Место действия. 23–26 октября. Москва. Театральный центр на Дубровке. Мюзикл «Норд-Ост»
Длительность действия: 23 октября — по настоящее время
Список действующих лиц:
Заложники — 916 человек
Николай Любимов, бывший сторож театрального центра на Дубровке, пенсионер
Террористы — 40 человек
Переговорщики
Иосиф Кобзон, певец, депутат Госдумы
Ирина Хакамада, общественный деятель. В 2002 году — депутат Госдумы, вице-спикер от «Союза правых сил»
Участники штаба
Валерий Драганов, председатель Государственного таможенного комитета России в правительствах Кириенко и Примакова, депутат Госдумы 3-го, 4-го и 5-го созыва. Президент «Автотор Холдинг»
Геннадий Гудков, в 2002 году — депутат третьего созыва, на тот момент член комитета Госдумы по безопасности (группа «Народный депутат»). Полковник ФСБ запаса
Александр Цекало, первый продюсер «Норд-Ост»
Борис Немцов, в 2002 году — депутат Госдумы, вице-спикер от «Союза правых сил»
Сергей Ястржембский, представитель администрации президента
Родственники заложников
Татьяна Карпова, сопредседатель Региональной общественной организации содействия защите пострадавших от террористических актов «Норд-Ост», мать погибшего заложника
Олег Жиров, в заложниках жена Наталья и сын Дмитрий
Дмитрий Миловидов, отец 14-летней девочки Нины, погибшей в день штурма
Владимир Курбатов, отец 13-летней артистки Кристины
Участники штурма
Олег Денисенко, полковник ФСБ в запасе, руководитель одной из групп спецназа, участвовавшей в подготовке к штурму и в самом штурме.
Геннадий Соколов, майор ФСБ в запасе, кавалер ордена Мужества
Очевидцы
Дмитрий Шалганов, фотожурналист
Пролог:
Николай Любимов: «Я уже был пенсионером в то время. Я пришел работать в театральный центр на Дубровке 92-м году и проработал там десять лет, а до этого 40 лет на одном заводе. Тогда завод уже был на грани развала, всех увольняли, разгоняли, а тут подфартило с этой работой. Я еще ходил на завод, старых приятелей навещал и говорил: «Работа-то какая хорошая: вы шесть дней работаете, два отдыхаете, а я два дня работаю, а шесть отдыхаю, сутки через трое». Я тогда уже был на пенсии».
23 октября 2002 года
Вечером в здание театра врываются вооруженные люди в камуфляже.
21.05
Николай Любимов: «Я пошел делать очередной обход здания. Прошел по коридорам, поднялся на второй этаж. Вижу — стеклянные двери разбиты, и в сторону зала удаляются два каких-то молодых человека в камуфляжной форме. Они быстренько подошли, а у них, оказывается, автоматы в руках. Мне, значит, прикладом по спине: «Пойдем с нами». — «А в чем дело?» — «Ты являешься теперь нашим заложником». Повели меня в зал. В зале – картина, которая у меня стоит перед глазами всегда, и от нее прямо холод в душе появляется: мертвая тишина, стоят шахидки с одной стороны прохода, с другой и в центре».
23 октября я краем уха слушал телевизор, где в новостях передали про захват театра на Дубровке. Я тут же оделся и поехал туда.
Татьяна Карпова: «23 октября мой сын Александр Карпов пошел посмотреть наш феноменальный мюзикл, сделанный Иващенко и Васильевым. Саша как раз в начале октября закончил работу над американским мюзиклом «Чикаго», был переводчиком, работал с Киркоровым, поэтому у него был профессиональный интерес. На «Норд-Ост» он пошел с женой Светланой. К счастью, она выжила».
Олег Жиров: «В тот день моя жена Наталья с нашим 14-летним сыном Дмитрием пошли на мюзикл «Норд-Ост». Я услышал, как по телевизору передавали первое сообщение о захвате «Норд-Оста». Тут же оделся и через 15 минут был на Дубровке. Первый звонок мне на мобильный от жены раздался, когда я подходил к парковке около здания театра, около десяти вечера».
Дмитрий Шалганов: «В то время я работал на американскую газету Boston Globe. Мне позвонил ее московский корреспондент Дэвид Филиппов и сказал: «Дима, знаешь, у вас театр захватили». Я сразу собрался и поехал к театральному центру».
Олег Денисенко: «Вечером 23 октября прошел сигнал, что произошел захват заложников. Мы были на объекте, можете назвать это базой. Всех вызвали на совещание. Начальник управления генерал-майор В.Г. Андреев поставил перед нами задачу: выдвинуться в район проведения операции, задача будет уточнена на месте».
Валерий Драганов: «23 октября я ехал в Домодедово, чтобы улететь на Дальний Восток. Уже на МКАД мне позвонил Алексей Венедиктов и попросил комментария по поводу захвата. Я в то время был депутатом от Автозаводского района, то есть Дубровка была как раз моим округом. Я сразу включился, и, помню, сказал, что сейчас прежде всего нужно наладить профессиональный переговорный процесс с захватчиками. Я сказал, что прямо сейчас разворачиваюсь и еду туда. Меня никто не организовывал и не звал. Это было мое решение».
