Последний узел года
Морозной ночью 11 декабря 1922 года милиционер Пикелев стоял на посту на углу улицы Халтурина и Мошкова переулка, неподалеку от «б. Зимнего дворца». Был шестой час утра. Внезапно Пикелев заметил во тьме человека с большим узлом в руках. Как будет потом написано в материалах следствия, это показалось Пикелеву подозрительным, и он «предложил ему остановиться». Предложение, видимо, звучало как «Стой, кто идет!». Неизвестный тотчас кинул узел и бросился в подворотню. В Петрограде 1922 года милиционеров боялись, и не напрасно.
Дальше, по официальной версии, произошло следующее: неизвестный вернулся из темного проходного двора, чтобы отнять у милиционера узел, но, увидев, что тот «намеревается стрелять», кинулся в ворота дома №1 по Мошкову. «Намерение», видимо, звучало как «Стой, стрелять буду!».
Пикелев выстрелил вслед убегавшему и ранил его — смертельно. Неизвестный скончался по пути в больницу. Вскрытие показало, что пуля прошла навылет, пробив легкое, лопатку и сломав второе, третье и четвертое ребра. В узле, из-за которого все и произошло, лежали простыни, салфетка и какие-то тряпки. А убитый оказался 21-летним студентом Института гражданских инженеров Анатолием Спесивцевым, братом балерины «б. Мариинского театра» Ольги Спесивцевой, одной из лучших Жизелей мира.
Только благодаря этому родству банальное дело об узле с тряпками и пробитом легком и попало в газеты.
В момент гибели брата уже всемирно известная Ольга была с матерью в Лондоне на гастролях.
По убийству было проведено дознание. Пикелева, по-видимому, разжаловали — в газете он назван «б. милиционером». Выяснилось, что в тот день Спесивцев был на вечеринке у знакомых, а затем, проводив одну из дам, отправился домой. Газета называет адрес: Мойка, 11 (ныне консульство Нидерландов). До дома ему оставалось дойти 300 метров. Никакого узла у него с собой не было. Короче говоря, произошла досадная ошибка: милиционер Пикелев думал, что вор возвращается за узлом, а это был шедший ему навстречу Спесивцев. То есть хотел застрелить неизвестного с узлом, а застрелил неизвестного без узла.
Жизель и нехорошая квартира
Одна из самых примечательных подробностей этой истории — адрес квартиры, в которую так и не успел вернуться студент-инженер Анатолий Спесивцев.
Мойка, 11, один из самых одиозных домов послереволюционного Петрограда, числится среди петербургских адресов всемирно известной балерины Ольги Спесивцевой. Она поселилась там в том же 1922 году. Богемно-революционной атмосферой дом 11 был обязан квартире 34, в которой жила семья Каплунов, заметная в Петрограде.
Мать семейства была сестрой председателя Петроградской ЧК М.С. Урицкого, убитого в 1918 году. Его имя теперь носила «б. Дворцовая площадь», в которую упиралась улица Халтурина, «б. Миллионная», где дежурил злополучный Пикелев. Дочь Софья была скульптором и антропософом, секретарем «Вольфилы» (Вольная философская ассоциация), дружила с поэтами и писателями, а позже вышла замуж за поэта Сергея Спасского, друга Пастернака. Но самой примечательной фигурой был ее брат — Борис Каплун, приближенный петроградского диктатора Зиновьева, покровитель Андрея Белого и создатель первого петроградского крематория. В 1922 году он был мужем Спесивцевой.
Спесивцева, утонченнейшая из балерин своей эпохи, до эмиграции была любима разными мужчинами. Один был Аким Волынский, главный петербургский эстет, первый ее гражданский муж. Он говорил с ней об искусстве и воспевал ее в своих текстах, но был для нее слишком стар. Другой был театральным художником, мейерхольдовец Владимир Дмитриев. Он слал ей дивные рисованные письма, но был для нее слишком молод — вторым ее мужем он не стал. Зато стал Каплун, энергичный, бесшабашный, могущественный (помог отстоять Мариинский театр, когда тот хотели закрыть). Он ходил в желтых сапогах и был ее ровесником — в 1922 году им было по 27 лет.
С легкой руки ревнивого Волынского Каплуна нередко считают чекистом. Б. Эйфман даже поставил об этом балет — с оглядкой на «Ночного портье». Но чекистом Каплун не был. Он был крупным советским чиновником — управляющим делами Петросовета — и одним из самых эксцентричных персонажей новой советской элиты. Он причислял себя к богеме: в свой кабинет в здании Главного штаба он возил художников и поэтов нюхать конфискованный у чернорыночников эфир и там же держал коллекцию орудий грабежей и убийств, от отмычки до пулемета, — для будущего музея преступности. А на Мойке, 11, в гостях бывали Мейерхольд, Замятин, Ю. Анненков и многие другие. Этот дом был последним, куда заходил Гумилев накануне ареста. Говорят, Каплун пытался потом его спасти, но не вышло.
