Наблюдать за появлением новой генерации радикальной молодежи не столько горько, сколько жалко — силы этих огнеглазых отроков и отроковиц могли бы расходоваться на куда более осмысленную деятельность.
Ведь что такое пресловутый российский народ, которым столько клянутся слева и справа? Он не богоносец и не рогоносец, не защитник веры и не кощунник — он лишь мажет глаза луком, когда надо плакать, и кричит: «Да здравствует царь Дмитрий Иванович», когда сила на стороне самозванца. В лучшем случае он безмолвствует, в худшем немедленно перебегает на побеждающую сторону. Привлечь его в союзники можно лишь тогда, когда ты уже победил, — в этом и заключается основная особенность российского населения.
Это было отлично доказано в сравнительно недавнем опросе насчет отношения москвичей к Лужкову: за день до отставки мэра его поддерживало 75%, а недолюбливала четверть. Через день после отставки соотношение изменилось на противоположное. Ни Лужков, ни Москва, ни москвичи за эти два дня ничуть не изменились.
Фазиль Искандер в интервью автору этих строк сказал однажды: есть класс черни, не предусмотренный никаким марксизмом. Добавлю: отличительная черта этого класса — абсолютный конформизм, то есть готовность поучаствовать в борьбе лишь после того, как определился победитель. Определяется он чаще всего по календарю: осенью приходят заморозки, зимой начинается оттепель. На борьбу с внешним противником этот закон не распространяется, но у нее вообще другие особенности — когда дело доходит до внешнего врага, народ словно подменяют. В борьбе за собственные права он куда более инертен: слава богу, не убили, а если есть еще пивко и периодически Анталья, то и чего же вам еще.
Российский народ почти поголовно поддерживал Ельцина в 1991 году, колебался и не предпринимал ничего решительного в 1993 году (ибо неясно, на чьей стороне была сила), присягал на верность Романовым в юбилейном 1913-м и вытирал о них ноги в 1917-м, и все это без малейших угрызений совести, без трудностей выбора, без сколько-нибудь серьезного отношения к нему.
Прогресс в российском понимании — это не полет в космос и даже не поголовное овладение планшетниками, а количественный рост нонконформистов, увеличение числа россиян, которым не все равно, перед какой силой прогибаться. В этом смысле Владимир Путин не только не мишень, но и не герой русской истории вообще: его единственная вина состоит в том, что у него не хватает ни воли, ни ресурса переломить ход вещей. Если после революционного брожения должен наступить заморозок или застой — нужна поистине титаническая фигура, чтобы этого избежать; такой фигурой был в русской истории, может быть, только Петр I, но и он в конце жизни не сладил с собственной пирамидой. Была попытка эту пирамиду разрушить — однако место Горбачева тотчас занял Ельцин, которому как раз пирамида и подходила по складу личности и привычкам. Вина Путина только в том, что он не исключительная личность, но это, чего уж там, грех подавляющего большинства живых. Дай бог следующему правителю России первым делом демонтировать систему, которую он возглавит, — но, положа руку на сердце, кто на это способен?
Поэтому не станем сегодня клеветать на свой народ, якобы косный, якобы ненавидящий все новое и живое, якобы патрулирующий улицы в поисках несогласных: пройдет время — и тот же самый народ будет патрулировать их в поисках православных, такое уже бывало, и это ничуть не лучше. Острие протеста должно быть направлено не против так называемого национального лидера: это острие следует направить против... ну да. Вы все поняли правильно. Против черни, которая тщетно выдает себя за народ: народом она бывала очень редко, лишь в минуты исключительного вдохновения. Пока же перед нами инертная масса, с одинаковой готовностью кричащая: «Осанна!» и «Распни его!» Весь мир благодаря христианству этот этап благополучно миновал или по крайней мере признал неприличным; те, кто христианства еще толком не знает, как, например, Россия с ее государственным язычеством, культом державной мощи и идолопоклонством, нуждаются в воспитании, катехизации, впоследствии в реформации и многих других замечательных вещах.
В чем же источник моего оптимизма? А в том, что, как показали декабрьские события, народ устал от этого своего состояния. В том, что, как показали августовские события, христианство уже пришло в Россию и подало голос против языческой инквизиции. В том, наконец, что умнейшие представители русской оппозиции отлично все понимают — и, стало быть, есть шанс остановиться между февралем и октябрем, как бы они ни сместились в нашем грядущем календаре.