Роман Должанский арт-директор фестиваля-школы «Территория»
— «Территория» называет себя «фестиваль-школа», такое название предполагает в большей степени мероприятие для своих, без участия широкой публики. Так ли?
— Не так. В первую очередь потому, что никакой «широкой публики» у театрального фестиваля не бывает. Даже если это фестиваль большой и всероссийский, например «Золотая маска», его постоянная, регулярная аудитория — тысяча человек. У Чеховского фестиваля чуть больше, он охватывает более демократические жанры. Но в среднем, если фестивальный спектакль показывают два раза, как раз около тысячи человек его и видит. О массовом зрителе речи быть не может.
— Хорошо, тогда сформулирую вопрос по-другому. Дело не в количестве, а в составе. В прошлом году, оказавшись на «Территории», я поймала себя на мысли, что кругом все свои.
— Знаете, на каком-то из спектаклей фестиваля NET, арт-директором которого тоже имею честь быть, я оглядел зал и понял, что 20% людей есть у меня в телефоне, я знаю их имена и телефонные номера. Еще 20% я знаю по именам и в лицо, но мы с ними не созваниваемся. Еще 20% — имен не знаю, но мы здороваемся. Еще 20% — мы не здороваемся, но я их где-то видел, и только последние 20% мне неизвестны вовсе. Что же касается «Территории», то действительно часть публики состоит из участников фестиваля — студентов и молодых актеров из разных городов России. И это очень полезно и интересно, потому что у тебя всегда есть фокус-группа, с которой ты можешь вступить в диалог.
— Вы единственный фестиваль в Москве и в стране, для которого слово «отбор» относится не только к программе, но и к публике.
— Конечно. Недоброжелатели говорят, что мы, такие хитрецы, обеспечиваем себе сто пятьдесят зрителей, которые в любом случае придут на спектакль. А многие спектакли камерные, так что 150 занятых мест вовсе не мало. Но на самом деле идея была, конечно, в том, чтобы было какое-то «ядро» публики, сфокусированное, заинтересованное, к которому программа обращена не как развлечение, а как миссия. Вначале мы действовали, честно говоря, по «министерскому» принципу. Знали, что хорошее театральное училище в Саратове, Ярославле или Нижнем Новгороде и приглашали целые курсы из этих училищ. Но быстро выяснилось, что из 20–30 человек это нужно от силы…
— …десяти.
— Это огромный, ни на чем не основанный оптимизм. Четырем-пяти. Остальные просто приехали в Москву погулять, многие впервые. Мы быстро от этого отказались, и как только появился отбор — состав студенческой части аудитории изменился в лучшую сторону. Сегодня к нам приезжают только люди, которые готовы сделать со своей стороны какое-то усилие, как минимум они должны сами найти деньги на дорогу. Другая история — на первой «Территории» можно было безошибочно определить, московский ли студент перед вами. Вообще удаленность от Москвы можно было определять по внешнему виду и манере. И совершенно точно сказать: вот это Нижний Новгород, а вот это уже, пожалуй, Красноярск. Так вот, этот разрыв сокращается стремительно, буквально на глазах. В прошлом году я себя поймал на том, что они мне все кажутся московскими студентами. И этому, в общем, наверное, стоит порадоваться.
Основная идея — поход в разные пограничья. И заграничья. На «Территории» не бывает спектаклей, которые соблюдают внятное деление на различные отделы искусства — не хочется употреблять слово «жанры»
— Со студентами понятно. А какая от этого польза городу?
— Город получает дополнительное число людей, которые увидели что-то неожиданное, поверили в себя, научились задавать вопросы, которые им раньше не приходили в голову. Город повышает качество своих зрителей. Причем не только Москва.
— То есть нет планов превращать «Территорию» в чисто зрительский фестиваль?
— По-моему, в этом нет никакой необходимости. Наоборот, «Территория» как раз и хороша этой своей двуликостью, тем, что обращается и к профессиональной публике, и к «обычным» зрителям. Например, в этом году к нам впервые приедет спектакль очень интересного греческого режиссера Димитриса Папаиоанну, можно будет увидеть на сцене Сиди Ларби Шеркауи — он европейская звезда, а в Москве выступал до сих пор всего один раз. Это все программа, которая вполне рассчитана на то, чтобы вызвать зрительский интерес.
С другой стороны, есть образовательная часть, программа мастер-классов, лекций, дискуссий. Она связана с основной, потому что мастер-классы дают главным образом люди, занятые в спектаклях. Мастер-класс, в сущности, это практическое обсуждение увиденного. Вообще-то сейчас немало образовательных программ, разных летних школ — они не для публики, конечно. На «Территории» они почти в равновесии — невидимая широкой публике образовательная часть и видимая программа, афиша фестиваля. Своего рода поплавок. Утром он переворачивается красной половинкой вверх, а вечером — белой. Надводная часть становится подводной и наоборот. И вот это вращение — оно, как мне кажется, представляет дополнительную творческую забаву.
— Вы выбираете самое новое, экспериментальное, радикальное?
