— В конце 2011 года вы выпустили огромный, почти в тысячу страниц, том альманаха «База», целиком посвященный французскому структурализму. Впервые по-русски изданы многие тексты главного органа структуралистов — журнала Tel Quel. Сама по себе инициатива замечательная, однако же история Tel Quel началась в 1960 году, а в 1982-м журнал уже перестал существовать. Как вы думаете, почему никто в России не сделал этого до вас?
— Этот номер я задумал очень давно, в самом начале 1990-х. Тогда я серьезно изучал научную литературу, ходил в Ленинскую библиотеку, Ролана Барта, понятно, штудировал. И постоянно видел отсылки к журналу Tel Quel, но ни переводов, ни анализа творчества Филиппа Соллерса, Дени Роша, Марселена Плейне — это все ключевые для Tel Quel имена — найти было невозможно. Хотя весь комплект журнала на французском языке в Ленинке был. Французский я не знаю, но журналы из хранилища заказывал — посмотреть дизайн. По дизайну ведь тоже многое можно понять. Так что у меня было эгоистическое по большому счету желание — я хотел прочесть этих авторов. В 1990-е годы не было финансовых возможностей это сделать. Сейчас они у меня появились — и я это сделал.
Никто в России не занимался этим раньше потому, что Tel Quel существенным образом связан с левой идеологией. Да, их симпатии к коммунистическому Китаю угасли быстро, но, даже отойдя от маоизма, авторы круга Tel Quel не изменили присяге на верность левому проекту. А у российской интеллигенции к левой идее давняя ненависть. У нас обильно цитируют Деррида и Делеза, но об их политических предпочтениях стараются не говорить. И мало кто на самом деле знает, что, скажем, Фуко и Делез создали так называемую Группу информации по тюрьмам, первое правозащитное движение левого толка. Они собирали информацию об издевательствах во французских тюрьмах, публиковали ее в газетах — будучи философами, занимались такой практической активистской деятельностью. Так что все это не только текст, не только слова — это слова, связанные с определенными делами.
— Вы впервые предлагаете русскому читателю экспериментальные, наследующие сюрреалистической традиции тексты и в то же время настаиваете, что читать эти тексты нужно, помня об идеологической ангажированности их авторов. Именно это вы как издатель ставите себе в заслугу? И именно это, видимо, довольно неожиданно резонирует с сегодняшним днем?
— Мне вообще было всегда интересно, какая связь существует между языком, мышлением и политической практикой. Существует ли эта связь? Ведь на самом деле это очень серьезный вопрос. Меня он постоянно беспокоит. Вот у нас в 2008 году лауреатом премии Кандинского стал Беляев-Гинтовт, человек откровенно нацистских (евразийских) убеждений. Для меня это всегда было вопросом: связана ли политическая идентификация человека с талантливостью или бесталанностью того, что он делает в искусстве. Я убежден, что связана. Может быть, не напрямую, но связана.
— Вы сейчас о том, что дурной человек не может создать хорошую картину?
— Нет, это устаревшая формула, средневековая. В уложении Стоглавого собора было сказано, что истинному иконописцу пристало быть «не завистнику, не пьянице, не грабежнику, не убийце». Мы сейчас не об этом. Политические предпочтения в данном случае более серьезная вещь, чем человеческие качества. Хотя бы потому, что политические идеи — это всегда твой выбор, волевое усилие, творческий акт, если угодно. Если ты сознательно выбираешь определенного типа политические взгляды, это не может не влиять на твое творчество. На Беляева-Гинтовта это, понятно, влияет: он бездарный художник.
Вот, собственно, мыслители и литераторы круга Tel Quel пытались эту связь понять. Я не хочу сказать, что они во всем правы. Но они эту задачу поставили и попытались ее разработать.
Мы можем посмотреть на то, как связано художественное и политическое, и на более понятном нам примере русского авангарда. Авангард ведь идентифицировал себя с коммунистическим проектом в чистом виде. Малевича Луначарский назначил народным комиссаром ИЗО Наркомпроса, Родченко занимал какие-то должности в художественных организациях. И вот в 1942 году Родченко пишет в дневнике с болью невыразимой: «Я левый художник, почему же они надо мной издеваются?» Он в это время стал рисовать циркачей — все же вокруг требовали реализма. И потом в дневнике пишет об этих своих циркачах: «Какая все-таки гадость получается. Нет, лучше я останусь левым художником до конца». Дальше он расстилает холст и начинает капать краской на его поверхность, дриппингом заниматься. В это время, в 1942 году, дриппингом в США Джексон Поллок занимался. Только от Поллока и абстрактных экспрессионистов остались десятки работ, а от Родченко — пара небольших холстиков.
Вот и у авангардистов поколения Родченко, и у моих сверстников постоянно возникает вопрос: почему наше государство целенаправленно уничтожает левое искусство? Почему не дает ему развиваться?
— Почему же?
