В России недавно начался и активно набирает силу процесс инклюзивного образования, предусматривающий доступ к общему образованию для всех людей, вне зависимости от их ментальных, физических и эмоциональных характеристик. Пока чиновники рапортуют об успехах на этом пути, во многих школах продолжается буллинг — травля ненормативных детей. Детские психиатры утверждают, что масштаб этого явления ужасающий.
Восьмилетний Андрей Черенков заканчивает второй класс московской общеобразовательной школы 702. У мальчика есть мама, папа, три сестры, старший брат, сиамская кошка, аквариум на 250 литров и две птицы амадины. Живет семья в хрущевской пятиэтажке на 40 квадратных метрах.
Мама Андрея Алена работает санитаркой и уборщицей в детском отделении центра социального обслуживания «Щукино» и всеми силами старается поддерживать идеальную чистоту и на работе, и дома. День семьи расписан по минутам. Все дети ходят на дополнительные занятия. Две девочки — кандидаты в мастера спорта по спортивной акробатике. Андрей посещает секцию искусств, любит рисовать и вырезать из цветной бумаги аппликации.
Когда мама Андрея была им беременна, в семье начались серьезные проблемы со старшим сыном от первого брака. Подросток, которому с самого рождения ставили диагноз «синдром гиперактивности», начал убегать из дома. Его определили в коррекционную школу 7 (для детей с девиантным поведением). Все это сказалось на физическом и психическом состоянии беременной женщины, в результате Андрей родился с трехкратным обвитием пуповины и гипертонусом. Сейчас никакого психоневрологического диагноза у второклассника Черенкова нет, но есть некоторые поведенческие особенности, которые, по словам психологов, корректируются и со временем проходят. Он не слишком усидчив, не слишком послушен, не слишком интеллектуально одарен. Поэтому Алена водит сына на бесплатные психологические тренинги в центр диагностики «Рост».
К такой инклюзии мы не готовы
Хотя успеваемость у Андрея удовлетворительная, из общеобразовательной школы 702 его пытаются выжить, выискивая поводы для отчисления. За год написано много докладных записок: то он принес в школу щипчики для ногтей, то туалетную воду, которой сильно надушился, то плюнул, то махал палкой и т.д. В школе работают психолог и логопед, однако Андрея к ним ни разу не вызывали.
Тем не менее мальчику учиться там нравится. В эту же школу ходят и две его старшие сестры, которые присматривают за братом на переменах и иногда провожают до дома после уроков.
Мама Андрея Черенкова рассказывает: «Жалею, что слишком рано отправила сына в школу. К шести годам он не наигрался: мог выйти из класса, забыть про урок. Весь первый класс Андрей ходил в спортивную школу. Каждый день после уроков по пять часов занимался спортивной акробатикой. У него грыжа, и нам посоветовали ее закачать. Домой приходил поздно, иногда не успевал делать домашнее задание. К концу года мы поняли, что грыжа не закачивается, а в школе начались проблемы, Андрей отстал от программы. В это время сформировали еще один класс — «В» для отстающих детей. Но как только я проговорилась, что мой старший сын учится в спецшколе 7, с младшим решили не церемониться.
О том, что Андрея из класса «Б» выгнали, а в «В» не зачислили, я узнала 30 августа, накануне нового учебного года. Замдиректора школы по социальной работе Ирина Холденко вызвала меня и отчитала: мол, я совсем не занимаюсь своими детьми. Намекая на умственную отсталость Андрея, его направили на медико-педагогическую комиссию, которая должна была признать ребенка годным или не годным к учебе в обычной школе.
Нас уже вызывали на комиссию муниципалитета, мой восьмилетний сын стоял перед двадцатью нахмуренными тетками и заикался. Спасибо классному руководителю — заступилась, заявив, что Андрей хочет и может учиться. После этой комиссии я сказала директору, что напишу докладную в департамент образования. Сколько можно над нами издеваться?»