— На каждом фестивале арт-директор говорит «мы привозим самое…», это такой способ общения пиар-отделов между собой. Мы привозим то, что хотим и можем показать студентам. В каком-то смысле мы отбираем свою публику, а публика нам подсказывает, какую программу отбирать. Три года назад в образовательной части было много лекций, и в конце студенты сказали, что нужно больше движения. Все очень умно, но и побегать в тренировочном костюме хочется. Значит, на следующий год было больше движенческих мастер-классов и соответственно связанных с ними спектаклей. А в конце прошлогодней «Территории» студенты сказали: «Нам было бы интересно встретиться с театральными художниками». И мы как-то переглянулись и удивились, что сами не дошли до такой простой мысли. Студентов театральных вузов, особенно в провинции, не учат взаимодействовать с художником. И с живым драматургом, кстати, тоже. Потому что драматургия дипломных спектаклей обычно классика, «Волки и овцы» и «Укрощение строптивой», а декорация и костюм — из институтского подбора. То есть они живого сценографа часто видят, только уже начав работать. Поэтому мы сделали мастер-классы со сценографом — Зиновием Марголиным, и с другой стороны — с современным художником, Ксенией Перетрухиной. В то же время есть мастер-классы с молодым режиссером Тимофеем Кулябиным (его спектакль «Электра» недавно вышел в Театре наций) и с весьма известным британцем Декланом Доннелланом. Вообще же хочется, чтобы это был фестиваль каких-то разниц. Чтобы была возможность окунаться то в одну среду, то в другую. Тогда происходит эстетическое закаливание.
— Пожелания студентов — одно, а критерии отбора — другое. «Волков и овец» я на «Территории» не видела и вряд ли увижу, даже если студенты вас об этом очень попросят.
— Нет, не увидите. И не надо удивляться тому, что в «Территории» не участвуют ни «Мастерская Петра Фоменко», ни театр Сергея Женовача — их студенты могут посмотреть в другой раз. Мы их очень любим и уважаем, но показываем другое.
И тем не менее даже если они в конце говорят: «Я считаю, что нельзя выходить на сцену голым», — главное то, что они по крайней мере посмотрели на что-то неконвенциональное
— Что?
— Основная идея — поход в разные пограничья. И заграничья. На «Территории» не бывает спектаклей, которые соблюдают внятное деление на различные отделы искусства — не хочется употреблять слово «жанры». И это пограничье, собственно, и образует драматургию. Иногда это пограничье театра и дизайна, как это происходит у режиссера Филиппа Григорьяна в «Камне». А иногда это смешение разных культур, как в спектакле Play. Два артиста с абсолютно разным бэкграундом: индийская танцовщица, живущая в Париже, и бельгиец марокканского происхождения, которых соединила Пина Бауш, вдохновившая их на создание этого спектакля. То есть внутри каждого из этих спектаклей огромное количество диалогов, соединений. Норвежский спектакль «Горная птица» мы обнаружили, когда собрались сделать мастер-класс, посвященный Арто. И тут выяснилось, что один из самых последовательных, можно сказать, упертых пропагандистов системы Арто во всем мире — это норвежец, который даже театр свой назвал «театром жестокости». Он взял незаконченное либретто Ибсена, к которому сам Ибсен больше никогда не возвращался, и взялся его ритуализировать и ставить с применением системы Арто. У уже упомянутого Папаиоанну тоже довольно любопытная смесь греческой страстности и какой-то почти немецкой расчисленности. В общем, везде есть какой-то «заход за грань» и шекспировское «не поискать ли мне тропы иной, приемов новых, сочетаний странных».
— Вы стараетесь как-то проследить процессы, которые этот «пограничный» театр переживает в мире?
— Вообще-то такой задачи нет. Очень много разных имен, которые хочется заявить, чтобы здесь их узнали. Папаиоанну уже десять лет назад делал интересные вещи и был известен. Но пока рассмотрели, пока освободилось место в программе, пока нашли деньги, пока они ответили на наши имейлы — вот и прошли годы. Изменились ли за это время он сам и его место в европейской системе поискового театра? Наверное, но по одному спектаклю мы этого не проследим. Задача все же — показать как можно более широкий круг авторов и явлений, а не выявить какие-то закономерности.
— Но в любом случае такого рода театр на грани — ему во всем мире жить непросто.
— Ну да, конечно, театр того же Папаиоанну ведет жизнь лаборатории — и это несмотря на то, что сам он известный режиссер, еще в 2004 году ставил церемонию открытия Олимпийских игр в Афинах. И норвежский «театр жестокости» со своим Арто в Норвегии интересен не большему числу людей, чем у нас. С другой стороны, Rausch Фалька Рихтера и Анук ван Дайк — представление для пяти актеров и семи танцовщиков, которые отправляются на поиски интенсивности бытия. Здесь это все может быть воспринято как ужасно рискованный эксперимент, а вообще-то это репертуарный спектакль в консервативном Дюссельдорфе. При всех сложностях в Европе эксперимент имеет большее проникновение на государственную сцену и больший контакт с публикой.
— А у нашей публики контакт есть?
— Конечно, на каждой «Территории» все равно находится девочка, которая, все посмотрев, встает и говорит: «Нужно уважать классику». И тем не менее даже если они в конце говорят: «Я считаю, что нельзя выходить на сцену голым», — главное то, что они по крайней мере посмотрели на что-то неконвенциональное и нашелся рядом кто-то, не педагог и не соседка, а их же статуса и уровня человек, который сказал: «Надо же, круто». То есть они вступили в осознанный диалог на эту тему. И осознали голого человека на сцене, равно как и любые другие провокации, хотя бы как эстетическую проблему, а не как нарушение табу.
— Чему вы хотите в конце концов научить студентов?
— Я боюсь это произносить, потому что такие слова имеют свойство звучать пусто… Но тем не менее я хочу, чтобы, побывав здесь, они поняли: все можно делать иначе, и у них есть на это право. Чтобы они задали себе вопрос: «А чего мне, собственно, бояться?»