Прошло ровно полгода с того момента, как Владимир Толстой был назначен советником президента. Как и ожидалось, бывший директор музея-усадьбы «Ясная Поляна», которому пришлось оставить этот пост в связи с новой должностью, стал заниматься вопросами культуры и искусства. О первых итогах работы, сокращениях штата Российской национальной библиотеки, защите музеев-заповедников и о том, как должна быть правильно выстроена экспозиция в музеях, посвященных Льву Толстому, с секретарем совета по культуре разговаривает Марина Гринева.
— Прошло ровно полгода с момента вашего назначения советником Владимира Путина. Что из сделанного за это время вы зачисляете себе в плюс?
— Прежде всего это новый формат работы совета по культуре при президенте. Раньше совет выполнял, не будем лукавить, достаточно декоративную функцию. Он собирался пару раз в году, и главной его задачей было утвердить кандидатов на Государственную премию и молодежные премии президента. Сейчас я большие надежды возлагаю на межведомственные комиссии при совете. Они должны активно нарабатывать предложения, часть из которых может стать основой для президентских указов, поручений, может войти в формирующуюся государственную стратегию в области культуры. Это работа на перспективу, а параллельно постоянно нужно заниматься конкретными вопросами. Вот, например, пытались у нас в какой-то момент слить все военно-исторические музеи. Мы, совет, сочли это нерациональным и исторически неправильным и отстояли существование Военно-морского и Военно-артиллерийского музеев в Санкт-Петербурге как самостоятельных юридических лиц. Или недавняя ситуация с Вагановским училищем. Нужно было помочь Вагановскому училищу с размещением своих учащихся, которые нуждаются в общежитии.
— Помощь училищу скорее нужна была, чтобы защитить общежитие от аппетитов Мариинского театра.
— Вот и нужно искать в городе другие земельные участки, подходящие для выполнения тех задач, которые ставит Мариинка. По этому поводу у нас было не так давно в Петербурге очень короткое, но вполне конструктивное совещание.
Так, собственно, и выглядят мои функции: есть глобальные задачи на перспективу, есть задачи стратегические на ближайший период и есть локальные задачи, которые приходится решать по горячим следам, как ситуация с «Ленфильмом» или Вагановским училищем. Мы с коллегами из Министерства культуры действительно стараемся находить в этих случаях взвешенные решения. Понятно, у министерства свои задачи, но для меня важно, что ситуации спорные мы обсуждаем и находимся в рабочем контакте.
— Почему этих сложных ситуаций в последнее время стало так много, что говорить нужно уже не об отдельных проблемных точках, а о критическом сбое в системе? Ведь новости культуры уже не один месяц напоминают сводки с фронтов: там закрывают, там сливают, там лишают ставок и сокращают бюджет.
— Да, какие-то шаги, может быть, выглядят чересчур радикальными. Может быть, они таковыми в какой-то степени и являются. Но то, что сфера культуры в целом нуждается в какой-то встряске, мне кажется, справедливо. У этой сферы множество достижений, их не надо забывать. Но есть убеждение, что все это может работать более полезно для общества, более эффективно.
Когда звучит красивое слово «оптимизация», у нас некоторые руководители стремятся быть святее Папы Римского
— Вы всерьез думаете, что Российская национальная библиотека в Петербурге станет работать более эффективно после того, как с февраля там сократят больше 300 сотрудников?
— Пока я темой РНБ не занимался вплотную, так что комментировать детали этого конфликта не готов. Но, знаете, когда указывается некоторое направление и звучит красивое слово «оптимизация», у нас некоторые руководители стремятся быть святее Папы Римского. И бросаются в указанном направлении в ущерб интересам собственного дела.
— Лозунги оптимизации рождаются в том самом здании Министерства культуры, где мы с вами беседуем. И Министерство культуры, которое пока внятно не обозначило свою позицию и то ли покрывает директора библиотеки Антона Лихоманова, то ли готово спросить с него по всей строгости, в этой ситуации выглядит не лучшим образом. Люди, в чьих руках руководство культурой, как будто не до конца понимают, что эта библиотека — наше безусловное национальное достояние, место, где хранятся уникальные издания, старые газеты, книги, рукописи. Не рукописи, но рукописные пометы Толстого там наверняка тоже есть.
— Рукописи Толстого в основном хранятся в Государственном музее Толстого на Пречистенке. Но в любом случае ситуация в публичной библиотеке, на мой взгляд, вопиющая. Я в общем-то продолжаю стоять на охранительских позициях, назовем их так. И согласен, что аргументы, мол, поиск в интернете может целиком заменить работу, которую ведет библиограф, несостоятельны абсолютно. Для любого человека, который знает специфику библиотечной работы, это не аргумент, чтобы кого-то сокращать. Но это уже вопрос к руководителю. Руководитель обязан защитить свой коллектив.