У Ирины Холденко своя версия этой истории: «Пусть мама не выдумывает: мальчика ни разу никто не оскорблял, никто не говорил об умственной отсталости. Мы лишь предложили перевести его в школу для педагогически запущенных детей. Он таким и является: на продленке его невозможно заставить выполнить домашнее задание, дома с ним заниматься, видимо, некогда и некому. При этом Андрей не из тех детей, кто способен делать уроки самостоятельно. Общеобразовательная школа не может себе позволить тратить столько времени и сил на одного учащегося. Мальчик очень сложный. Он абсолютно не дисциплинирован, может сбежать с урока, способен ни с того ни с сего пнуть девочку в пах. Мы обязаны гарантировать безопасность и самому Андрею, и другим ученикам, а у нас их больше 400.
Многие говорят об инклюзии образования, но не один чиновник Министерства образования не представляет себе, сколько в связи этим возникнет проблем. Недавно на педкомиссии мы разбирали ситуацию с глухим ребенком, мама которого настаивает на том, чтобы он обучался в обычной школе. Ребенок заканчивает седьмой класс. Сурдопереводчика в школе нет — не положено. Учителя вынуждены преподавать этому ребенку все в письменном виде. К такой инклюзии школа не готова».
Я леплю из пластилина
У Андрея Черенкова психиатрического диагноза нет — есть только небольшие поведенческие нарушения. А, например, у десятилетней Даши есть — аутизм, и к обычной общеобразовательной школе ее на пушечный выстрел не подпустят. У девятилетнего Максима дислексия (неспособность овладеть навыками чтения и письма): буквы для ребенка — набор закорючек, и надо лепить слова из белого пластилина. В обычной школе учителя не лепят слов из пластилина. 12-летний Тохир плохо говорит по-русски, он таджик. Преподаватель русского языка грозится выгнать его из школы за неуспеваемость, говорит: «Езжай обратно в свой аул».
Образовательная система выталкивает таких мальчиков и девочек. Школа продолжает идти по накатанной дорожке: отечественная детская психиатрия и педагогика всегда были направлены на исключение из общества ребенка с любыми патологиями. Эксклюзив постепенно отменяют, а инклюзив толком не вводят. Это как с Андреем: из «Б» выгнали, а в «В» не зачислили.
«Школа создает некие рамки: если ребенок через них не проходит, его выбрасывают»
Детский психиатр Елисей ОСИН рассказал «МН» о проблемах ненормативных детей.
— В Москве много детей, от которых школа всеми силами старается избавиться?
— Это явление приняло такой масштаб, что уже страшно. 50–60% всех моих пациентов сталкиваются с подобной проблемой. Особенно это касается первоклассников и второклассников. Начальная школа выдавливает детей с определенными поведенческими сложностями, используя для этого самые разные механизмы: от настоятельных рекомендаций перевести ребенка в более подходящее образовательное учреждение до откровенного запугивания и шантажа — если вы его не заберете, мы его не аттестуем. Педагоги настраивают родительские комитеты против таких детей, и тогда родители-активисты начинают писать бумаги о якобы пагубном влиянии ненормативного ученика на весь класс.
Удивительно, но эта сложная и противоречивая ситуация со школьной травлей не обсуждается в обществе, не конструируется в отдельную социальную проблему, как, например, наркомания, подростковые самоубийства, смерть детей от холодного оружия или компьютерная зависимость. Но надо понимать, что история одной депрессии, которая заканчивается подростковым суицидом, очень часто начинается в начальной школе — именно тогда, когда ребенок оказывается не в струе, когда система направляет на него свою мощную разрушительную силу.
— Школа имеет законные рычаги сегрегации неугодных ей детей?
— Российское законодательство в этой части на удивление гуманное, закон на стороне таких детей. Идея инклюзивного образования, при которой все дети могут учиться вместе, спущена сверху в виде реформы образования. Государство хочет таким образом сэкономить на спецшколах, а значит, «специальных» детей необходимо встраивать в общее русло образования. Но на местах к этому никто не готов. Инклюзивное образование — сложная и понятная технология, которой в России, к сожалению, мало кто владеет. У нас просто нет специалистов, способных обеспечить этот процесс. Педагоги, школьные психологи, соцработники не справляются с социализацией ненормативных детей.
