В Канне прошла премьера «Любви» австрийца Михаэля Ханеке (он уже удостаивался главной награды фестиваля за «Белую ленту»), и все сразу встало на свои места. Два часа семь минут экранного времени — и этого в общем достаточно. И не столько для решения вопроса о призах (это как раз дело субъективное и плохо прогнозируемое), а просто для того, чтобы признать фестиваль состоявшимся. Да, авторское кино в кризисе, да, каннская номенклатура надоела, да, зрители не хотят и не будут смотреть фильмы про смерть и страдания, но есть «Любовь». И о будущем искусства кино можно не беспокоиться.
Ханеке разыгрывает свой фильм как по нотам. Музыкальное сравнение не случайно — автор «Пианистки» по-прежнему едва ли не больше внимания обращает на звук, чем на изображение. И не только на любимого Шуберта с Бетховеном и Бахом, которыми озвучена «Любовь», но и на фантастические голоса актеров-ветеранов Жан-Луи Трентиньяна («Мужчина и женщина», «Конформист») и Эммануэль Рива («Хиросима, любовь моя», «Три цвета: Синий»). «Иногда я просто слушаю актеров не глядя, чтобы понять, хорошо они сыграли или нет», — сказал режиссер на пресс-конференции.
Вообще с возрастом (а ему 70) Ханеке все больше напрашивается на сравнение с гениальным пианистом, которому посредством семи нот доступны все эмоции, все смыслы. Парочка деталей — и сцена, в которой парализованная героиня осваивает электрифицированную инвалидную коляску, становится комедией, над которой смеется благодарный зал. А через минуту раздается звонок, герой Трентиньяна выходит на лестничную площадку, где никого, и почему-то с экрана веет совершенно нечеловеческим ужасом. Может быть, потому, что в одной из первых сцен мы видели замок со следами неумелого взлома? Или потому, что в этом мире все по-честному и все понимают, к чему, собственно, идет дело.
Или вот еще проще: талантливый музыкант приходит к своим престарелым учителям, улыбается, садится в кресло. Муж идет в спальню, чтобы привезти обездвиженную жену (а гость еще ничего не знает, остается один в гостиной). 99 режиссеров из ста обрезали бы кадр и сделали бы монтажную склейку. А Ханеке просто задерживает камеру на десять секунд, и мы видим, как улыбка (не фальшивая, но все же немного дежурная) стекает с лица молодого и успешного человека в какую-то невидимую дырочку, потому что уже понятно, что в этом доме что-то не так. И вот когда видишь, что кто-то так хорошо знает людей и так просто и здорово умеет это описать, то, ей-богу, становится легче жить на свете.
Сюжет в общем понятен. Старость и смерть двух учителей музыки, живущих в просторной парижской квартире и изредка навещаемых концертирующей дочерью (Изабель Юппер, которая свою вторую «Золотую пальмовую ветвь» получила как раз за «Пианистку» Ханеке). Старость, надо сказать, завидная. И в плане материальной обеспеченности, и в плане востребованности — все-таки музыкальный педагог может работать и общаться с учениками до последних лет. Но наступают и они, последние годы: болезнь, паралич, беспомощность. Герой Трентиньяна заботится о жене, и почти до самого конца кажется, что это и есть любовь, о которой хотел рассказать режиссер: менять памперсы, делать гимнастику, мыть голову, прогонять со двора неумелую сиделку (небольшая, но отличная роль Динары Друкаровой). Но Ханеке, напоминаю, виртуозный пианист, и когда потребуется взять кульминационный аккорд, он будет ошеломляющим.
«Жили счастливо и умерли в один день». Теперь благодаря австрийскому режиссеру мы знаем, что это значит на самом деле.
Что же касается снятой одним планом сцены, в которой герой Трентиньяна гоняется по квартире за залетевшим с улицы голубем, то ее надо закольцевать и заставить смотреть на занятиях в киношколах, хоть пять лет подряд — точно будет больше толку, чем от вгиковских «этюдов». Сцена, как сообщает Трентиньян, снималась два дня. Голубь постоянно делал что-то не так, Ханеке не нравилось. Разменявший девятый десяток Трентиньян повредил руку и ловил голубя в гипсе. В конце концов все получилось. Трентиньян, много лет не снимавшийся в кино, сделал для Ханеке исключение. И готов сделать еще одно.
