Эпоха cherchez la femme — «ищите женщину» — закончилась. Не поют серенад под окном, не посвящают подвигов и стихов «прекрасной даме», не стреляются на дуэлях, не краснеют, не немеют, женщина больше не двигатель прогресса, не муза, и все чаще жертва. Как физическое лицо женщина, конечно, все та же, хотя рожает меньше, работает больше и выражения «за мужем как за каменной стеной» не понимает, но как культурный архетип она исчезла.
Роли мадонн — Беатриче и Лауры — давно отыграны. Гала Дали или Лиля Брик — уже сподвижницы и сотрудницы. Джульетта выросла в Анну Каренину и Эмму Бовари, разрывающихся между «семейными ценностями» и жаждой бессмертия, которым прикидывается страсть. Роль жены яснее всего сформулировали немцы в формуле 3К: kirche, kinder, küche — церковь, дети, кухня. Так живут многие (правда, у церкви появилось много субститутов), но оковы пали: женщина — как бы земной субститут богини (в плохие времена ее объявляют ведьмой, а бывает, что она и вправду ею становится) — теперь просто гендер.
Самые яркие фильмы нового времени о любви — «Рассекая волны» Триера и «Любовь» Ханеке. В обоих — попытка выделить вещество любви в чистом виде, поэтому один из двоих (у Триера — он, у Ханеке — она) почти отсутствует, пораженный страшной болезнью. Только очистив любовь от превходящих и преходящих факторов, можно узнать, существует ли она, «настоящая». Неслучайно у Ханеке, в его любви-реквиеме, герои — глубокие старики. Последнее поколение, хранившее знание (пусть и редко применявшееся) о том, что женщине надо поклоняться, преклоняться, ухаживать за ней, искать ее расположения, лелеять в ней музу. «Вы пропойте, вы пропойте славу женщине моей». Сейчас уже непонятно, что за «целование ручек», почему «бездне унижений бросающая вызов женщина, я — поле твоего сраженья», отчего происходит в женском сердце борьба между богиней и демоном, и спутнику надо ухитриться укротить демона и потрафить богине.
В метафизическом смысле низвержение женщины-богини открывает врата ада. Это самое часто встречающееся слово в блогосфере в последние месяцы: ад. По разным поводам, но ведь и поводы — ежедневны, один страшнее другого.
Когда я смотрела Анну Каренину (не где-нибудь, а в кинотеатре «Октябрь» в самом центре Москвы), во всех сценах, когда Анна разрывается между долгом и страстью, а Каренин пытается ее простить, зал дружно ржал. Публика смотрела комедию, фарс о — прямо по Жданову — «взбесившейся барыньке, мечущейся между будуаром и моленной». Да задушил бы ее уже этот Каренин, плюнул бы на истеричку Вронский, поплатившийся из-за нее карьерой, дал бы в табло, чтоб мало не показалось!
Государства забирают у матерей чад, если что-то им в этих тетках не нравится
И вот мы приехали. Не пьяные дикобразы, которым человеческий облик в тягость (что уже привычно), а читавшие книги люди убивают женщин. Люди, в которых клокочет ярость по совершенно другим поводам: не получается заработать денег, реализовать творческий потенциал, ответить бушующему вокруг злу и несправедливости так, чтоб тебя услышали и зло уменьшилось бы. Кровообращение в организме под названием «общество» должно нести жизнь от клетки к клетке — но нет, у желудка своя замкнутая система, у головы своя и у рук. Застоявшаяся кровь в руках настолько закипает аффектом, что нажимает на курок, когда есть пистолет, хватается за нож, душит проводами. Не из одного Кабанова выскочил монстр, да даже одновременно, 2 января, другой москвич убил, а затем расчленил супругу и развез останки. И в Новосибирске молодой человек убил свою девушку и закопал в сугробе. И несть числа. Отдельные руки говорят: убить. Потом отдельная голова говорит: избавиться от улики. Эта вот еще пять минут назад жена, возлюбленная, мать твоих детей — превращается в улику, убийца отделяет голову и своей жертве. Та же хладнокровная голова (во всех трех случаях) решает, что надо направить следствие и общественное мнение по ложному следу. Новосибирский юноша утешал мать своей юной жертвы, а вчера возлюбленной, и сам активно «искал» пропавшую. «Искал» и московский муж за пятьдесят — его руки воспользовались молотком, а голова — ножовкой. Отдельное сердце всех троих было превращено Снежной королевой в ледышку. Это такая самая страшная сказка моего детства, больше всего я боялась, что королева вместе со снегом влетит в окно, и тогда конец. Потому что сердце же соединяет мозги, пальцы, желчь, лимфу, кровь в одну систему. Голове веры нет, рукам тоже.
