Любовь в отеческих гробах

Как теперь не веселиться, не грустить от разных бед? В черном-пречерном доме, урочище порока с гаргульями на карнизах, скелетами в шкафу и несметными сокровищами в закромах, шедевре мизантропической архитектуры, напоминающем одновременно замок графа Дракулы и особняк Нормана Бейтса из хичкоковского «Психоза», живет-поживает семейка, равных которой на белом свете не было, нет, да и не будет уже никогда.

Специфическую ячейку общества составляют: Гомез, жгучий холерический гибрид испанского тореадора и злодея-соблазнителя из немого кино; его обожаемая и перманентно желанная супруга Мортиция, готическая красавица, неизменно предпочитающая розам шипы, а воскресным пикникам с барбекю — уединение фамильного погоста; дочка Венсди, чье имя, означающее «среда», взято из «Сказок матушки Гусыни» («детки те, что в среду рождены, горем и напастями полны») и сынок Пагсли — аутичный жиртрест, на которого то и дело валятся те самые сестринские «горе и напасти». Кроме того, неотъемлемой частью «семейного портрета в интерьере» являются безымянная Бабушка — самая настоящая ведьма, знающая толк в магических заклинаниях и ядовитых зельях; двухметровый дворецкий Ларч, выглядящий как близнец франкенштейновского монстра, и Вещь — человеческая кисть, гуляющая сама по себе и обладающая весьма яркой индивидуальностью. Не счесть и прочих, весьма многочисленных и крайне эксцентричных родственников — как более-менее живых, так и давно отошедших в мир иной. Они сказочно богаты. Они в грош не ставят общественное мнение. Они не меняясь в лице низвергнут в преисподнюю любого, кто покусится на их ценности. Они — Аддамсы.

Их придумал в 1938 году Чарльз Аддамс, бессменный карикатурист высоколобого журнала The New Yorker и король американского черного юмора. Собственную фамилию художник дал своим персонажам не случайно: эксцентрики и мрачноватого шарма в его реальной жизни было не меньше, чем в рисунках. Щеголь, светский лев и дамский угодник, он дружил с Рэем Брэдбери и Альфредом Хичкоком, на публике был не прочь галантно приударить за знаменитостями вроде Греты Гарбо, Джоан Фонтейн и Жаклин Кеннеди. Аддамс был трижды женат; с первой женой он развелся, так как терпеть не мог детей, со второй бесконечно судился по финансовым вопросам, с третьей связал себя узами брака на кладбище домашних животных в собственном поместье, которое ласково называл просто Трясиной, — там же, после смерти от сердечного приступа в 1988 году, развеяли его прах.

Его рисунки — а всего из-под пера художника вышло почти полторы тысячи историй — появлялись на страницах периодической (и не очень) печати, красовались на обложках грампластинок и календарях, выходили отдельными изданиями. А в 1964 году Аддамсы впервые появились на телеэкране в его собственном телешоу, с первого же эпизода ставшего безусловно культовым (роль дядюшки Фестера досталась здесь не кому иному, как Джеки Кугану — изрядно повзрослевшему и облысевшему, как коленка, Малышу из одноименного гуманистического шедевра Чарли Чаплина). После того как подошли к концу два оригинальных сезона, семейка в полном составе еще дважды возвращалась на телевидение в мультипликационном обличье, стала персонажами трех полнометражных фильмов, двух компьютерных игр и в конце концов превратилась в «Новую семейку Аддамс»: в 1998 году свет увидел первый и единственный сезон обновленного сериала, в котором хоть и появлялся в качестве гостевой звезды Джон Остин — самый первый Гомез, обернувшийся теперь Дедушкой Аддамсом, но от былого обаяния остались рожки да ножки (или, если вспомнить Вещь, скорее, ручки). Наконец, весной прошлого года на Бродвее состоялась премьера мюзикла «Семейка Аддамс». Критики остались представлением в основном недовольны, но у публики оно имело серьезный успех, в данный момент триумфально гастролирует по всей Америке и готовится покорить планету.