— А каких детей называют ненормативными? Где проходит граница нормы, по которой оценивают психическое состояние ребенка?
— Проблема выпадающих детей изначально искусственно сконструирована. У нас не было детей с легкой степенью умственной отсталости до тех пор, пока всех не посадили за парты и не начали объяснять абстрактные материи, понятные далеко не каждому ребенку. У нас не было дислексии, пока всех детей не стали обучать письму и чтению в первом классе. У нас не было синдрома гиперактивности, пока в процесс обучения не стали вплетать дисциплину — естественно, с появлением классно-урочной системы появились и дети, не способные высидеть 45 минут. По мере развития этой системы все больше учеников из нее выпадают. Школа создает некие рамки: если ребенок через них не проходит, его выбрасывают.
— Возможно, проблема не в нормальности или ненормальности этих детей, а в самой образовательной системе?
— Школа рассматривает ребенка, испытывающего сложности в овладении программой, как неуспешного: он не справляется, он должен, он не может, он не тянет — все сфокусированы именно на нем. В российской педагогике и психиатрии как крайняя степень этой идеи есть даже такой термин «необучаемый». В действительности термин характеризует не ребенка, а программу: необучаемый — значит, у нас нет таких программ, при помощи которых мы могли бы его обучить. Но в других-то странах такие программы есть, и наших необучаемых там прекрасно обучают.
— Какой диагноз ставят ненормативным детям чаще всего и как его корректируют?
— Синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ). Этот диагноз ставят, по разным данным, от 3 до 7% детей. Речь идет о расстройстве самоконтроля, способности управлять своими действиями для достижения цели, останавливать себя. Про таких детей говорят «без тормозов». Часто ребенка с поведенческими нарушениями направляют на лечение в психиатрическую больницу. Его делают там паинькой? Нет. Ему дают ноотропы, седативные нейролептики и выписывают, а проблема с поведением как была, так и остается.
При этом существует огромное количество методик, позволяющих скорректировать это нарушение. Поведенческая терапия предполагает серьезную работу с окружением ребенка, перенесение его внимания с неправильного поведения на правильное, создание систем мотиваций, замену жестких наказаний на тайм-аут, планирование проблемной ситуации. В Америке, Англии, Израиле есть мощные ассоциации родителей таких детей, эффективная лекарственная поддержка, недоступная в России, специальные образовательные программы, на это выделяются огромные деньги. В США есть закон American with Disabilities Act, запрещающий любую дискриминацию человека с нарушениями. В 1991 году на основании этого закона там был выпущен меморандум, в котором прописана технология вмешательства в жизнь детей с СДВГ — как им надо помогать, как организовывать их жизнь в школе, как часто диагностировать. Наличие психиатрического диагноза там означает защиту и льготы. И этим занимается не один человек, а целая команда. У нас же целые команды решают, как бы сегрегировать этого человека.
— В чем российская специфика психиатрической помощи детям, оказавшимся в конфликте со школой?
— Наши учителя боятся, когда какие-то внешние социально-психологические службы предлагают помощь с конкретным ребенком. В методической работе не предусмотрено время на индивидуальный образовательный план. У нас нет даже методической литературы на русском языке для учителей по обучению детей с проблемами поведения. К тому же учителя думают, что психиатры или психологи придут и будут их ругать. Российская школа привыкла к тому, что воздействие на нее — это только репрессии. Произошла попытка суицида — придут прокуратура, следственный комитет, полиция, будут исписаны тома объяснительных. Таков общий государственный посыл — не найти решение и помочь, а найти виновного и наказать.
— Что нужно сделать, чтобы инклюзивное образование начало приживаться?
— Инклюзивное образование — не просто новая схема обучения или какой-то проект. Это перестройка сознания каждого участника процесса — учителей, родителей, психологов и психиатров — с репрессивного на коллаборативное. Одна харизматическая мама ребенка-аутиста может пробивать стены, решать проблемы собственного чада, но не более того. Три такие мамы — это уже сила, которая меняет общество. Родительские ассоциации очень развиты на Западе. Нужна специальная площадка для диалога между психиатрами, родителями и педагогами.