А потом было вот что: «Меня здесь били — больного шестидесятилетнего старика, клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине, когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам (сверху, с большой силой) и по местам от колен до верхних частей ног. И в следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-сине-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что казалось, что на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток...»
«…следователь все время твердил, угрожая: «Не будешь писать (то есть сочинять, значит?!), будем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного окровавленного искромсанного тела». И я все подписывал до 16 ноября 1939 года. Я отказываюсь от своих показаний, как выбитых из меня, и умоляю Вас, главу Правительства, спасите меня, верните мне свободу. Я люблю мою Родину и отдам ей все мои силы последних годов моей жизни».
Семь месяцев он провел в заключении. В это время Зинаиду Райх убили в их квартире, двое неизвестных нанесли ей 17 ножевых ран, ранили домработницу, ценностей не взяли
Это Мейерхольд написал в заявлении Молотову, которое ему по каким-то нам не известным причинам позволили написать из тюрьмы. Семь месяцев он провел в заключении. В это время Зинаиду Райх убили в их квартире, двое неизвестных нанесли ей 17 ножевых ран, ранили домработницу, ценностей не взяли. Тех, кто это сделал — не нашли.
Расстреляли Мейерхольда 2 февраля 1940 года.
А 24 апреля 1940 года в МХАТе состоялась премьера знаменитых «Трех сестер» Немировича. «Они уходят от нас, один ушел совсем, совсем, навсегда» — так говорила в нем Алла Тарасова, игравшая Машу, вспоминала ли она при этом о Мейерхольде, который тоже был учеником Немировича и сыграл Треплева в первой мхатовской «Чайке»?
Отец Мейерхольда, наполовину немец, наполовину француз, был германским подданным, владельцем водочного завода в Пензе, человеком состоятельным, но к концу жизни разорившимся. Дома говорили по-немецки. Карл Теодор Казимир, восьмой ребенок в семье, принял православие, взял себе русское имя Всеволод, поступил было в университет, но поскольку с детства увлекался театром, то, не закончив курса, перешел в Филармоническое училище, где преподавал Немирович-Данченко, как раз в это время начавший создание Художественного театра. Так Мейерхольд оказался в числе основоположников МХТа, но, проработав там четыре сезона и сыграв роль Треплева в чеховской «Чайке» и Тузенбаха в «Трех сестрах», ушел искать свой путь.
На этом пути он много раз менял направление: создал собственный театр «Товарищество новой драмы» и гастролировал по провинции, возвращался к Станиславскому, работал с тогдашней мега-звездой Верой Федоровной Комиссаржевской, служил в императорских театрах, скрывался под маской Доктора Дапертутто, восстанавливал традиции старинного театра, стал большевиком, ходил с наганом и в буденовке, заведовал петроградским отделом ТЕО Наркомпроса, возглавил «Театральный Октябрь»…
Путь оказался довольно длинным, но в конце него Мейерхольд стал одним из главных новаторов современного театра, создателем метода биомеханики, формалистом, авангардистом, революционером, гением, мучеником. Он всегда считал себя жертвой несправедливости, у него была мания преследования, в 47 лет он влюбился как мальчишка в двадцатилетнюю Зинаиду Райх, он сделал ее первой актрисой театра, выгнав ради нее свою ученицу Марию Бабанову, он создал свою школу, а потом сам выступал «против мейерхольдовщины», он был темпераментный, резкий, обаятельный, противоречивый, невыносимый, с дурным характером…
Не случайно премьера его «Маскарада» в Александринском театре состоялась 25 февраля 1917 года. Это был самый дорогой спектакль не только в России, но и в мире. На «Маскарад» было потрачено шесть лет работы и 300 тыс. руб. золотом
Юрий Елагин, бывший музыкант, эмигрировавший в Америку, в шестидесятые годы написал самую увлекательную книгу о Мейерхольде, назвав ее «Темный гений». Это определение охотно подхватили — темное начало в страстной и непредсказуемой натуре Мастера, как его начали называть его студийцы, чувствовали многие. В его спектаклях, начиная с самых первых опытов, всегда ощущалось присутствие чего-то темного и неведомого, он был полон предчувствия несчастья, и не случайно премьера его «Маскарада» в Александринском театре, со зловещей фигурой Неизвестного, состоялась 25 февраля 1917 года. Это был самый дорогой спектакль не только в России, но и в мире. На «Маскарад» было потрачено шесть лет работы и 300 тыс. руб. золотом. Спектакль погиб в 1941 году, во время блокады Ленинграда, когда в склад театра попала бомба и декорации Головина сгорели. И это тоже кажется символичным.