— Не от большого ума. Позорная судьба советского проекта во многом обусловлена тем, что заткнули рот русскому авангарду. Авангардное искусство создавало исключительно творческую, инновативную среду, провоцировало ее. Собственно, такая атмосфера и существовала в России года до 1929-го.
— Эта атмосфера угрожала вкусившему власти поколению политиков, которые грезили о собственной политической стабильности?
— Да, наверное. В этом смысле можно согласиться с мыслью Троцкого (это мысль Маркса на самом деле) — о том, что революция может быть только мировой. Потому что если государство нового типа, такое, каким была Советская Россия, не может расширяться, оно начинает само себя пожирать. И здесь возникает паранойя: везде шпионы, везде враги, коллективное сумасшествие.
— Что еще помимо проблемы перетекания политического в художественное читатель найдет в материалах Tel Quel?
— Прежде всего он найдет первоклассные тексты. На мой взгляд, и Филипп Соллерс, и Дени Рош — выдающиеся писатели, после Джойса, наверное, главные радикалы в литературе. Основное, что удалось Соллерсу, — найти новую форму выразительности, сделать эксперимент нескучным. Это не просто формальные экзерсисы, там настоящее чувство бьет. Искусство ведь возникает не от выполнения определенных задач партии или следования каким-то нормам. Искусство возникает, когда есть элемент вспышки, легкости, в конечном итоге элемент свободы.
И в этой свободе весь Tel Quel. Вот Соллерс пишет, что политическая революционность должна идти в ногу с революцией художественной формы. На самом деле это мысль неложная, если попытаться ее последовательно воплотить. Но инициатива здесь должна исходить не от художников, которым якобы нужно приспосабливаться к новой политической волне. Вот это совершенно неверно, так получается пропагандистское искусство. Должны-то как раз политики у стихотворцев учиться преобразовывать свой протест в новые формы. Новые, то есть принципиально иные, непохожие на то, против чего они борются. Это основа. Политика должна отвечать ненавистному старому строю созданием новой реальности. Если ты новой реальности не предлагаешь и входишь с ненавистной реальностью в прямое противостояние, то знай, что победа здесь может быть только одна — военная. А опыт 1917 года, и не только, показывает, что в тот момент, когда ты уничтожаешь противника, ты сам превращаешься в того, кого убиваешь. Смотрите, Сталин, уничтожив Гитлера, стал именно что фашистом: после войны начал переселять народы, устроил гонение на космополитов. Заразился от поверженного врага националистической идеологией.
— Можем ли мы говорить, что опыт 1968 года в Европе, а Tel Quel, конечно, во многом был вдохновителем тогдашних революционных событий, стал именно таким опытом политического действия в поэтических формах?
— Безусловно. Напомню, чем, собственно, закончилось все это движение после того, как насильственная революция не получилась. Активисты 1968 года разделились на две неравные части. Одни пошли в терроризм, на войну с системой и, естественно, проиграли. Другие выбрали энтристский путь — включились в работу властных структур и занялись культурным преобразованием государства изнутри. И именно энтристы реально преобразовали современную Францию, современную Европу. Все то, что является сегодня главным культурным завоеванием Европы: толерантность, максимальное приятие чужого, светский характер государства, — все это сделали люди 1968 года.
Из истории известно, что Россия отстает от Запада на пятьдесят лет. И у нас, я в этом убежден, наклевывается революция 1968 года. Революция культурная, не политическая. Ничего «оранжевого». Не о приходе к власти отдельного человека или группы людей идет речь. Само место человека, наделенного властью, должно стать другим, конфигурация должна измениться.
Знаете, какую главную ошибку допустили сейчас лидеры российской оппозиции? Не надо было им входить в противостояние, обсуждать всерьез возможность «оранжевой революции» в России. Не надо было вообще создавать ощущение политического движения. Провластное большинство в такое движение тоже бы влилось, не чувствуя для себя никакой угрозы. Молодые люди выходят сейчас на площадь не за честные выборы, чего не понимают Рыжков, Немцов и все, кто делает свою политическую карьеру. Молодые люди выходят из-за удушливой культурной атмосферы, которая в России существует последние десять лет.
— Протестуют, однако, в основном те, кто имеет возможность разнообразить эту атмосферу и выбирать для себя по вкусу культурные практики.
— И именно эти люди понимают, что для того, чтобы эти культурные практики здесь, в России, реализовывать, нужно прилагать огромные усилия. У нас ведь наперечет точки современного поведения, и все это очень замкнутые пространства, наподобие гетто. На телевидении у нас просто нет современных людей. Они вообще не появляются там, даже в каких-то квазиинтеллектуальных программах вроде «Школы злословия». Молодые люди на площадях, мне кажется, на бессознательном уровне именно против этого восстают.
Поэтому бороться сегодня стоит не за честность выборов, а за то, например, чтобы власть наконец уехала из Кремля. Превратить Кремль в музей — это надо сформулировать как политическую задачу.
