«Прогрессисты» XXI века

На вопрос, почему десятки тысяч людей в Москве вышли на улицы и чего они хотят, ответ, в общем, дан. Люди устали от вранья и хотят честных выборов. Открытым остается другой, более важный вопрос — о реальных последствиях декабрьских протестов. Для ответа на него стоит рассмотреть некоторые исторические аналогии.

«Цветные революции» или «арабская весна»?

На фоне стихийно вспыхнувших весной 2011 года революций в Тунисе, Египте и Ливии, закончившихся свержением коррумпированных диктаторов, многие представители нашей «демократической оппозиции» предрекали такое же развитие событий и для «путинского режима», но через 5–7 лет, когда будут проедены все резервы и станет нечем платить по социальным обязательствам. Однако основную массу протестующих на Ближнем Востоке составляли молодые безработные из низших социальных слоев, а сами протесты вылились в кровопролитные столкновения с властями. Напротив, в Москве на Болотную площадь и проспект Сахарова вышли успешные образованные горожане в возрасте от 30 до 45 лет. И демонстранты всячески стремились избежать силового противостояния.

По социальному составу митингующих и характеру протестов (включая основной повод — фальсификации на выборах) к московским событиям на первый взгляд гораздо ближе украинская «оранжевая революция» 2004–2005 годов. Однако и здесь есть серьезные отличия. За митингами на Майдане стояла реальная политическая конкуренция, опиравшаяся на сильные оппозиционные партии во главе с Ющенко и Тимошенко и поддержку значительной части национального бизнеса. В Москве ничего подобного не было — по реакции самих митингующих на выступления основных «оппозиционеров» было очевидно, что они не выражают настроений людей, стоящих перед трибунами.

Застой и новая перестройка?

В последние два-три года минувшее десятилетие нередко сравнивали с периодом позднего Брежнева. Однако если период 1970–1980-х вполне однозначно характеризовался термином «застой», то при всех разговорах о нарастании коррупции и отсутствии инноваций 2000-е застоем назвать нельзя. Более адекватной тут кажется аналогия с другим периодом советской истории — с 1920-ми годами.

В обоих случаях происходило укрепление политического режима с опорой на одну политическую партию. Тогда это сопровождалось «философскими пароходами», ОГПУ, Соловками и «делом промпартии». Теперь это контроль за центральным ТВ, «высылка» Гусинского с Березовским и дело ЮКОСа, захват «Евросети» и «дело Магнитского». Однако, как и в 1920-е, сегодня выходят самые разнообразные СМИ, милиция разгоняет митинги оппозиции, а блогер Навальный разоблачает коррупцию в госзакупках. Тогда тоже была популярна борьба с бюрократизмом, в качестве оппозиции разгоняли троцкистов, а митинги, как и сейчас, в основном проходили в столицах. При этом и в 1920-е, и в 2000-е выходили десятки новых книг, фильмов и спектаклей, шли бурные общественно-политические дискуссии. То есть в обоих случаях после большого хаоса и разрухи наступало десятилетие экономического роста и активной общественной жизни.

Известно, чем закончились 1920-е. Объективные экономические противоречия между городом и деревней правящая партийная элита попыталась разрубить коллективизацией и индустриализацией, перешедшими в красный террор.

Может ли сегодняшняя власть пойти дальше в своих «поисках врагов» и начать массовые репрессии? Мой ответ — нет. В 1920-е страной управлял квазирелигиозный орден, многие представители которого фанатично верили в коммунистические идеи и ради этих идей готовы были погибнуть сами и положить полстраны. Сегодняшняя правящая элита — это не фанатики, а прагматики. Кроме прочего дело в том, что они зависят от Европы и США сильнее, чем все нынешние «оппозиционеры», — поскольку дети у них в Лондоне, виллы на Лазурном берегу, а счета в Швейцарии или на Багамах. При этом недавние примеры с Мубараком и Каддафи показывают, что вывезенные из страны миллиарды ни от чего не спасают. Поэтому прагматизм нынешней российской элиты может стать предпосылкой к движению в сторону здравого смысла и к компромиссам с обществом.

Таким образом, сравнение с 1920-ми позволяет понять, почему в декабре власть явно дала команду не применять силу — и скорее всего не будет применять ее и дальше. Однако это сравнение не проясняет, какая позитивная программа может реально объединить разных людей, вышедших на декабрьские митинги в Москве.