Геннадий Соколов: «В момент захвата я находился на дне рождения у товарища. По тогдашней системе оповещения (это был пейджер) получил сигнал боевой тревоги. В срочном порядке мы выдвинулись в подразделение, где нам и сообщили, что произошло на Дубровке».
Иосиф Кобзон: «23 октября я краем уха слушал телевизор, где в новостях передали про захват театра на Дубровке. Я тут же оделся и поехал туда. Это была моя собственная инициатива, меня никто не уполномочивал. Но, в конце концов, я тогда был депутатом».
Валерий Драганов: «Через полчаса после захвата я был уже на Дубровке. Когда на одном из кордонов мою машину не пропустили, я вышел и пошел пешком, не обращая ни на кого внимания. Милиционерам предъявлял свое депутатское удостоверение. Хотя меня и узнали, сомнения — пускать или не пускать — и вопросы от офицеров, ОМОНа, ФСБ и ФСО были».
22.30
Известны имена захватчиков: это чеченские боевики во главе с Мовсаром Бараевым. Террористы требуют прекращения войны в Чечне, но заявляют, что готовы отпустить иностранных граждан, находящихся в числе заложников.
Место теракта оцеплено ОМОНом и спецслужбами.
Меня посадили где-то на двенадцатом-пятнадцатом ряду, и девушка-шахидка со мной рядом стояла. Она была очень молодая: лет шестнадцать-восемнадцать
Дмитрий Шалганов: «Я обежал вокруг этого здания и, честно говоря, поначалу ничего не понял. Первая неразбериха, никаких турникетов, ничего не понятно. Я сунулся было внутрь. Ходил там какой-то дядька в желтом жилете, пытался всех гнать. А я был в красной куртке: то ли парамедик, то ли спасатель — в общем, непонятно кто. И я его обогнув, подошел прямо к театральным дверям, подергал их и только потом подумал: «А что я делаю?» Ну влезу я туда, а что я смогу? Людей я не выведу и снять ничего не сниму. Просто так башку положить тоже жалко. И внутрь не пошел».
Николай Любимов: «Меня посадили где-то на двенадцатом-пятнадцатом ряду, и девушка-шахидка со мной рядом стояла. Она была очень молодая: лет шестнадцать-восемнадцать. Она даже у меня сочувствие вызывала. Мне потом удалось с ней разговориться, я говорю ей: «Ты как попала сюда, в чем дело, ты дура, что ли, собой жертвовать?» А она говорит: «А знаете, надоело нам сидеть в подвале под бомбами круглосуточно там, в Чечне. У меня ребенок новорожденный, я его фактически бросила, когда сюда пошла».
23 октября вечером я был на встрече. Мне позвонил Константин Эрнст и сказал: «Твой мюзикл захватили чеченцы».
Олег Жиров: «Возле ДК царила неразбериха. Я сразу же обратился к сотрудникам милиции, которые натурально послали меня подальше и попросили им не мешать со своей информацией. Я обратился к Сергею Ястржембскому, который был представителем от администрации президента и был главным на Дубровке в эти часы. Тот разрешил мне остаться внутри заграждения, которое начали устанавливать сотрудники милиции и военнослужащие, и информировал меня каждые полчаса о том, чего сам не знал».
Дмитрий Шалганов: «Я зашел за угол театра и увидел, что из маленького окна, видимо туалета второго этажа, спускаются по длинной белой тряпке люди, потом они спрыгнули и зачем-то стали перелезать через забор, вместо того чтобы просто обойти здание. Я подошел к тряпке — она висела над головой, и можно было до нее дотянуться, — подергал ее и решил, что лезть туда не стоит, пристрелят».
Валерий Драганов: «Первыми, кого я увидел в штабе, были мэр Лужков, главврач Москвы Сельцовский, префект Зотов, Ястржембский и еще узнал со спины Александра Цекало. Как оказалось, он чудом спасся. Когда я вошел, он как раз рассказывал эту историю».
Александр Цекало: «23 октября вечером я был на встрече. Мне позвонил Константин Эрнст и сказал: «Твой мюзикл захватили чеченцы». На тот момент я уже формально не работал на спектакле как продюсер, но помогал, конечно, по мере сил. Я сразу поехал на Дубровку и трое суток провел в штабе вместе с остальными. Рассказывал, как устроено помещение, подсобки, гримерки».
Валерий Драганов: «Цекало был одним из первых, кто дал полезную информацию, что происходит внутри, в то время как были и те, кто пытался его обвинять в том, что его интервью осложнили операцию. Было два штаба — один гражданский, другой военный. Во второй никого не пускали. Но я общался и с ними. Я сосредоточился на подготовке переговоров с террористами. Хотя таких полномочий мне никто не давал. Вообще из парламента авторизованных спикеров не было. Давать комментарии имел право только Васильев, который на тот момент был замминистра МВД. Но он появился в эфире лишь на второй день. Уверен, что в числе других я заполнил этот почти суточный вакуум».