У Мейерхольда были грандиозные замыслы, и надо сказать, не только директор императорских театров Теляковский попадал под его обаяние. Когда Теляковский услышал, что Мейерхольда со скандалом уволили из театра Комиссаржевской, он позвал к себе молодого бунтаря и, ни с кем не посоветовавшись, потеряв обычную для него осторожность, предложил ему работать на самой главной сцене страны. Актеры стонали, называли его «взбесившемся кенгуру», он кричал, что его травят, но в конце концов он всех убедил, заставил, обманул, на его спектакли ходили с замиранием сердца, ужасаясь и негодуя, но ходили.
А после революции он ставит «Мистерию-буфф» Маяковского и «Зори Верхарна», как спектакли-диспуты. И мечтает о колоссальном размахе уличных представлений (есть сведения, что Мейерхольд планировал проект «массового действия» на Ходынском поле на тему «Борьба и победа», где должны были участвовать 200 кавалеристов, 2300 человек пехоты, 16 артиллерийских орудий, пять аэропланов, десять автопрожекторов, пять броневиков, танки, мотоциклы, военные оркестры и хоры).
Впрочем, роман с большевиками длился недолго. Новая власть быстро опомнилась и захотела менее революционного и более понятного массам искусства. Нарком просвещения Анатолий Луначарский сформулировал роль театра так: «Своеобразный народный институт художественной пропаганды жизненной мудрости, даваемой в самой приятной, в самой увлекательной форме».
Но в двадцатые годы большевики еще не контролируют искусство, напротив, дано указание к музыкантам, артистам и певцам относиться мягко, благожелательно, идеологического подавления не существует, Крупская ругает «Зори» Мейерхольда в «Правде», но это не более чем частное мнение. Свобода художественного самовыражения царит полнейшая, есть нечего, но зато можно ставить все, что хочется.
Юрий Елагин: «С 1922 по 1928 год. Эти шесть лет были единственным временем в истории Советского государства, когда существовал довольно тесный контакт с Западом»
Уже упоминавшийся Юрий Елагин был этому свидетелем: «С 1922 по 1928 год. Эти шесть лет были единственным временем в истории Советского государства, когда существовал довольно тесный контакт с Западом. Программы симфонических концертов пестрели именами современных западных композиторов… В Москве в то время можно было увидеть решительно все: от Аристофана до Шекспира, от Расина до Гоцци и Гольдони, от Мериме и Бальзака до Ибсена и Стриндберга. В витринах книжных магазинов выставлялись изящно изданные полные собрания сочинений Анри де Ренье и Жюля Ромэна. Пикассо и Матисс влияли на московских художников тех лет больше, чем Репин или Суриков, струнные квартеты играли сочинения Хиндемита и Казеллы. На эстрадах лучших концертных залов Москвы и Ленинграда Жозеф Сигети, Артур Рубинштейн и Андре Сеговия восхищали восторженную публику своим несравненным искусством. Джаз начал свое триумфальное шествие по Советскому Союзу. Вся советская художественная жизнь тех лет была, бесспорно, заражена космополитическим духом в высшей степени. И театр, и музыка, и живопись, и даже, в некоторой своей части, литература — все в своих формах, а иногда и в содержании, перекликалось и искало творческих связей с близкими ему художниками на Западе».