Неоспоримым аддамсовским каноном (помимо, конечно же, оригинальных рисунков) считается сериал 60-х: большая часть верных почитателей отказываются признавать за всеми прочими Аддамсами право носить это гордое имя. Но и те, кто в силу объективных причин (так уж совпали обстоятельства времени, места и образа действия) не в состоянии испытывать полноценной ностальгии по первоисточнику, не остались внакладе. А все благодаря голливудскому продюсеру Скотту Рудину, который как-то раз на заре 90-х развозил в своем трейлере каких-то кинематографических коллег по каким-то кинематографическим делам. Один из попутчиков ни с того ни с сего начал насвистывать заглавную музыкальную тему из «Семейки Аддамс», и все остальные немедленно с энтузиазмом его поддержали: «Па-па-па-пам! Тыц! Тыц! Па-па-па-пам! Тыц! Тыц! Па-па-па-пам, па-па-па-пам, па-па-па-пам! Тыц! Тыц!» Тут-то Рудин и понял, что в мире все еще сохранялись вечные ценности, и лучшей идеи для фильма не найти. Полнометражную версию «Семейки Аддамс» собирался поначалу снимать главный голливудский гот Тим Бартон, но в конце концов она стала режиссерским дебютом Барри Зонненфельда, блистательного оператора братьев Коэнов («Просто кровь», «Воспитывая Аризону», «Перевал Миллера»), Роба Райнера («Когда Гарри встретил Салли», «Мизери») и Дэнни Де Вито («Сбрось маму с поезда»). Даже пересев в режиссерское кресло, он не смог забыть о своей основной профессии — после того, как первоначально выбранный оператор предпочел «Аддамсам» другой проект, проработав всего месяц, а взятый ему на замену подхватил неведомый вирус, Зонненфельд сам встал за камеру и доснял фильм до конца. А снимать ему было кого — более роскошного кастинга нельзя было вообразить даже в самых сладостных грезах. Гомеза сыграл без преувеличения выдающийся, шекспировского плана актер пуэрто-риканского происхождения Рауль Хулиа; роль Мортиции, на которую всерьез нацеливалась Шер, досталась Анжелике Хьюстон, Фестером, вместо предполагаемого первоначально Энтони Хопкинса, стал изумительный эксцентрик Кристофер Ллойд (специальный костюм из второго «Крестного отца», имитирующий избыточный вес, одолжил ему по дружбе актер Бруно Кирби). И еще была, конечно, Кристина Риччи в роли Венсди. Иначе как чудом, непонятно откуда взявшимся и сражающим наповал, эту девочку назвать было нельзя — она являла собой не просто до мурашек точное попадание в образ, но и пример без преувеличения гениальной актерской игры, совершенно несообразной нежному возрасту: до Риччи столь высокий уровень профессионализма показывали в ее годы, пожалуй, только Джоди Фостер (которая, к слову, некогда засветилась в озвучании мультфильмов про Аддамсов) да Дрю Бэрримор. Фильм без труда обогнал очередные серии «Голого пистолета», «Черепашек-ниндзя» и «Звездного пути», но критикой был встречен несколько прохладнее, чем предполагалось, и уж тем более совершенно несоразмерно истинному качеству: к сожалению, большая часть рецензентов так и не смогли преодолеть заведомого снобизма по отношению к «новоделу». Но тем, кто познакомился с семейкой благодаря Зонненфельду и компании, до критических шпилек не было никакого дела. Потому что они получили в безраздельное владение самое настоящее чудо.

Не будет преувеличением сказать, что как минимум для одного поколения Аддамсы образца 1991 года стали идеальной ролевой моделью, объектом подражания и, пожалуй что, самыми настоящими близкими родственниками. Несмотря на общий загробный антураж и антрацитово-черные шутки (Венсди сажает Пагсли на электрический стул и предлагает ему сыграть в интересную игру под названием «Есть ли Бог?»; Мортиция перетряхивает содержимое платяного шкафа: «Летний гардероб дяди Ник-Нэка Зимний гардероб дяди Ник-Нэка Дядя Ник-Нэк»; Гомез с энтузиазмом откликается на предложение поучаствовать в благотворительном аукционе: «Да-да! Нам нужно как можно больше сироток!»), Аддамсы все-таки не становятся просто «симпатичными монстрами», оказавшимися в ласковых сетях семейной комедии (такие персонажи на американском ТВ тоже некогда существовали: «Семья Мюнстеров» состояла сплошь из персонажей классических ужастиков). Для обычных хэллоуиновских страшил в них было многовато «сверхчеловеческого, слишком сверхчеловеческого»: своими наивысшей пробы достоинством (не имеющим ничего общего с апломбом маргиналов и фриков, качающих свои права и вечно кому-то что-то безуспешно доказывающих), врожденным темным аристократизмом и неизбывно-отточенной красотой повседневного жеста они априори ставили себя выше окружающего обывательского мирка, в котором хитрованы-адвокаты трясутся за каждый цент, детишки выбирают примером для подражания сенаторов, конгрессменов и Майкла Джексона, и даже бойскаутское печенье «не сделано из настоящих скаутов».  Америка Аддамсов — страна, погрязшая в мазохизме, и основной мотивацией добропорядочных граждан является в ней боль и страх. Аддамсы же — «очень счастливые люди в непреодолимо несчастливом мире» — виртуозно играют свой хорошо темперированный клавир на этих обывательских чувствах.

Как ни странно, они живут по принципам, сформулированным в середине 60-х годов Антоном Шандором Ла Вэем — создателем американской Церкви Сатаны, одним из одиознейших жупелов мировой поп-культуры XX века, талантливого музыканта, остроумного публициста и неординарного художника (к слову, его графику многие сравнивали с манерой Чарльза Аддамса). Если убрать из лавеевских сочинений весь оккультизм (и без того донельзя опереточный и провокативный), то в сухом остатке как раз и останется семейный кодекс Аддамсов. Как нельзя лучше выражено их отношение к окружающей действительности в эпизоде из конгениального сиквела, «Ценностей семейки Аддамс» (1993), который снял тот же Зонненфельд. В летнем лагере, куда «к греху поближе» Аддамсы отправили своих отпрысков, ребятишек учат спасению на водах. «Ну, кто будет жертвой?» — радостно скалится вожатая, этакая заокеанская «товарищ Дынина». «Я! Я!» — тянет руку блондинистая припевочка-отличница из первого ряда. «Всю свою жизнь» — чуть слышно замечает глядящая на все это без всякого удовольствия Венсди, которой поручена роль спасателя. А когда уже малютка скроется под водой и начнет пускать пузыри, не меняясь в лице, объявит: «Я не умею плавать» До ницшеанского «падающего — толкни» дело не доходит, но для голливудской комедии и этого, мягко говоря, достаточно. Но самое главное — «Семейка Аддамс» учит не только презирать все, что следует презирать, но и по-настоящему — истинно, безумно, глубоко — любить все достойное любви. А уж что в жизни к какой категории относится — каждый решает сам. Не маленький.