Олег Жиров: «В это время отключили всю мобильную связь у Дубровки. По этому поводу все тот же Ястржембский, улыбаясь, отвечал, что у него все работает».
Александр Цекало: «Мне запомнилась работа сотрудников ФСБ. Они опрашивали, у кого какие знакомые есть в зале, брали номера их телефонов и договорились с сотовыми операторами, чтобы у этих людей, заложников, всегда были включены мобильные, даже если на балансе нет средств. Чтобы они максимальное время были на связи».
Олег Жиров: «Через два-три часа связь снова появилась, и моя жена смогла дозвониться второй раз, сообщив вместе с сыном данные о количестве иностранных заложников, которые я передал иностранным представителям прессы и в голландское посольство».
Николай Любимов: «Шахидки все были, как одна, готовы были собой пожертвовать. На сцене стояли ребята в камуфляжной форме с автоматами. Спектакль все время шел с аншлагом, зал был почти полон. Они же буфет разграбили и потом раздавали воду, шоколадки — подкармливали весь зал. Довольно доброжелательно, скажем так, к нам относились».
Олег Жиров: «Все журналисты (кроме представителей телевизионного канала ОРТ, которые, наверное, были проинформированы) пришли на встречу с Ястржембским в назначенное время и место. Но обещанная встреча не состоялась».
Олег Денисенко: «Мы выехали на Дубровку, провели рекогносцировку, уточнили задачи и поехали в ДК «Меридиан» на Калужской, это было максимально схожее здание с театральным центром на Дубровке. Ночью 23-го мы уже туда переехали. Стали изучать здание, собирать информацию, параллельно разрабатывали варианты проведения операции».
В ночь на 24 октября
Олег Жиров: «Уже за полночь приехали генералы, которые с Ястржембским вообще не разговаривали. Ему отводилась, вероятно, другая роль. Роль дезинформатора».
Валерий Драганов: «На второй день на всякую информацию вовне наложили запрет. Стали говорить, что это вредно и мешает процессу освобождения. Но я продолжал говорить: чем больше я рассказываю о том, что происходит в переговорном процессе, тем сильнее стимулирую бандитов на более благоразумные решения и в то же время информирую родных и близких заложников».
В первый же день женщина пыталась прорваться к нам в зрительный зал. Бараев сказал: «Какая-то засланная кагэбэшница к нам рвалась, но мы ее расстреляли»
Николай Любимов: «Предводитель их, то ли Бароев, то ли Бероев, он три раза в сутки выходил на сцену и, значит, в зал провозглашал свои требования, пожелания и сообщал, как идут дела. Мне-то все было известно, потому что у этой шахидки было переговорное устройство, как рация, а наверху — телевизионный экранчик где-то семь на десять сантиметров, и она все время смотрела «Первый канал». Я ей говорю: «Что ты «Первый канал» все время крутишь, ты давай НТВ включай!» Потому что там сплошная пропаганда шла, а НТВ-то все-таки в то время независимая компания была, можно было правду услышать. Ну она переключит на НТВ, а потом опять на «Первый канал», он ей больше нравился. А в новостях там такую чушь пороли… Ни придумать не сыскать!»
Иосиф Кобзон: «Сначала с ними говорил Асламбек Аслаханов, и те с ним были невежливы. Они вообще не хотели никого видеть, ни с кем общаться. Только с первыми главами государств. Я был готов идти переговорщиком, потому что с 1964 года я ношу звание заслуженного артиста Чеченской Республики. Поэтому для террористов я был определенной фигурой, меня все-таки слушали еще их родители. Они там все были очень молодые — лет 17–20, не больше».
Валерий Драганов: «Список официальных переговорщиков сложился к утру 24 октября. Я в него не вошел. Я был любитель, кое-что записывал — разные важные сведения для себя, чтобы потом определить тактику поведения. Отлучился ненадолго и обнаружил, что моих записей нет. Сразу вычислил, кто туда залез, и понял, что к нам приставлен какой-то «товарищ майор». Ну я иронично посмотрел ему в лицо. Он сделал вид, что ничего не понимает. Но я-то бывалый человек, хотя права качать не стал — обстановка военная».
Геннадий Соколов: «Боевую задачу ставил начальник отдела полковник Юрий Торшин — он входил тогда в оперативный штаб. Юрий Николаевич сформулировал перед нами общую задачу, затем каждому определил его направление и собственную узкую задачу, пояснил, кто и за что лично отвечает».
Николай Любимов: «В первый же день женщина пыталась прорваться к нам в зрительный зал. Бараев сказал: «Какая-то засланная кагэбэшница к нам рвалась, но мы ее расстреляли». И была слышна очередь автоматная, и, кстати, звук был совсем другой, чем когда стреляли по нам».