Когда с женщиной как с «культурной ценностью» мы завязали, диспозиция в целом изменилась, и место богинь заняли ангелы, дети. Они в последние годы — наше всё. Им собирают деньги на лечение и игрушки — про детей мы слышим и читаем каждый день. За них ходят на марши, они разменная карта политиков, только раньше дело ограничивалось фотосессией: вождь с деткой на руках кажется менее кровожадным. Теперь целыми коллективами то изгоняют больных детей из единственного в Питере онкогематологического отделения, то не дают усыновить сирот «чужим»: сами сдали в детдом, сами выбросили на помойку — сами и разберемся. Дело не в том, как все происходит на «бытовом уровне»: было, полагаю (да что там — читаем Гальего), еще хуже, но ни дети-инвалиды, ни сироты, ни приюты, ни детские колонии общественность не волновали. Оборотная сторона детского культа — разрастающиеся по миру с начала 90-х педофильские сети.
В западном мире дети еще раньше были выделены в отдельную от просто людей, особо охраняемую категорию. В Израиле, например, в прошлом году девочка настучала, что ее мать бьет ее младшую сестру. Хоть это и было неправдой (девочка ревновала к малышке и хотела остаться для мамы единственной), малышку у матери отняли. Вернули лишь после долгих судебных процедур. Учитель не может обругать, поставить на место зарвавшегося американского школьника: лишится места работы. О таком изгнанном французском учителе и озверевших учениках был даже снят получивший главный каннский приз фильм «Класс».
А женщина стала восприниматься — все в том же архетипическом смысле — как суррогатная мать: прибор по вынашиванию детей, как бы уже отработанная ступень ракеты. Не мадонна с младенцем, а младенец с обслугой. Это потому что жизнь хочется начать с нуля, чтоб сперва яйцо, потом курица. Государства забирают у матерей чад, если что-то им в этих тетках не нравится.
Еще двадцать лет назад оскорбить женщину считалось крайне постыдным, сейчас — ничего особенного. Тогда сказать, что не любишь детей или что тебе они (вообще, как «социальная группа») безразличны, можно было совершенно безболезненно. А если сегодня кто-то произнесет вслух, что ему нет дела до всех этих незнакомых ему детей, тому я не позавидую. Да никто пока и не отважился.
«Честность и простота, с какими мы относимся к детям, основаны на том, что мы считаем чудесными и действия их, и их самих. Вряд ли хоть один человек, наделенный сердцем или фантазией, может увидеть детскую ручку и не испытать хотя бы легкого страха. Видя такие похожие на нас и такие крохотные создания, чувствуешь, что сам ты непозволительно разросся», — писал Г.К. Честертон. Но это когда было! Сейчас мы разрослись до таких размеров (т.е. заросли такой кучей дерьма), что не можем справиться ни с собой, ни с себе подобными. И если связка «муза–творец» перестала быть основополагающей, то культ детей — это возможность почувствовать себя добрым, щедрым, заботливым, сердечным, важным, нужным. Возможность вырваться из ада на эту вот детскую площадку — поле чистоты, рай невинности и беспомощности.
Раз не богиня, не муза, не прекрасная дама, то — баба с возу
Но эпоха второго Д, «так похожих на нас крохотных созданий», кончится быстрее, чем «шерше ля фам». Прошла любовь к прекрасному, устанем и от любви к слабому. Ее теснит третье Д — деньги, бесплотные и всемогущие. Зачем эти расчлененные внутри себя мужчины, присягнувшие Снежной королеве, то и дело впадающие в аффект? Зачем истеричные женщины, которые своей генетической памятью думают, что мужчины им что-то должны дать? Мужчины же, наоборот, хотят взять от жизни все или хоть что-нибудь. И не могут ничего дать — слишком «разросшиеся» они внутри, как бегемоты. Что может бегемот — только перекусить надвое. Вот открыла фейсбук и за пять секунд прочла: «Душа, как оказалось, вещь сволочная, как баба», «Женщины холодны и безразличны к чужой беде, пример: судьи, директора интернатов. Женщина единственная, кто может делать сволочное дело стабильно ровно безперебойно. Потому они и ломают судьбы нашим детям в соц учреждениях» (орфография бегемотская)», «— Что ж Питеру так с бабами-то не везет? — Бабы потому что. Были бы женщины...»
Ну раз не богиня, не муза, не прекрасная дама, то — баба с возу. «Разросшиеся», надрывно вымирая, вступили в нерасторжимый брак с дензнаком. Золотой телец — единственный, кто всем люб (часто встречающаяся пословица «я не целковый, чтоб всем нравиться»), поскольку без него не прожить и дня. От него при всем желании не уйдешь, как уходят от грамотности, от языка, покидая зону гуманитарной культуры, казавшуюся незыблемой. Если все пойдет в том же направлении, золотой телец всех переживет.