Мейерхольд в это время ездит на гастроли в Европу, где о нем восторженно пишут газеты, его жена носит меха и бриллианты, они въезжают в пятикомнатную квартиру, заводят кухарку, горничную, няню.
В Москве постоянно идут диспуты о новом искусстве, и вот как их описывает начинающая актриса Екатерина Судакова: «На клубной сцене — две трибуны. Справа стоит Таиров, слева — Мейерхольд. На большом пальце у А.Я. Таирова — большое кольцо с бриллиантом; у В.Э. Мейерхольда тоже кольцо с бриллиантом — на мизинце.
Диспут начался. Они оба — великолепны! Срезают друг друга неоспоримыми аргументами; щедро сыплют хорошими остротами; вдохновенно размахивают руками, и их бриллиантовые кольца, как молнии, носятся перед их лицами, заставляя нас, не менее вдохновенных зрителей, трепетать от восторга. О чем же они спорят? Оба ищут новых театральных форм для воплощения своих замыслов, своего неиссякаемого вдохновения. Разница между ними, кажется, в идеологии.
В.Э. Мейерхольд — более левый, тянет «пролетарскую культуру» и сокрушает на своем творческом пути все старые театральные каноны. А.Я. Таиров тоже ищет новый стиль, новые театральные нормы, но плывет он по другим водам — у него в репертуаре — О'Нейль, Ибсен, Лекок... Его Камерный театр не пользуется популярностью: рафинированная интеллигенция, театральные гурманы, а их всегда немного!»
Впрочем, и к Мейерхольду публика не очень ходит, спектакли часто проходят в полупустых залах, они слишком сложны для восприятия обычной публики. Зато он в моде. Популярность Мейерхольда невероятно высока, театр, который он возглавляет, так и называется — имени Мейерхольда. И в нем не работают пожилые люди, только молодежь.
Но в начале тридцатых ситуация меняется. Хотя и очень постепенно, но неуклонно. Критика перестает быть полемичной и начинает быть директивной. Спектакли по современным пьесам Мейерхольду не удаются. В известной статье «Сумбур вместо музыки» упоминается и «мейерхольдовщина». К двадцатилетию Октября он ставит революционный спектакль по роману «Как закалялась сталь», ему так и не разрешили его показать. В 1938 году Театр имени Мейерхольда (ГОСТиМ) был закрыт, как чуждый советскому искусству.
Мейерхольда берет под защиту Станиславский, приглашает работать в свою оперную студию, сам представляет его коллективу. Смерть Станиславского в августе 1938 года глубоко потрясла Мейерхольда, он признавался, что плакал, как мальчик, потерявший отца. Оперная студия, последнее детище Станиславского, оказалась и последним местом работы его самого талантливого и самого неукротимого ученика. Как главный режиссер Оперного театра им. К.С. Станиславского Мейерхольд и проходит по тюремным бумагам.
Театральная революция в России, сделавшая нашу страну местом паломничества всех театральных новаторов мира и до сих пор составляющая ее славу и гордость, завершилась.
«Театральный альманах»: «Я — МЕЙЕРХОЛЬД»
15 февраля в Центре имени Мейерхольда (ул. Новослободская, 23) в рамках программы, посвященной 140-летию Всеволода Мейерхольда, сразу шесть театров выступят в необычном представлении «Театральный альманах»: «Я — МЕЙЕРХОЛЬД»
Это восемь посвящений выдающемуся сценическому новатору от театров, с которыми связывают надежды на обновление российской сцены сегодня. Участвуют: БДТ, театр Ермоловой, театр Ленсовета, «Практика», на Таганке, ЦИМ.
Общее условие — уложиться в двадцать минут, а вот жанр, форму и материал театры выбирали сами. Организаторы предупреждают: они сами не знают, что именно предстанет на сцене 15 февраля, но уверены, что высказывания сегодняшних режиссеров о Мейерхольде сложатся в коллекцию театральных идей, определяющих лицо российского современного театра.