Валерий Драганов: «Под утро случился тот выстрел, когда убили ту девушку, Олю Романову. Как она смогла туда попасть, я не знаю».
24 октября
Олег Жиров: «Утром 24 октября рядом с театральным центром я случайно познакомился с Зауром Талхиговым. Выяснилось, что Талхигов — чеченец и знает Бараева. Он прибыл по призыву чеченской общины в Москве, не имея прописки, денег и т.д., руководствуясь одним желанием оказать помощь. Я готов в обмен на жену и сына сам сдаться. В это время к нам подбежала журналистка: «Заур, тебя к телефону. Звонит дежурный ФСБ по штабу». Так его пригласили в штаб».
Я попросил их снять маски и спросил, кто тут главный. Встал тот парень, который со мной первый заговорил, представился «Абубакар» и спросил, зачем снимать маску. Да в лицо тебе хочу посмотреть, ответил
Валерий Драганов: «Происходит крен уже в сторону посольских... Меня это немножко раздражало. По нашей любимой русской традиции нам сначала важно сделать для иностранцев, а потом уже для своих. Хотя рядом со мной страдали мои друзья. В числе заложников, например, была дочь бывшего министра экономики Андрея Нечаева».
Олег Жиров: «Ястржембский продержал иностранных дипломатов в ожидании переговоров в отведенном для этих целей помещении, не позволив им получать информацию. Террористы поставили новое условие, что если родственники заложников проведут демонстрацию на Красной площади, то они отпустят детей».
Валерий Драганов: «Никаких представителей иностранных спецслужб не было. Вообще не было лишних людей».
В 13 00 в здание театра заходит Иосиф Кобзон: «Когда я вошел внутрь, то сразу сказал: «Опустите автоматы». Они целились мне прямо в живот. Потом сказал: «Вы не чеченцы». Там один в маске удивился и переспросил, почему я так считаю. «Потому что сидите, когда к вам аксакал пришел». Тогда он сразу вскочил. Все-таки дисциплина у вайнахов всегда присутствовала. Я попросил их снять маски и спросил, кто тут главный. Встал тот парень, который со мной первый заговорил, представился «Абубакар» и спросил, зачем снимать маску. Да в лицо тебе хочу посмотреть, ответил».
Олег Жиров: «Талхигов находился в центре внимания. Российские политики (Явлинский, Немцов, Кобзон) использовали Заура как посредника в переговорах. Многие думали, что он из ФСБ. Хотя на самом деле он просто смог по телефону установить контакт с захватчиками заложников. Он говорил: «Ты знаешь, Олег, они очень хорошие мусульмане. С заложниками они ничего плохого не сделают. Я думаю, у них другие цели. Но они мне не доверяют. Они думают, что я из ФСБ, и на откровенный контакт со мной они не идут». Тогда у меня родилась идея. Я опять позвонил жене. Попросил подозвать кого-нибудь из боевиков. Сказал, что с ними хочет пообщаться чеченец. Потом мне сын рассказывал, что подошел террорист в маске, взял телефон и о чем-то долго в углу зала говорил на чеченском с Талхиговым. Чеченец даже пытался передать трубку Бараеву, но тот отказался».
Валерий Драганов: «Мне удалось поговорить с двумя заложниками. Одна из них мне позвонила на мобильный, уже когда запретили звонить. Говорила шепотом. Разговор состоял из двух частей. Первая — мольба, вторая — проклятие («чтоб вы все там сдохли, вам плевать на нас»). Но к этому надо быть готовым, и это справедливо, что человек перед лицом смерти не имеет никаких других надежд, кроме спасения».
Николай Любимов: «Все сидели смирно, потому что террористы никаких вольностей не позволяли. Как только начинался шум в зале, они сразу же автоматную очередь поверх голов — и все прыг под кресло! И я в том числе. А на вторые сутки я осмелел, думаю: я же старый человек уже, может, это и судьба моя. Если смерть, то мгновенная. Шахидка-то стоит, не боится. Значит, они холостыми патронами стреляют. И я перестал нырять туда, вниз».
Иосиф Кобзон: «У них были вполне серьезные намерения, и я не сомневаюсь, что взрыв был бы. Во время нашего разговора Абубакар подозвал девушку, всю укутанную в черное. Маленькая, худенькая. Иди сюда, говорит, Зуля. Покажи нашему гостю, что у тебя есть. Она разжимает руку, а на ладошке — пульт дистанционного управления с кнопкой. Террорист говорит: видишь, если Зуля нажмет кнопку, все взлетит на воздух. Они были готовы умереть. Это полная чушь, что они были под наркотиками или пьяные. Глупая и бездарная выдумка прессы. Они были зомбированы и очень сосредоточенны».
Олег Денисенко: «Здание было так построено, что если бы взрывчатка, которая была в зале, сработала, оно бы просто сложилось».