— Кадровые решения такого рода принимает министерство?
— Конечно, это их прерогатива. У меня совершенно нет таких полномочий, я могу только высказать свое мнение по тому или иному поводу, если моим мнением интересуются. А если возникает конфликтная ситуация и ко мне обращаются как к советнику президента и сотруднику президентской администрации, у меня есть возможность официально запросить в том числе Министерство культуры и поискать вместе с ним какое-то решение.
— Вы чувствуете себя буфером между чиновниками и культурной общественностью, которая возлагает на вас немалые надежды и в ситуации с РНБ, и во многих других случаях? В культурной среде вас ведь по-прежнему считают своим.
— Да, это так. Но я не исполняю роль буфера или жилетки для проливания слез. Я просто стараюсь практически быть полезным в каждой конкретной ситуации.
Но у меня не только полномочия другие, но и подход несколько иной. Это подход локальных рабочих групп. Например, проблема, в которой есть имущественная составляющая, финансовая составляющая, региональная политика, вопросы Минобразования и Минобороны. Вот у меня есть возможность в одном пространстве собрать заместителей всех ведомств и всех субъектов, каждый из которых отвечает за свой участок. И мы не выйдем из комнаты, пока не найдено решение.
— Что уже удалось решить вот так, за круглым столом?
— Пожалуй, один из самых больных наших вопросов — о защите охранных зон музеев-заповедников. Не могу сказать, что нам удалось исправить глобальные ошибки, которые были до этого сделаны. Но если сейчас люди на местах, отвечающие за сохранность этих территорий, вовремя сигнализируют, если сообщат мне об угрозе, как только эта угроза появится (а не в тот момент, когда уже начнется строительство), у меня есть возможность моментально на нее отреагировать. И не допустить незаконного строительства. Да, мы не снесли пока незаконные постройки ни в Архангельском, ни в Бородине, потому что это быстро не делается. Но могу гарантировать, что с момента, когда я начал работать и мы восстановили рабочую группу по музеям-заповедникам, переиздали новое президентское распоряжение по охранным зонам и обязательным ежеквартальным отчетам ведомств, губернаторов, полпредов, новых нарушений нет. И есть гарантия того, что их не будет. Разработан механизм, по которому мы предотвратили новые грубые нарушения такого рода.
— В делах музея «Ясная Поляна» вы по-прежнему принимаете живое участие?
— Оставаться директором музея я не мог по статусу той должности, которую сейчас занимаю. Но счастливым образом музей в Ясной Поляне возглавила моя жена, Екатерина Толстая. И конечно, во все, что в музее происходит, я активно вовлечен.
У толстовских музеев сейчас вообще непростой период. В марте этого года было принято решение о создании всероссийского музея Толстого, в который бы вошли все ныне действующие музеи — с головным музеем в Ясной Поляне и с филиалами в Москве, в Астапове, в Ставропольском крае и Калужской области. Сейчас этот мучительный процесс понемногу движется. Совсем недавно, в ноябре, принят устав объединенного музея, теперь он существует уже и как юридическое лицо.
— Зачем объединяться всем музеям Толстого?
— В этом как раз есть, на мой взгляд, здравое зерно. Наследие одного автора едино. Оно может располагаться в разных местах, но это цельная история — рукописи, предметы, артефакты. И очень правильно, если у всего этого многообразия есть единая программа развития, единое представление о том, как вести выставочную, издательскую работу, где никто не перетягивает одеяло на себя. Это сложное образование, громоздкое и непростое в управлении. Но в этом есть логика и здравый смысл.
Конечно, я не мог желать своей жене, чтобы на ее плечи легла вся эта работа. Но она отважный человек, да и выхода у нее особо не было.
— Но с точки зрения посетителя это все равно разные музеи, и говорят они о разном. И программа, и возможности у них разные. Скажем, в «Ночи музеев» московские музеи Толстого участвуют, а Ясной Поляне или Астапову это зачем? Они же вписаны в разную жизнь — не только в разные этапы толстовской жизни, но и в разные части жизни нашей.
— Вы совершенно правы. Но единое руководство всем комплексом и позволяет для каждого музея определить свою программу развития и приоритеты. Да, «Ночь музеев» для Пречистенки — прекрасно, а вот уже для Хамовников в той же Москве — хуже, потому что посещать ночью маленькую компактную усадьбу приятно, а большой дом, к тому же удаленный от центра, не очень. А Астапову это совершенно не нужно. Понятно, что Астапово должно развиваться в другом направлении — работать на регион, работать с железной дорогой. Когда видишь всю картину, как раз можешь сказать, какое подразделение на чем должно специализироваться.
