Соловецкий камень за пазухой

«В Москве невозможно купить свечи, которые горят дольше двух часов. Обещали привезти хорошие из Чехии, но по нелепой случайности этого не удалось сделать. Нет ли среди моих френдов кого-то, кто едет из Европы в Москву и может привезти несколько упаковок долгоиграющх свечей?» — пишет в «живом журнале» мой приятель. Свечи должны выдерживать по двенадцать часов под осенним дождем и не обжигать руки. Те, что в стеклянных колбах, не годятся, нужны свечи в подставке из пластика — их в России не делают. Спрос невелик.

Моему приятелю эти свечи нужны не для любительского спектакля. Не для массовой акции на кладбище. Тысяча свечей — восславим чешского производителя — будет гореть 29 октября на Лубянской площади в Москве. Так в нашей стране отмечают День памяти жертв политических репрессий.

Горстка людей у соловецкого камня, дождь то усиливается, то затихает. Милиционеры позевывают, посматривают на нас как на сумасшедших, хотя в глубине души, наверное, радуются — смена-то нехлопотная, народ послушный. По одному мы подходим к микрофону, берем свечку, не обжигающую руки, и читаем с листка имена погибших. Листки раздают организаторы-«мемориальцы», считается, что вся эта акция «Возвращение имен» — их, «Мемориала», дело. А раз их дело — значит и нечего ждать от государства, что поможет со свечами. Тем более что в нашем государстве таких свечей все равно не делают.

Учитель, портной, слесарь. 27 лет, 60 лет, 43 года. Машины летят по Лубянской площади, нашу группку, сбившуюся на ветру, те, кто в машинах, кажется, не успевают заметить. Расстрелян, расстрелян, погиб во внутренней тюрьме. Какая-то учительница привела школьников — удивительно, на всю Москву 29 октября находится не больше пяти таких учительниц. Детским голосом: расстрелян на Бутовском полигоне, погиб на строительстве Беломорканала, умер на Колыме. Удивительно, что пять учительниц все-таки находится. Если мы, тысяча человек, которые каждый год приходят на Лубянку читать имена расстрелянных, возьмем по два листочка и произнесем двенадцать фамилий, лет за сто со списком жертв мы, может, управимся.

День памяти жертв политических репрессий в статусе официальной даты — ровесник новой России, в этом году мы будем отмечать его в двадцатый раз. Увы, официальной датой по существу — в государственном масштабе — за двадцать лет этот день так и не стал. Зато растерял неофициальную энергию, которая в перестройку гнала на площади 29 и 30 октября тысячи людей. Если совсем всерьез, это ведь наше второе 9 Мая — день, когда у нас есть возможность задуматься о собственной истории. Мы так любим большие даты, почему же из 30 октября мы даже не попытались сделать что-то похожее на 9 Мая? Не надо парада и ракет на улицах. Надо много фильмов, документальных и художественных, по телевизору. Надо, чтобы об этом говорили актеры, политики, спортсмены — с билбордов, с плакатов, из Думы, из музея «Пермь-36» и из мемориального комплекса в Магадане. Чтобы была минута молчания и ее транслировали все главные каналы. И неглавные тоже. Чтобы по невинно убиенным 30 октября служили во всех церквях. Чтобы имена расстрелянных читали не только у соловецкого камня. Чтобы в России наконец стали делать свечи — специально к этому дню.

«Хочешь, пришлю перечень того, что в эти дни будет происходить?» — спрашивает мой приятель, тот, который до сих пор ищет транспорт для перевозки чешских свечей в Москву. Перечень того, что не будет происходить, мне кажется в этом случае гораздо более показательным. Никого из узнаваемых людей, кроме, может быть, Евгения Бунимовича, не будет у соловецкого камня. Не отменят свои «Аншлаги» и «Кривые зеркала» телевизионные начальники — как же, народ хочет позитива, а Пермь и Магадан вообще не телегеничны, их на экран пускать — дурной тон. Не будет лавины публикаций в прессе — тэг «бадминтон» лучше влияет на траффик, чем тэг «возвращение имен». Не стоит ждать деликатности от московских театров: в дни памяти жертв террора в «Сатире» — «Хомо эректус», на Малой Бронной — фривольный «Libertin», в Малом — развеселые Эжен Скриб и Карло Гольдони. Никто, кроме чудаков-одиночек, не попытается объяснить школьникам, почему свобода лучше, чем несвобода. И на Востряковское кладбище к Сахарову и Елене Боннэр вряд ли кто-нибудь поедет. Да и о том, что прах Боннэр на днях похоронили, тоже ведь почти никто не знает. Об этом не пишут газеты, даже самые либеральные. Если мы такой материал опубликуем, сказал мне на днях один улыбчивый главный редактор, нам придется нанять специального человека, чтобы вычищал всю мерзость из комментариев на сайте. Лучше двоих — комментарии нужно чистить круглосуточно.

Мы все знаем, почему так получилось. В нашей стране принято считать, что именно те люди, которые в 1980-х в открытую заговорили о репрессиях, виноваты в обнищании, в коррупции, в беспределе, наркомании и перекосах миграционной политики. Спорить с этим нужно — все дни, кроме 29 и 30 октября. Потому что ценность человеческой жизни никак не зависит от моей любви или нелюбви к Чубайсу. Потому что кроме 9 Мая это единственная дата, вокруг которой мы можем объединиться. Честно говоря, для тех, кому от тридцати до сорока, я не вижу более внятной перспективы на будущую жизнь, чем превратить 30 октября в национальный день памяти. Такая специальная задача для нашего поколения. Наша долгоиграющая свеча.