Олег Жиров: «Тут снова звонит Наташа. «Олег, нас пересадили в первый ряд. Сказали, что если завтра (25 октября) к девяти утра придет голландский посол с журналистами, то нас отпустят». Я снова набрал номер Наташи, но трубку снял чеченец. С тех пор телефон жены находился у чеченцев и Заур мог обсуждать с ними детали освобождения».
Валерий Драганов: «Там внутри были смертники, которые на самом деле ничего не хотели. Если мне об этом говорили Рошаль и Кобзон, которые c ними общались, то я им верю».
Иосиф Кобзон: «Потом они велели привести Хакамаду и Немцова. Я вышел из театра, вижу — они стоят, Ирина и Борис. Я передал им, что их хотят видеть. Ирина была готова сразу идти, а Немцов занервничал, сказал, что ему нужно это «согласовать», и убежал. Мы его ждали-ждали, время шло-шло. Я сказал, что нельзя заставлять их так долго ждать — они могут начать нервничать. Пошли с Хакамадой вдвоем».
Валерий Драганов: «Мне показалось, что именно прессинг Немцовым президента стимулировал террористов к выдвижению более жестких условий. У нас около штаба находилась спецбудка, оборудованная прямой линией правительственной связи. Они все время бомбили, чтобы их пустили в эту будку переговорить напрямую с Путиным. Я видел, как они вошли в этот автобус. Говорили ли они с президентом или, может быть, с Волошиным, я не знаю. Но вроде как с Путиным. И он им не рекомендовал идти туда. А они настаивали, что они демократично настроенные, более лояльные, чем остальные, и если они зайдут, то смогут договориться, потому что они более авторитетные и более популярные».
Ирина Хакамада: «Я всего лишь вела переговоры, добиваясь того, чтобы операция имела целью спасение жизней заложников. Если вы помните, накануне штурма через меня террористы выдвинули требования: они были абстрактными, невыполнимыми, в физически обозримые сроки (имеющие значение для жизни заложников) никаких войск из Чечни вывести было невозможно, и сами террористы это понимали. Это была демагогия».
Иосиф Кобзон: «Когда мы туда пришли, Ирина очень сильно нервничала и попросила разрешение закурить. Ей тогда Абубакар сказал очень серьезно: у нас не пьют и не курят. Так и не разрешил ей выкурить сигарету. Потом Хакамада просила разрешить ей вывести еще кого-нибудь из детей, но Абубакар очень жестко ее пресек: «Нет. Никакого торга больше не будет».
25 октября
Валерий Драганов: «Я разделял свое участие на штаб и т.н. спортзал, который находился рядом, в ста пятидесяти метрах. Там находились родственники и близкие заложников. И эта зона — между штабом и спортзалом — простреливалась. Я сначала не обращал на это внимание, но потом изменил маршрут».
Татьяна Карпова: «Мы, родные заложников, собрались в здании ПТУ за три дома до зала на Дубровке. И, как и они, три дня там сидели, ждали развязки. Как сельди в бочке, нас уже никуда не выпускали. Мы ждали».
Геннадий Гудков: «Надо отметить то, что делал Кобзон и другие депутаты, которые вели переговоры о том, чтобы отпустили детей, о том, чтобы дали возможность поить и кормить заложников. Эти переговорщики, конечно, подвергали свою жизнь чудовищному риску, это геройство, и они получили заслуженные награды. Я же лично просто осуществлял связь между штабом и общественностью: такие комментарии, на мой взгляд, принесли пользу, поскольку страна тогда нуждалась в информации — надо было просто объяснить людям, что происходит. Если от этого была какая-то польза, то слава богу».
Валерий Драганов: «Я понимал, что готовится какая-то операция, поскольку доходила отрывочная информация. Но таких деталей, что там какой-то газ, — этого я не знал».
Олег Денисенко: «Двадцать пятого на «Калужскую», напротив «Меридиана», приехала жена, и мы разговаривали в течение пяти минут. Я понимал, что впереди будут события, итога которых я не знаю. Моя дочь тоже собиралась 23-го числа идти на «Норд-Ост» с одноклассниками и преподавателем. Но счастливое стечение обстоятельств: не сложилось, отменили этот поход».
Дмитрий Шалганов: «Потом приехали спецы. И сразу было видно, что эти люди приехали работать. У них меж собой есть классификация: «завальщики» и «тихие негодяи». И когда видишь, что приехали «тихие негодяи», значит, будет серьезная работа. А я десять лет до этого снимал разные происшествия, и, возможно, мой облик и мой хвост на затылке им примелькались».
В ночь на 26 октября
Александр Цекало: «Накануне проведения операции наш штаб распустили. Всем гражданским сказали, что они должны покинуть здание. Сделал вид, что ухожу, а сам вернулся. Но меня не пустил внутрь штаба охранник Лужкова, хотя он меня и знал. Мол, приказы надо выполнять».
Валерий Драганов: «Я убежден, что спецслужбы, которые мониторили ситуацию внутри, оценивали ее каждую минуту, каждую секунду. Маятник усугубления ситуации раскачался. Все дело шло острому завершению».