Это же абсолютно чертковский подход, когда возвеличивается мертвый Лев и умерщвляется все живое вокруг него, та же Софья Андреевна
— А с точки зрения музейной идеологии разве здесь нет противоречия? Ведь музей в Ясной Поляне, безусловно, сделан с точки зрения Софьи Андреевны. Но разве все толстовские музеи должны быть такими?
— Все толстовские музеи делались или с точки зрения Софьи Андреевны и семьи, или с точки зрения Черткова и его последователей. Это два разных типа музея. И это два разных Льва Толстых. Два разных типа восприятия.
До самого последнего времени все экспозиции Государственного музея Толстого на Пречистенке были сделаны с точки зрения Черткова. Это же абсолютно чертковский подход, когда возвеличивается мертвый Лев и умерщвляется все живое вокруг него, та же Софья Андреевна. Сектантский такой подход, с моей точки зрения. И поэтому тоже я счастлив, что сейчас это единый музей, который сможет говорить о живом Толстом.
У идеи укрупнения музеев, точно так же как у идеи их дробления, есть, безусловно, свои достоинства и недостатки. Но в отношении единого центра толстовского наследия я как представитель семьи вижу больше плюсов, чем минусов.
— Вы помните день, когда впервые попали в Ясную Поляну? Родство с этим домом вы почувствовали сразу?
— Дом в первый мой приезд меня сильно разочаровал. Я о нем имел представление из чудесных воспоминаний моего прадеда, Ильи Львовича, и Татьяны Андреевны Кузьминской, сестры Софьи Андреевны. В моем детском воображении жило ощущение, что это просто какой-то необыкновенный, солнечный, светлый и чудесный мир. И когда я попал в музей с плотно задернутыми шторами, с мебелью в чехлах, то мне поначалу показалось, что меня обманули. Либо привирали те, кто писал, либо что-то с этим сумели сотворить другие люди. Мне лет семь было тогда, наверное. Сейчас давно нет этих мрачных темных гардин, мы их заменили прозрачными светонепроницаемыми пленками, чтобы не портились экспонаты, но солнечный свет был. Мы сняли чехлы с мебели и очистили от темной краски, которой в 1940-е годы красили, двери, окна, вернули дому живое дерево. А тогда в детстве меня с разочарованием от дома примирила красота самой усадьбы. Когда мы там гуляли, я понял, что у этого места на самом деле особая атмосфера и что люди, которые писали о ней, не врали.
— В семь лет вы уже читали воспоминания Толстых?
— Эти книги мне дал папа, и их вполне можно читать ребенку. Для меня обе они до сих пор остались непревзойденными. Мне вообще очень нравилось, как Илья Львович писал, у него слог был какой-то очень меня вдохновлявший.
— Так проявляется родство — через слог?
— Да, конечно. Если бы я не знал, кто что написал, и мне дали воспоминания Сергея Львовича, Льва Львовича, Михаила Львовича, Ильи Львовича и Андрея Львовича, то и тогда я бы точно сказал: мой прадед, Илья Львович. Ни секунды не колеблясь. Они вообще очень разные все: суховатая манера Сергея Львовича, экспрессивная, с подковырками — Льва Львовича. У каждого из них свой характер, это совершенно четко проявляется в том, как они пишут.
— Как, на ваш взгляд, должна развиваться сама Ясная Поляна?
— Прежде всего это вопрос инфраструктурный. Музей в Ясной Поляне остро нуждается в качественном фондохранилище. Не на территории усадьбы его нужно строить, конечно, это невозможно в охранной зоне. Но рядом есть территория бывшего дома отдыха «Ясная Поляна», и вот там современное хранилище может появиться. Этот комплекс правительство уже выкупило для музея. И я счастлив, что дождался — после 18 лет своего директорства, — чтобы музей включили в перечень объектов, которые получат финансирование с 2014 по 2018 год.
Еще одна задача — сделать зону перед входом в музей более комфортной для посетителей. Мы принимаем, увы, только десятую часть желающих: маленькая касса с одним окошком, маленькое кафе, в ненастную погоду больше 40 человек оно вместить не может. Одним из решений, по-моему, могло бы быть деликатно встроенное в ландшафт деревни Ясная Поляна пространство, куда можно вывести кассы, залы ожидания, сувенирную продажу.