— Что изменится, если аппарат президента переедет в Сколково или в Бологое?
— А мы не можем сейчас знать, что изменится, такие вещи нельзя спрогнозировать. Но это не только вопрос спокойной прогулки по Кремлю, повышения туристической привлекательности Москвы и снижения нагрузки на центр. Хотя и это в ментальном плане большую роль играет. Люди по Москве другие будут ходить — с другими мыслями, с другими словами. На самом деле это создает принципиально иную атмосферу.
Вот в Tel Quel умели думать о таких вещах. Вообще актуальность Tel Quel для нас сегодня определяется тем, что, читая эти тексты, мы можем видеть, как все то же, что есть у нас сейчас, происходило пятьдесят лет назад во Франции. Кто, собственно говоря, стоял там в авангарде культурных и политических изменений? Конечно, авторы Tel Quel. Так что это был не просто литературный журнал, а точка сборки интеллектуальной мысли Европы того времени.
— Из ваших работ 5–7-летней давности следует, что акционизм в России умирает и некоторое время мы поживем без уличного искусства. Тем не менее практика последних лет и месяцев говорит, что если он и умирает, то это очень громкая смерть. Как с этим быть?
— На мой взгляд, серьезных формальных достижений в области артактивизма сейчас действительно мало. Pussy Riot, конечно, исключение, они действительно обогатили имажинарий контркультуры.
— Эту группу, на ваш взгляд, надо проводить по ведомству искусства?
— По крайней мере по ведомству культуры, и я готов объяснить почему. Цветные платья, цветные маски, сама идея анонимности, предполагающая, что в эти маски могут входить разные люди, — это ведь не только прагматика, не только для того, чтобы полиция не опознала. На их наряды можно смотреть как на бунт цвета, и в таком контексте это абсолютно художественный проект. Естественно, пока о нем нельзя говорить как о явлении завершенном. Проект Pussy Riot должен развиваться, девчонкам нужно делать какие-то художественные работы, переосмысляя этот цвет, может быть, в картинах, плакатах, еще в каких-то формах визуальной активности. Потенциал здесь очень богатый.
Теперь об акции в храме Христа Спасителя. Я восхищен ею. Восхищен в том смысле, что только женщины могли пойти на такой поступок. Ведь в нулевые годы церковники нас, художников, просто затравили. Из России вынуждены были эмигрировать два центральных деятеля нашей артсцены — Олег Мавромати и Авдей Тер-Оганян. Я был в комитете по защите Авдея, ходил к адвокатам, мы пытались что-то сделать. Прекрасно помню, как над Авдеем издевались, подсовывали липовых адвокатов, которые специально работали на то, чтобы дать ход уголовному преследованию. Заставляли Авдея подписывать то, что подписывать ни в коем случае было нельзя (он этого, конечно, не знал), — словом, полный беспредел, о котором почему-то все быстро забыли. Дальше выставка «Осторожно, религия!», 2003 год — куратор Аня Альчук эмигрирует и в Германии кончает жизнь самоубийством, затравленная церковниками. Потом «Запретное искусство», 2007-й — еще одна выставка, за которую кураторы Ерофеев и Самодуров получили штрафы. Был погром у Марата Гельмана в галерее — пришли церковники и на холстах Авдея поверх абсолютно невинных абстракций намазали что-то свое. Мужской ум после такой травли начинает мыслить стратегически, готовиться к реваншу. Никогда мужчина не попрет в такой ситуации на рожон. А женщины пошли.
Такое прямое противостояние обладает определенным эффектом. Сейчас церковники десять раз подумают, прежде чем врываться в художественные здания.
— Разве сейчас у них не больше развязаны руки, чем десять лет назад? Разве фундаменталистам не подан сигнал «бей, круши»?
— Думаю, власть прекрасно считала послание девушек. В определенных дозах подобное насилие со стороны художников-активистов может быть эффективным. Трагизм ситуации в том, что сами художники здесь, конечно, оказываются камикадзе. С ними власть разговаривать не будет, хоть я лично надеюсь, что девушек все-таки не посадят. Вот Владимир Путин в свое время сказал: «С террористами не разговаривают». Да, с ними не разговаривают, но Чеченская Республика сейчас получает хорошие дотации — именно потому, что в Чечне были и есть террористы. С этими девушками власть, конечно, говорить не будет. Но с художественной общественностью она теперь начнет считаться.
Кто там шагает левой
Анатолий Осмоловский — художник, куратор, теоретик искусства. Лауреат премии Кандинского (2007). Активный деятель артакционизма 1990-х годов, создатель серии уличных перфомансов-провокаций, самые известные из которых состоялись на Красной площади и на площади Маяковского в Москве. Автор и участник многих выставок в России и за рубежом, в том числе проектов «Верю» и «Русское бедное». Создатель института «База» — центра подготовки специалистов в области современного искусства. С 2010 года идейный вдохновитель и издатель альманаха «База», представляющего крупнейшие интеллектуальные течения XX века.