Мы прекрасно отдавали себе отчет, что в случае подрыва здания, чем угрожали террористы, мы можем остаться в этой охваченной огнем братской могиле
Олег Денисенко: «В подобных случаях решения принимает не только штаб, активное участие принимают и сами боевые отделы, и основная роль в этой операции принадлежала нам. Мы искали решения, как в данных условиях проводить операцию. Мы общались с людьми, которые обслуживали здание, с технологами. Благодаря этому был найден очень грамотный, разумный вариант штурма с использованием газа, чтобы максимально обезвредить террористов и спасти заложников. У нас были противогазы, каждому были выданы антидоты, и в случае отравления мы должны были ввести их себе».
Валерий Драганов: «Перед штурмом мы с главврачом Москвы Андреем Петровичем Сельцовским стояли на крыше и смотрели на театральный центр. Я тогда удивился: «Здесь же простреливается. Зачем ты здесь торчишь?». Он смотрел вниз и сетовал: «Посмотри, там мои «скорые» будут стоять, тут будут стоять, а больше не могу впихнуть». А знаете почему? Вся площадь перед театром была заставлена машинами актеров и зрителей. Плюс там стояли 5–7 машин, в которых подозревали взрывчатку, и их надо было объезжать. Потом, конечно, все на это плюнули. Это наш бардак называется».
Дмитрий Шалганов: «Я заранее приметил место, где можно было пройти за оцепление. И в тот момент, когда начался штурм, я перепрыгнул через гаражи и просто вошел в здание через выбитую буквально за минуты до меня боковую стеклянную стену фойе».
Геннадий Гудков: «Что касается самого штурма, то силовая часть операции в принципе была, если так можно выразиться, удачной. Можно сказать спасибо ребятам из «Альфы», ребятам из других спецподразделений, которые саму боевую часть операции провели достаточно четко и грамотно, избежав жертв и потерь».
Валерий Драганов: «Для машин «скорой помощи» действительно был ограничен въезд. О том, что было потом, не берусь судить. Но точно помню, что в штабе были распределены и больницы, и врачи, запасы крови, расписана координация медиков, которые будут оказывать помощь. Потом все смешалось».
Александр Цекало: «Я поехал домой, включил телевизор, увидел штурм, вернулся назад».
Геннадий Соколов: «Понятно, что я волновался… Мы прекрасно отдавали себе отчет, что в случае подрыва здания, чем угрожали террористы, мы можем остаться в этой охваченной огнем братской могиле. Кстати, увиденный потом в здании арсенал и количество взрывчатки произвели на меня сильное впечатление».
Дмитрий Шалганов: «Они все были в противогазах. И когда они влетели в надышенное и «настонутое» помещение, где не хватало воздуха, то стекла противогазов сразу запотевали. И они срывали с себя эти маски и также траванулись. Поэтому, когда стало можно, они повынесли окна в фойе, чтобы проветрить помещение. А я шел за «бронированным» человеком, который первым вошел в зрительный зал. Я видел, как он лег перед дверью, приоткрыл ее, просунул туда свою «стрелялку», сунул туда голову, потом щелчок. Я спрашиваю: чего? Он говорит: спит. Это была одна из террористок с поясом. Она лежала в кресле, раскинув руки».
Я сидел с правой стороны, прямо у выхлопной пушки, из которой газ выходил, так что мне досталось больше всех. И этому поспособствовал мой друг, дежурный электрик Рузаев Вася
Николай Любимов: «Штурм я не помню, и никто его не помнит, потому что все уснули мгновенно. Последние мои впечатления — я говорю: «Ребята, по-моему, какой-то газ подпускают», какой-то сладковатый запах я почувствовал. Мне говорят: «Да что вы, Николай Алексеевич, это мочой пахнет». — «Она аммиаком пахнет, а тут другое дело». Это были мои последние слова».
Геннадий Соколов: «Полковник Торшин всегда выбирает самое сложное направление. Он сказал: «Идем брать Бараева». Впрочем, понятно, что задачи было две: спасти заложников и уничтожить террористов. Мы до мелочей отрепетировали все свои действия на аналогичном здании у метро «Калужская» и были готовы к штурму».
Олег Денисенко: «По-моему, нас было восемнадцать человек. Всего было четыре отдела из «Альфы» и, наверное, три отдела из «Вымпела». У всех были разные задачи. У меня задача была связана с тем, чтобы обеспечить возможность войти в зал. А затем мы вместе со всеми работали внутри зрительного зала. Для того чтобы мы могли зайти внутрь, террористы должны были быть обездвижены».
Геннадий Соколов: «Торшин шел впереди, я рядом с ним (чуть позади и сбоку). Все поначалу были в противогазах. В здание театрального комплекса зашли с левой стороны, техник установил заряд на двери, стекла разнесло взрывом; помню, противогазы мешали — ограничивали видимость, тем более что стекла в них запотели. Крепко выругавшись, Юрий Николаевич сорвал противогаз. Я боковым зрением заметил это и поступил таким же образом».
