Как всегда — четыре

«Мушкетеров» Пола Андерсона просвещенные кинолюди расчихвостили вдрызг. А мне понравилось. Потому как зритель я «ненасмотренный», в кино хожу редко, тем паче на спецэффектные стрелялки-рубилки-леталки. Вот и радуюсь, если звенят шпаги, встают на дыбы лошади, рвутся цепи, бьют фонтанами неразличимые вино и кровь, разбегаются во все стороны недоумки-гвардейцы, сверкают алмазные подвески королевы и лилия на плече Миледи. И нет мне дела до того, что трюки где-то отработаны, а в иных фильмах прыгают (дерутся, ныряют, крушат мебель) еще круче. Я ведь твердо знаю: мушкетерская пенталогия вынесет без ущерба почти любую интерпретацию — пересказ, пародию, экранизацию, мюзикл, балет...

Если сервируется только первый роман, сохранить нужно немного — общую канву (узоры — дело мастера), девиз «Один за всех, все за одного» и десятку основных персонажей. Вокруг юного наглеца-провинциала, решившего покорить Париж (мир), циркулируют три незаменимые триады.

Во-первых, волшебные помощники, выходцы из разных жанровых традиций — байронический страдалец, хвастливый воин, обольстительный интриган. (Кроме того, мушкетеры воплощают три сословия: Атос — суперграф сверхграфович де ла Фер, Арамис — будущий генерал иезуитов, одна из «портосовских» глав «Виконта...» называется «О том, как у Мольера возник замысел «Мещанина во дворянстве».) Но ни мировая скорбь Атоса (рухнул идеал, ангелическая возлюбленная оказалась шлюхой), ни фанфаронство Портоса, ни лицемерие и властолюбие Арамиса не мешает им быть героями, закадычными друзьями (да что у них общего? как терпеть-то друг друга могут? — вопросы сколь законные, столь и дурацкие) и верными ассистентами (эти-то индивидуалисты!) рвущегося ввысь гасконца.

Во-вторых, жуткие противники — всемогущий кардинал, зловещую (или все же благодетельную для страны?) волю которого вершат «черный» незнакомец, отвергающий все правила чести во имя государственных (кардиналовых) интересов Рошфор и прельстительная, меняющая имена, статусы и подданства Миледи. В-третьих, объекты спасения — троица лопоухих венценосных (или около того) инфантилов (король, королева, Бэкингем), путающихся с риском для себя и вверенных им держав в кружевах любви и ревности. У Дюма еще горы всякой отменной всячины: бравый ворчун де Тревиль, жалкий (но с большим будущим — зри «Двадцать лет спустя») бакалейщик, страсть Ришелье к королеве, соблазнение пуританина, четверка слуг, дублирующих господ (Андерсон не первым сгустил ее в одного Планше), фольклорные подвиги на пути в Лондон, бастион Сен-Жерве, любовь Арамиса и госпожи де Шеврез (которая родит сына Атосу), обед у прокурора, постельно-маскарадный квартет (д'Артаньян — Миледи — граф де Вард — служанка Кэтти)... Девять служебных персонажей «размножаются» и составляют прихотливые ансамбли, д'Артаньян обзаводится двойниками, крутятся попутные авантюры, но любую «частность» можно изменить или выкинуть.

Даже Констанцию, гибель которой (у Дюма!) значима: чистая любовь приносится в жертву маршальскому жезлу. Растиньяк, похоронив папашу Горио, отправился на обед к его гнусной дочери — д'Артаньян, оплакав Констанцию, принял от Ришелье лейтенантский патент, в который можно вписать любое имя, — эквивалент записки, дозволявшей Миледи убить гасконца, но узаконившей ее казнь. Что и впрямь была совершена «во благо государства» — нищий лихой честолюбец нужнее Франции, чем заклейменная аферистка. Ришелье и д'Артаньян нашли друг друга: отказы мушкетеров от патента мотивированы их амплуа и изящно отражают начало отношений будущего маршала с тремя «полубогами» — три вызова на дуэль.

Если гасконец, сливаясь в экстазе благородства с друзьями, посылает кардинала куда подальше, то к чему гробить Констанцию? Формально расходясь с Дюма, Андерсон последовательнее других акцентирует фрондерскую — всем любезную! — компоненту мушкетерского мифа. Кардинал одурачен, Миледи, как само зло, бессмертна (у Дюма злодейку двадцать лет спустя заменяет ее сын Мордаунт; в одной из киноверсий — дочь, неотличимая от матушки), Рошфор повержен (у Дюма становится другом д'Артаньяна, а погибает от его руки случайно, тоже двадцать лет спустя, когда двойники меняются местами на политическом поле)... Нет проблем с мушкетерами, нет служебных перспектив (на фиг надо!), нет горьких коллизий будущего — поцелуй в диафрагму.

Этот — альтернативный — вариант судьбы гасконца мерцает и в подлинной очень грустной (при всем великолепии сюжетных фиоритур и искрометного слога) истории маршала Франции, первая часть которой называется «Три мушкетера». А не «Четыре...», как хочется всем нам. Именно он раскручивается во всех «прочтениях» бессмертного романа. Потому как печальных книг и без того с избытком. Не говоря уж об окружающей действительности, где за призы, несравнимые с маршальским жестом, платить приходится так, что покраснели бы не только три мушкетера, д'Артаньян, Рошфор и кардинал, но и сама Миледи.