Наследники Теодора Рузвельта?

В свое время российские 1990-е годы было популярно сравнивать с периодом «дикого капитализма» в США конца XIX века. Это сравнение обычно касалось способов «первоначального накопления капитала». Однако оно в полной мере также относится к политической системе и госаппарату — степень их коррумпированности в США тогда превосходила то, что мы наблюдаем сегодня в России.

«Слияние с властью» во многом обусловило стремительный рост монополий в промышленности, на транспорте и в банковском секторе: оно позволяло предпринимателям добиваться льгот и привилегий и устранять нежелательных конкурентов, а расходы на взятки политикам компенсировались последующим увеличением цен и тарифов. Но в отличие от нынешней российской ситуации федеральное правительство в США в этот период было чрезвычайно слабым, при этом сохранялась конкуренция между штатами, на уровне которых велась вся реальная политика. Иными словами, если у нас плохой деловой климат порождает отток капитала в Европу или офшоры, то там бизнес мог уйти в соседний штат.

Протест против подобных «гримас капитализма» в США в начале ХХ века стал основой для широкого общественного движения «прогрессистов». Его пик пришелся на годы президентства Теодора Рузвельта. Основные требования «прогрессистов» сводились к улучшению государственного управления и выполнению государством (прежде всего на муниципальном и региональном уровне) своих функций по контролю за тарифами монополий, обеспечению безопасности, содержанию школ и почтовой службы, строительству и ремонту дорог.

Социальная база «прогрессистов» была чрезвычайно неоднородной. В нее входили:

— фермеры и мелкие предприниматели с запада и юга, которые протестовали против роста тарифов железнодорожных и страховых компаний и добивались введения антимонопольного регулирования;

—«джентльмены-реформаторы» — представители аристократических семей с восточного побережья, которые считали необходимым внедрение на государственной службе принципов меритократии и «научного менеджмента»;

— представители среднего класса в больших городах (инженеры, врачи, учителя), которые требовали, чтобы вместо раздачи должностей своим сторонникам и поощрения крупных корпораций власти начали «выполнять свою работу» — обеспечивая уборку улиц, защиту от бандитизма, нормальное обучение детей в школах;

— мелкие и средние городские предприниматели, которые хотели, чтобы полиция обеспечивала защиту бизнеса от преступности, пожарная охрана на деле предотвращала пожары, а почтовые отправления доставлялись в срок.

«Прогрессисты» не ассоциировались с традиционными политическими партиями (поскольку и республиканцы, и демократы в тот период были одинаково продажны) и составляли меньшинство среди американских избирателей, которые в начале ХХ века в целом мало отличались от наших сегодняшних сограждан — с их низкой готовностью тратить время на защиту своих собственных прав и еще более низкой склонностью к коллективным действиям.

Основные достижения «прогрессистов» выразились во внедрении новых принципов организации государственной службы, включая отделение политики от администрирования, наем на государственные должности профессиональных управленцев, отбираемых по критериям компетенции и квалификации, разработку и применение административных регламентов, введение иерархии, организационной специализации и ясно очерченной ответственности должностных лиц. Этот процесс начался с уровня муниципалитетов и отдельных штатов (где «прогрессисты» проводили свои реформы, играя на противоречиях между демократами и республиканцами) и лишь в 1920–1930-е годы распространился на федеральные агентства и службы.

Могут ли идеи «прогрессистов» сегодня, по прошествии 120 лет, стать основой для того общественного движения, которое выплеснулось на улицы Москвы после выборов 4 декабря? И да, и нет. Очевидно, что мы живем в другом веке, с совершенно иными технологиями. Однако общие идеи подотчетности власти и устранения коррупции из политики, повышения эффективности государственных учреждений в предоставлении государственных услуг, создания механизмов обратной связи с активными избирателями в условиях, когда большая часть избирателей остается пассивной и подверженной разного рода манипуляциям, вполне транслируются на сегодняшнюю российскую действительность.

Данная статья продолжает серию публикаций российских экспертов из Ассоциации независимых центров экономического анализа (АНЦЭА, www.arett.ru) о стратегических проблемах развития страны. Полная версия статьи будет опубликована в журнале «Вопросы экономики», 2012, 2