Олег Денисенко: «Первый боевик, которого я увидел, был убитым. Он лежал на подступах к залу, убитый нашими коллегами. В коридорах была не такая сильная концентрация газа. У него лежал противогаз в противогазной сумке. У некоторых других террористов тоже были противогазы».
Дмитрий Шалганов: «Самое главное в такой ситуации — никому не мешать и никогда не выходить вперед них. Люди на работе, у них все рассчитано, они мыслят угловыми скоростями и секторами обстрела. И еще важно: если ты не знаешь, что делать с этим материалом, — сиди дома. Два пункта обязательны: 1. Не навреди в процессе. 2. Не навреди результатом. Если в результате твоей съемки кому-то придется менять работу, потому что ты засветил человека, то это неправильно. Это негласный внутренний договор, что если ты там, то ты осторожно обращаешься со снятым материалом».
Олег Денисенко: «В зале не стреляли, в коридорах — да. Нашей группе попались два стрелявших боевика, там, где был Бараев, по-моему, было пять человек».
Дмитрий Шалганов: «Я зашел в зрительный зал, хотя туда нельзя было заходить без противогаза. Видимо, к этому моменту уже частично проветрилось, когда открылись двери. Не все спали: кто-то стонал, кто-то ворочался, кого-то тошнило. Запах страшный, но это был не запах газа. Мрак мрачный. Свет был включен, этого было достаточно для съемки. Я пробыл там недолго, может быть, 2–3 минуты».
Николай Любимов: «Я сидел с правой стороны, прямо у выхлопной пушки, из которой газ выходил, так что мне досталось больше всех. И этому поспособствовал мой друг, дежурный электрик Рузаев Вася. Он помог омоновцам проникнуть в вентиляционные шахты и зарядить их этим газом. Он работал в тот день, но ему удалось спрятаться, и все три дня просидел в подвале. Он ни на какие контакты не выходит, интервью не дает, думаю, что он дал подписку о неразглашении. А мне он просто раньше времени сболтнул это дело. И с тех пор молчит».
Олег Денисенко: «Да, я ввел антидот. Но он был рассчитан не на такую концентрацию и не на такое длительное время пребывания. Говорят, много газа было. Но что значит много? Если бы его было мало, террористы бы его почувствовали, применили бы оружие... Если бы заложники почувствовали газ, его почувствовали бы и террористы, и тогда они предприняли какие-то меры: взорвали бы зал, открыли бы двери».
Геннадий Соколов: «Когда операция по зачистке закончилась, мы кинулись в зал выносить заложников. Первый террорист, который мне попался, был Бараев, с ним в комнате был его помощник. Это была та комната, где они давали интервью. Они сопротивлялись, очень активно отстреливались, перестрелка шла секунд тридцать. Затем мы сразу пошли в зал и начали помогать эвакуировать заложников. Некоторые заложники двигались, кто-то спал беспробудным сном. Был врач, который сказал, чтобы тех, кто шевелился, будили и заставляли идти. Я увидел молодого человека, который лежал и как-то подергивался, я его разбудил, он меня увидел и очень испугался. Такой крик ужаса был! Но я ему сказал: «Все, твои мытарства закончились, быстро встали и пошли!» Кому-то передал его, и ему помогли выйти. Ситуация была в прямом смысле взрывоопасная, ведь посреди зала находился фугас и в любой момент мог произойти взрыв. Я нервничал, торопился…»
Выносили их молодые солдаты, они были в зеленой форме. Солдаты не знали, что делать с этими людьми, они просто выносили их и тупо складывали на площадке перед зданием
Александр Цекало: «Как бы то ни было, я видел, как работает штаб. Сотрудники ФСБ отлично сделали свою работу».
Дмитрий Шалганов: «Я понял, что устал и что мне нужно воздуха глотнуть. И я вышел через то же окно, через которое заходил. И это была моя ошибка. Там внизу было несколько спецназовцев, некоторых из них тошнило. И меня приняли не за того парня — мало ли кто проснется и выскочит. Я ничего не успел сказать, как меня положили лицом на асфальт, здорово побили и переколотили обе камеры, вытащили и засветили все пленки. Ударили ногой в бок и, смутившись раздавшимся хрустом, решили, что пока хватит. И только после этого они спросили, где мои документы. — «Ну вот там, где хрустело». Один из них залез мне в карман и вытащил оттуда шоколадку «Аленка», которая и хрустнула. «Это, что ли, ксивы твои?» — «Ксивы глубже, копайся».
Геннадий Соколов: «Заложники находились в разном состоянии. Кто-то без сознания, кто-то в шоке, потеряв ориентацию в пространстве, а кто-то с ясной головой. Мы как одержимые вытаскивали на руках всех, поскольку речь шла о жизни стольких людей!»