Поделюсь еще одной своей мечтой. Всем, кто был у нас хоть раз, понятно, что потенциал Ясной Поляны как крупного международного фестивального центра очень велик. Спектакли, лекции, кинопоказы, концерты мы сейчас проводим в сельском доме культуры на 128 мест. Сокуров представлял у нас своего «Фауста», Алексей Герман-младший — «Бумажного солдата», Шахназаров приезжал с «Белым тигром», Соловьев — с «Анной Карениной». Даже если ограничиться кино, список далеко не полный. Назовите киноцентр в любом городе, который может похвастаться такой программой. Спектакль Фолькера Шлендорфа «Свет во тьме светит» мы показывали на улице, и он собирал 500 человек четыре вечера подряд. Не буду сейчас много говорить о фестивале «Сад гениев», на который приезжают наши партнеры из Веймара, Стратфорда-на-Эйвоне и Алкала-де-Энарес (родной город Сервантеса). Это серьезный международный фестиваль, который мы вынуждены сейчас готовить на коленке и проводить на траве в самой усадьбе. Но это значит, что мы вполне в состоянии заполнить зал на 600–800 мест и провести международный кинофестиваль и театральный фестиваль.
— Есть надежда, что к 2018 году это будет работать?
— Скорее я думаю сейчас о 2028 годе, 200-летии со дня рождения Льва Николаевича. Между прочим, Государственный музей Толстого в Москве нуждается в фондохранилище ничуть не меньше, чем Ясная Поляна. Самое ценное, что есть, — рукописи Толстого хранятся в крошечной, 50 кв. м комнате, находящейся на территории не самого музея, а Академии художеств. Бесценные фонды расположились в помещениях, пораженных грибком. Понятно, что сейчас нужно писать концепцию развития всего Всероссийского толстовского комплекса до 2028 года, выделять приоритеты по годам, защищаться на коллегии Министерства культуры и выходить в правительство с этой программой.
Государство сказало: надо же, как вы хорошо научились зарабатывать деньги, давайте-ка мы у вас это отберем
— Вы хорошо знаете психологию людей, работающих в музеях. Как вам кажется, почему в этой среде мы так часто встречаем образцы косного, инерционного мышления? Почему вашим коллегам в музеях удобно быть бедными, жаловаться на нехороших начальников и не хотеть ничего изменить?
— Эта инертность — порождение еще советской системы, когда инициатива повсюду не то что не приветствовалась, а каленым железом выжигалась. Четкое сметное финансирование, шаг в сторону невозможен. Потом был очень короткий период 1990-х годов, когда инициатива как раз поощрялась. Государство говорило нам: денег нет, поэтому добирайте где хотите. Хотите — беритесь за коммерческие проекты, хотите — боритесь за гранты Фонда Сороса, любого другого фонда. Вот тогда сообщество четко разделилось на тех, кто плакал и жаловался, и тех, кто старался что-то придумывать, выживать и развиваться. Тогда появилось немало действительно перспективных и ярких идей. А потом государство снова захлопнуло окошко. Оно сказало: надо же, как вы хорошо научились зарабатывать деньги, давайте-ка мы у вас это отберем. Зачем вы гостиниц понастроили, продажу сувениров развели — это совсем не ваше дело. Государство все время меняет модель, балансирует, и многие люди в музеях, видя эту непоследовательность, рассуждают в таком духе, что, мол, зачем нам что-то делать, мы уже научены горьким опытом.
Но это невозможно одномоментно и директивно изменить. Нельзя сказать: «Вы свободны» — и все вдруг станут свободны. Некоторые, как при отмене крепостного права, вовсе и не знают, как распорядиться этой свободой. И им проще получать указания. Есть сила привычки, инерция. Мне хочется верить, что те попытки наших ведомств, которые мы сейчас осуждаем, имеют целью не разрушение своей сферы, не передел имущественной собственности, а тот самый поиск новых форм взаимодействия. Очень хочется в это верить.
Владимир Толстой — советник президента Российской Федерации, секретарь Совета при президенте по культуре и искусству. Праправнук Льва Толстого. В 1984 году окончил факультет журналистики МГУ. В 1982–1992 годах работал в журнале «Студенческий меридиан». В 1992–1993 годах был ведущим экспертом отдела музеев Министерства культуры России. В 1994–2012 годах — директор музея-усадьбы «Ясная Поляна». Приглашение возглавить музей-усадьбу получил после того, как опубликовал в 1992 году большой материал о незаконном строительстве в Ясной Поляне. Музей-усадьба при его управлении стал динамично развивающимся музеем, не ограничивающимся только хранением собственно музейной экспозиции — в Ясной Поляне регулярно проводятся концерты и фестивали. С февраля 2012-го Владимир Толстой — доверенное лицо кандидата в президенты Владимира Путина. В сентябре 2012-го награжден орденом Дружбы «за большие заслуги в развитии отечественной культуры и искусства, многолетнюю плодотворную деятельность».