Честно говоря, чтобы сделать выставку с таким названием, семи пядей во лбу не нужно. «Небесная линия» — излюбленное словосочетание местных градозащитников. В моду оно вошло после скандального конкурса на башню «Газпрома» в 2005 году, а придумано было еще Дмитрием Сергеевичем Лихачевым. Предполагается, что в Петербурге ценны не только отдельные здания, но и высота и ширина улиц, площадей, набережных. Пространство как таковое.
Петропавловская крепость и институт «Про Арте» решили углубиться в историю понятия «небесная линия». Выставка открывается знаменитой большой гравюрой Алексея Зубова 1717 года. На этой отчасти фантазийной панораме Санкт-Петербурга Нева уподоблена то ли озеру, то ли морю с многочисленными парусниками; на горизонте теснятся дворцы и храмы. Уже через полтора десятка лет после основания Петербурга небо и вода воспринимались неотъемлемой частью городского ландшафта, почти как в Венеции. То же самое мы видим и на не менее известной серии гравюр по рисункам Михаила Махаева 1753-го. Традиции барочной ведуты (городского пейзажа) с успехом прижились на невских болотах, поскольку Петербург изначально создавался как театральное зрелище.
Идея города как театра реализовывалась разными изобразительными средствами. В первой половине XVIII века были популярны так называемые прошпекты, когда изысканное архитектурное кружево согласно высшим законам логики собиралось в единую фокусную точку. На рубеже XVIII–XIX веков появляются первые воздушные шары, люди пристрастились забираться на башни, дабы любоваться видами. Соответственно, возник жанр круговой панорамы. Выдающиеся его образцы — панорама Джона Аткинсона, сделанная с башни Кунсткамеры (1805–1807), и Григория Чернецова (1836) — с лесов недостроенной Александровской колонны. Примерно тогда же получают распространение линейные панорамы. Это как если бы вы ехали в коляске по улице и наблюдали последовательную смену фасадов. Один из хитов выставки — составленная из 30 листов панорама Невского проспекта Василия Садовникова 1830-х годов, — редкая возможность увидеть многометровый свиток целиком. Вскоре одним из главных способов получения удовольствия от зрелища станет фотография.
Пафос выставки раскрывается не сразу. Во втором зале на стене висит сопроводительная молитва о «градостроительных ошибках». Вот, мол, посмотрите, полтора столетия силуэт Петербурга был идеален, но вдруг с середины XIX века все стало портиться. Однако то, что происходило с Санкт-Петербургом в конце XIX — начале XX века, — это цветочки по сравнению с тем, что происходит последние лет десять. Фотографии, которыми полнятся градозащитнические блоги, для выставки распечатаны в большом формате и помещены в деревянные рамы. Стеклохаты, торчащие в самых неподходящих местах, производят, конечно, душераздирающее впечатление. Жалость к Петербургу усугубляет телевизор, завершающий экспозицию. На экране в режиме нон-стоп Сокуров, Басилашвили и иже с ними меланхолично склоняют слово «культу-у-ура», которая кого-то к чему-то обязывает.
Посетителям напоминают, что борьба за «строгий, стройный вид» началась сто с лишним лет назад, точнее в 1907 году, когда архитекторы и историки искусства Александр Бенуа, Владимир Курбатов, Георгий Лукомский, Павел Сюзор и Иван Фомин основали Музей старого Петербурга. В отдельной витрине выложены издания той замечательной поры. На соседних стендах рассказывается о деятельности Всероссийского общества охраны памятников, созданного в 60-е, и об общественном движении «Живой город».
Со всей очевидностью выставка уподоблена большому вопросительному знаку. В блокаду отстояли, а что же теперь? Ну теперь любят рассуждать о том, кто сколько денег украл, на два или на три метра высовывается перекрытие очередного атриума и будет ли сохранен фасад при реконструкции третьестепенного эклектического здания. Во времена «Мира искусства» люди как будто бы умели слышать друг друга, критика могла влиять на реальную строительную практику, архитекторы чувствовали свою сплоченность в единый цех, а законы соблюдались неукоснительно (например, «не выше 11 саженей»). Разумеется, ошибки допускались всегда. Важно, есть ли люди, которые могут вовремя распознать причины и следствия этих ошибок. У нас сейчас нет своих Бенуа и Лихачевых. Их роли почему-то играют кинорежиссеры и актеры. По крайней мере их мнением интересуются чаще, чем мнением историков архитектуры. Сами зодчие живут совершенно отдельным от окружающей реальности кланом.
В совокупности все предъявленные на выставке изъявления любви к родному городу оставляют ощущение растерянности. Получается, что есть разные группы людей, которые по-своему ратуют за сохранение Санкт-Петербурга, но посмотреть на самих себя со стороны не в состоянии. Где-то сбоку есть еще некая «культура», наподобие вещи в себе, и нам следует испытывать перед нею пиетет, а не быть ее творцами.