Дмитрий Шалганов: «Потом пришел начальник подразделения, сказал: «Ну куда ты полез, дурак? Ты же все понимаешь». И я, отлипая от стены, ответил: «Да, понимаю». — «У тебя ведь нет претензий?» — «Какие претензии? Одно большое спасибо». У меня действительно не было никаких обид, хорошо, что сгоряча не пристрелили».
Олег Денисенко: «Мы стали выносить людей на улицу. «Альфа» и «Вымпел» вынесли примерно половину заложников, я — примерно двадцать человек. После того как мы выносили их на улицу, они начинали отходить, совершать какие-то движения, дышать. Фактически мы выполнили и работу по освобождению заложников, и половину работы по эвакуации».
Валерий Драганов: «Когда начался штурм, я со своим товарищем Николаем Климкиным вытаскивал из театра тела раненых и погибших. Мы зашли вместе с первым отрядом, первым эшелоном штурма. Тех, кто появлялся в вестибюле и уже падал или еле-еле выходил, мы подхватывали, выводили и сажали на тротуаре спиной к стенке, чтобы они могли начать дышать».
Дмитрий Шалганов: «Выносили их молодые солдаты, они были в зеленой форме. Солдаты не знали, что делать с этими людьми, они просто выносили их и тупо складывали на площадке перед зданием».
Александр Цекало: «После штурма я выносил людей из здания, точнее из фойе. Внутрь не пускали. Думал, что выношу мертвых. Там было и не определить, кто жив, а кто нет. Мы их просто выносили на воздух, укладывали и возвращались снова таскать. Дальше начался полный бардак».
Спустя время ко мне пришла бывшая заложница Ольга Черняк, которую как раз тоже посадили, и рассказала, что очнулась от газа в госпитале. Еще я знаю человека, который очнулся в морге. Сам встал и ушел
Олег Денисенко: «Если бы своевременно и квалифицированно была оказана медицинская помощь, то жертв было бы на порядок меньше. Я не говорю, что это вина врачей или МЧС, но именно неправильно оказанная помощь привела к такому количеству жертв».
Татьяна Карпова: «Государство скрывало состав газа, который использовался при штурме, медики не могли определить антидот. Они его искали наугад. Кто-то обнаружил, что помогает ампула налаксона, — это препарат, который врачи «скорой» колют, например, наркоманам при передозах. Люди стали оживать от налаксона, и медики стали друг другу передавать: «коли налаксон!». Но не во всех «скорых» он был и не хватало его на всех 912 заложников. К тому же по правилам надо было метить зеленкой, к примеру, тех пострадавших, кому уже ввели антидот, а этого второпях не делали, и были летальные исходы уже и от налаксона, некоторым кололи по 2–3 ампулы, а некоторым ни одной».
Олег Денисенко: «У всех врачей, которые участвовали в операции, были точно такие же антидоты, как и у нас, которые они должны были применять в отношении заложников и участников штурма, если те пострадают. Врачи, которые занимались эвакуацией и оказанием помощи, были собраны в одном помещении и проинструктированы».
Татьяна Карпова: «Нам сказали, что всех наших повезли в больницы на обследование. А потом поползли слухи: «Погибло 10 человек… 20 человек… 40... 60…» А когда узнали, что погибло 130 человек, то все были в шоке: зачем нас обманывали?! При этом мы не могли найти своих близких! Зато штабисты уже отмечали праздник. А мы все плакали в истерике, в зале пахло валерьянкой и валокордином. Не было никакой информации — самое страшное. Появлялись списки, нас везли по больницам, а там не оказывалось наших родных!»
Валерий Драганов: «Потом уже вытаскивали и сажали в автобус. Всех своих я точно посадил на сиденья, не зная, живые были они или нет. Спустя время ко мне пришла бывшая заложница Ольга Черняк, которую как раз тоже посадили, и рассказала, что очнулась от газа в госпитале. Еще я знаю человека, который очнулся в морге. Сам встал и ушел».
Татьяна Карпова: «У нас были случаи, когда шевелились мешки черные, куда были упакованы эти как бы трупы, люди приходили в себя».
Александр Цекало: «Еще неделю я провел, объезжая морги. Ведь родным и близким заложников ничего не говорили. Все, что было после захвата, просто ужасно. Принимая людей в больницу, никто не отвечал ни на какие вопросы. Единственный способ понять, жив человек или нет, — это объездить морги. Если там человека не было — значит он живой и надо искать его по больницам. Это был странный и, пожалуй, самый тяжелый опыт в моей жизни».
Над спецвыпуском работали
Текст
Анна Байдакова, Михаил Мошкин, Вадим Кантор, Надежда Померанцева, Инна Логунова, Марина Лепина, Александра Ильина, Дарья Луганская
Продюсер
Надежда Померанцева
Фотографии
Дмитрий Коротаев (Reuters), Муса Садулаев (AP), Сергей Карпухин (Reuters), Денис Синяков (РИА Новости), Кирилл Каллиников (РИА Новости)