Веселое синее пламя
В начале 1920-х годов главным увлечением Каплуна был обустраиваемый им крематорий. Туда он возил свою Жизель и поэтов с художниками смотреть, как за слюдяным окошком в заполненной беловатым газом печи извиваются в огне трупы, подписанные на пятке чернильным карандашом. Одна из таких поездок красочно описана Корнеем Чуковским.
«Вчера черт меня дернул к Белицким… Был Борис Каплун — …очень милый. Он бренчал на пьянино, скучал и жаждал развлечений. — Не поехать ли в крематорий? — сказал он, как прежде говорили: «Не поехать ли к «Кюба» или в «Виллу Родэ»? Поехал один я да Спесивцева, остальные отказались».
С ними, кстати, была и 13-летняя дочь Чуковского Лида.
Примечателен тон, в котором будущий автор «Айболита» описывает эту экскурсию, где гидом был некий архитектор, создатель крематория: «Мы смеемся, никакого пиетета. …Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах», «Есть хочется невероятно», «В самом деле: что за церемонии! ...Кому какое дело, как зовут ту ненужную падаль, которую сейчас сунут в печь. Сгорела бы поскорее — вот и все. …Пустили газу — и дело пошло еще веселее. Комиссар был вполне доволен: особенно понравилось всем, что из гроба вдруг высунулась рука мертвеца и поднялась вверх — «Рука! рука! смотрите, рука!» — потом сжигаемый весь почернел, …и из его глаз поднялись хорошенькие голубые огоньки. «Горит мозг!» — сказал архитектор». Этот текст поразительно напоминает газетные публикации 1922 года на тему смерти, проникнутые тем же непринужденным цинизмом. В очерке «Красной газеты» «Осип из анатомички», рассказывающем о студентах в прозекторской, речь тоже идет о «б. людях», которые теперь никому не нужны, и обыгрывается та же деталь: зверский аппетит над трупами как знак торжества жизни над смертью.
Прекрасный новый мир пересматривал свои взаимоотношения с жизнью и смертью, пропаганда кремации была частью глобальной антирелигиозной кампании в 1922 году. Впрочем, декрет о крематории был подписан Зиновьевым еще в самом начале 1919 года. Его собирались устроить, естественно, на территории Александро-Невской лавры. Тогда помешало наступление Юденича. В конечном счете крематорий был сооружен позднее на Васильевском острове, в помещении бывших бань.
В 1922 году в одной из петроградских газет появилась поражающая воображение заметка под названием «Инженер-убийца» о некоем инженере Джорыгове. «Джорыгов имеет уже судимость, — писала газета. — В 1919 году он народным судом был приговорен к восьми годам за убийство и ограбление. Из тюрьмы он был освобожден, т.к. его проект крематория получил первый приз». При всей фантастичности этого сюжета он реален. Неточность только в фамилии: создателя крематория звали Джорогов. Это и был тот архитектор, который показывал свое детище Чуковскому и Спесивцевой. Дело, за которое он сел, было таинственным: странный, якобы фиктивный налет, закончившийся отнюдь не фиктивной смертью.
Так вот, убийца Джорогов, сидя в тюрьме, действительно победил в конкурсе на лучший проект крематория, в котором было не менее 200 участников. Конкурс проходил в два приема, лучшими были признаны проекты И. Фомина под девизом «К небу» и А. Джорогова под девизом «Жертва». Но у Фомина комиссии не понравились большая башня и, главное, девиз, не отвечавший идеологическому смыслу кампании, так что был принят второй проект, только с условием убрать украшения, «напоминающие восточно-армянский стиль» (Арутюн Геварганович Джорогов был родом из армян). То, как именно он сочинял свой проект, описывает инженер Глеб Булах, сидевший с ним в одной камере. Булах был арестован, идя мимо церкви, где происходили волнения верующих, надо полагать, как раз по поводу изъятия ценностей: дело было в марте, когда началось «изъятие».
«Лежа на полу камеры-одиночки, — пишет Булах, — он на оберточной бумаге, самодельными чертежными приспособлениями создал проект, и этот проект получил первую премию. Так талантлив был Джорогов. Его выпустили из тюрьмы, обязали строить крематорий».
Позже Булах встретился с ним на свободе, был у него дома, видел жену и дочь. О Джорогове у него остались воспоминания как об очень талантливом архитекторе-художнике и как о милом гостеприимном и обаятельном человеке.
Узел 1922 года развязался для старой и новой элиты по-разному. Спесивцева, которой Каплун помог эмигрировать, стала звездой Парижской оперы, но вскоре заболела и больше 20 лет провела в психиатрической клинике в США, пока ее не разыскал некий энтузиаст. Ее перевели в частный приют, где она дожила до 96 лет. Корней Чуковский, как известно, стал главным детским писателем СССР. Судьба архитектора-убийцы Джорогова темна. Софья Спасская стала узницей ГУЛАГа — она была арестована как террористка, обвиненная в желании взорвать несуществующий памятник Урицкому — ее дяди.
Высокопоставленный советский эксцентрик Борис Каплун жил в Москве, работал заместителем директора авторемонтного завода. В ноябре 1937 года был расстрелян как троцкист.