— О вас пишут, что ваша музыка — с «корневой основой». Это определение остается с вами на протяжении нескольких лет. Что это такое, по-вашему? И как это понятие соотносится с вашим новым альбомом?
— Давайте договоримся о терминах. Вообще у нас, пожалуй, первыми, кто начал заниматься чем-то подобным, были Инна Желанная и Сергей Старостин. Но познакомилась я с этим направлением не у них. И вообще все началось не с народной музыки — такой совсем аутентичной, экспедиционной. Еще в юности на каком-то фестивале я услышала даже не конкретную музыку, а некое сочетание звуков, и это вывело меня на огромный пласт, но опять же не народной музыки, а какой-то природной, музыки земли, музыки стихий.
Я думаю, у разных людей есть определенного рода чувственная направленность, у кого-то больше склонность к тактильному восприятию, у кого-то развито обоняние, а у меня вдруг появилась способность чувствовать вот эти стихии, и я поняла, что хочу рассказывать об этом. Что именно «это», я до сих пор с трудом могу объяснить даже себе. Это не музыка народная — раз, это не музыка, которая привязана к какому-то этносу, — два. Вот скорее «музыка стихий» — да. Для меня огромное значение имеет природа. Я родилась в Армавире, это слово, кстати, переводится с древнеармянского как «долина ветров». Это предгорье, там две огромные реки. И там ты правда постоянно ощущаешь себя в этих ветрах, стихиях, в этой природе. Ты с ней все время общаешься. Людям, которые живут, например, в Москве, очень трудно это воспринять. Это другое ощущение природы. Вот из этого и был такой скачок к моей музыке. Для меня слово «корневой» — это не про этнос, «откуда пошел такой-то народ». Для меня это про корни деревьев, силу земли.
Ахимса — это не про борьбу «против», это про борьбу «за»
— У вас и в текстах чувствуется эта связь с природой. И метафоры природные, лирика такая анималистическая, много символов. Но в новом альбоме ощущение, что при том, что сами приемы вы сохранили, угол зрения на окружающий мир сместился.
— Да, это вообще основополагающая вещь в новом альбоме. Название альбома — «Ахимса», что на санскрите означает «ненасилие». Противление злу не в людях конкретных, а противление злу глобально, в первую очередь в себе. Махатма Ганди, вооруженный идеей «ахимса», например, вывел целую страну из-под гнета Британии.
Если человек сам себя не держит в добре, его очень быстро захватывает противоположность добра. Прекрасно известно, что эта «противоположность» делает с людьми, и особенно с людьми у власти. Мы сегодня видим много доказательств этому прямо рядом с собой. И название «Ахимса» — такой постулат, или даже крик мой, что ну нельзя так больше. Альбом построен как точка наблюдения некоего человека за развитием жизни вокруг. И вот, кстати! Эта вот моя животноводческая тема (смеется)... Ну можно вспомнить хотя бы басни Крылова, Эзопа. Когда пишешь историю с точки зрения человеческих персонажей — это одно, а вот когда ты историю перекладываешь на животных — это совсем иное. Такая гротесковость. Над ней, с одной стороны, можно посмеяться, а с другой — начинаешь историю гораздо глубже понимать, на себя перекладывать. У меня в детстве был десятитомник сказок народов мира, я на этом росла. Это же потрясающий кладезь народной мудрости. Вспомните советские мультфильмы. Вроде просто — зайчик, ежик, медвежонок. Но дети именно на этом учатся повторять или не повторять какое-то поведение. Поверьте, со взрослыми все работает совершенно так же.
Анна Пингина — «Ласточка»
— Санскритским словом вы, получается, объединяете сразу множество мотивов?
— Ахимса — понятие очень актуальное сегодня. Это очень хорошее емкое слово. Я не смогла найти ему аналога. Это не про борьбу «против», это про борьбу «за».
— Но при том, что вы сохранили в текстах все эти природные мотивы, в музыке вы отошли от фолка, а пришли к — как вы это определяете — инди, пост-року, к таким в некотором смысле музыкальным боевикам.
— В первом альбоме у нас было больше акустического звучания, больше прозрачности в музыке, в чем и была такая «фолковость». Сейчас же звук стал гораздо более плотным. Мне всегда был близок драйвовый, боевиковый подход. Всегда была интересна напористая музыка. И мне кажется, что такая форма более правильная для донесения тех мыслей, что сейчас кипят в моей голове. Ну и состав музыкантов в настоящее время подобрался такой, с которым одно удовольствие это все делать, и они меня тоже всецело поддерживают. Я нашла единомышленников, с которыми мне все это делать легко. То, что мне всегда хотелось делать.
— Не могу не спросить про песню на английском языке. Откуда она на альбоме?
— Я пою на большом количестве языков — итальянском, французском, английском, исландском, даже на японском. Мне это интересно.
Все языки настолько «вкусные» для пения!
— С точки зрения звучания языка?
— Я люблю пробовать языки «на вкус». И если песня мне нравится, если кажется моей, а это бывает нечасто, я ее исполняю. Что касается Daylight is high, ее автор — мой друг Антон Крюков. Он мне принес и показал ее несколько лет назад со словами «мне кажется, это твоя песня». Я послушала и поняла, что да, и правда моя. Я эту песню посвятила ушедшим людям. Там невероятно тяжелый текст, очень непростая история: «Спи, маленькая девочка, спи. Твои смешные кудряшки никогда не станут седыми...» Речь то от лица ребенка, который борется с болезнью, то от лица родителей, которые его успокаивают. Ну и в целом эта песня подчеркивает суть альбома.
— Есть распространенное мнение, что русский язык не очень мелодичен. Вы с этим согласны? Что не так с русским языком?
— Все с ним так. Глупости это. Долгое же время политика у нас была направлена на нивелирование всего русского. Мы все об этом знаем, кто не знает, может почитать. Мне кажется, и это мнение родом оттуда. На самом деле если ты умеешь петь, то все равно, на каком языке петь. Есть просто своя специфика. Расскажу на примере мюзикла (Анна играла в российской постановке мюзикла Notre Damе de Paris, основная роль — Флер де Лис. — «МН»). Так получилось, что какие-то арии из Notre Damе de Paris я сначала выучила на французском, потом на английском, и только потом появился русский текст, и мы стали петь по-русски. Эти три языка совершенно разные на вкус. И когда ты поёшь Vivre//Pour celui qu'on aime//Aimer//Plus que l'amour meme, ты это поёшь одним местом, одними какими-то резонаторами.
Когда поёшь Live//For the one I love//Love//As no one has loved, ты по-другому это делаешь! У тебя тембр другой появляется.
Когда это «Жить//Для любви одной//Любить//Как никто другой», ты поёшь вновь по-другому совершенно.
Кому-то удобно петь на английском, кому-то на французском. Это нельзя смешивать. Все языки настолько «вкусные» для пения! Мне кажется, такой спор безоснователен. Я на своем вокальном аппарате все это испробовала и сейчас продемонстрировала. Другое дело, что с языком нужно уметь обращаться.