А еще у Ханеке спросили, почему он решил показывать на экране стариков и как бы он поступил на месте главного героя. Он долго вслушивался в не совсем ему доступные английский и французский, усмехался, а потом сказал: «Ну уж нет, вы не заставите меня интерпретировать самого себя».
Теперь об остальных участниках каннского конкурса, недавно разучивших несколько этюдов Гедике. Впрочем, я несправедлив: Жак Одиар («Ржавчина и кость»), Ульрих Зайдль («Рай. Любовь»), Кристиан Мунджу («За холмами») и Томас Винтерберг («Охота») уже уверенно играют «К Элизе».
Одиар, заслуженно обласканный Канном за «Пророка», почувствовал себя большим мастером и создал эпическое полотно о том, как Марион Котийяр злые касатки отгрызли ноги, а не успевший похудеть после «Бычары» Матиас Скунертс участвует в подпольных боксерских поединках и в меру своей тупости заботится о сыне. В качестве бонуса — откровенные сексуальные сцены с компьютерной ампутанткой. Справедливости ради отметим, что эта нелепая мелодрама снята мастерски, множество сюжетных линий играючи сведены вместе и мизансценой Одиар владеет превосходно. Но очевидно и то, что беллетристике (фильм снят по рассказам канадца Крейга Дэвидсона) в авторском кино не место — она неминуемо превращается в сериальную пошлость. Хочешь быть auteur — будь добр пиши сценарий сам.
Ульрих Зайдль в «Рае. Любви» не изменяет своему стоическому пессимизму: все мы подонки, все используем и эксплуатируем друг друга, но ничего страшного — встретимся в доме престарелых. Выручает автора «Животной любви» и «Моделей» его документальный бэкграунд. Он так пристально вглядывается в реальность, так тщательно разыскивает, исследует и использует документальную фактуру, что это даром не проходит. История о 50-летней полноватой немке, отправляющейся в Кению в поисках мужского внимания со стороны «бич-бойз» (их, разумеется, играют непрофессиональные профессионалы своего дела), может наскучить своим однообразием, но, несомненно, представляет определенную этнографическую и антропологическую ценность. Кроме того, отметим необычную для Зайдля теплоту — впервые у него появилась одна главная героиня, которой можно сопереживать. Остальные герои в фильм просто не вместились и теперь появятся в продолжениях трилогии — «Рай. Вера» и «Рай. Надежда».
«За холмами» румына Кристиана Мунджу — пока фаворит международной прессы (за Ханеке «оценки» еще не выставляли). Это история румынки, вернувшейся из Германии на родину, чтобы увидеть подругу по детдому (лесбийская линия подразумевается, но не подчеркивается). Подруга стала монахиней, и героине в силу разных обстоятельств приходится остаться в монастыре, где ее вскорости уморят, совершив несколько жестоких ритуалов экзорцизма (по-православному — отчитки). Время действия — наши дни. Несколько великолепных сцен и слабая режиссура человека, который так и не решил, о чем рассказать эту историю (о человеческой глупости? православном ханжестве? социальной обездоленности?), — вот мое резюме.
А больше всех (кроме Ханеке, конечно) порадовал Томас Винтерберг, крайне неровный режиссер, начавший свою карьеру в 1998 году с «догматического» «Торжества» (приз каннского жюри). На этот раз он словно вернулся в свою стихию и снял масштабную, по-хорошему старомодную скандинавскую драму, в которой воспитателя детского сада (Мадс Микельсен) несправедливо обвиняют в педофильских наклонностях. «Охота», несомненно, порадует не только людей, скептически относящихся к российской антипедофильской кампании, но и киноманов, любящих сюжетные загадки. Впрочем, «ключей» Винтерберг разбросал по фильму предостаточно — может быть, и слишком много.