— Почему вы, будучи прекрасным хореографом, занимаетесь перформансами, а не ставите балеты? К тому же, ваши представления опасны для здоровья.
— Когда я был хореографом, я всегда чувствовал границу, ощущал эту «черную коробку» общества, и не чувствовал себя свободным. Так я все бросил и пошел строить жизнь заново в другое место — в мир сквотов, свежего воздуха и вдохновения, в котором я пребывал в течение 20 лет – это был мой ультиматум обществу. Протестуя, я начал экспериментировать с жанром перформанса. Я находился в полном андеграунде и обладал неограниченной свободой. Просто мне так комфортно, и то, что я делаю, является органичным продолжением меня и моего образа жизни.
— Сейчас вы продолжаете ощущать себя в андеграунде или уже можете считаться представителем авангардного академизма?
— У меня большой бэкграунд – я много работал, как хореограф, дизайнер, технический директор – и это бэкграунд в первую очередь эстета. Исходя из собственного понимания искусства, я делаю своеобразный микс, который не привязываю к направлению, особенной концепции или школе – в этом чистая эстетика моего творчества.
— Вы экспериментируете со своим здоровьем на сцене. Как вам удается выглядеть так хорошо?
Янн Маруссич перформер
— Дисциплина и практика. Я пришел в искусство с «танцпола», хореография – это вообще синоним дисциплины. Я был дисциплинированным и остаюсь им. И путь, которым я иду, только оздоровляет меня. Быть очень осторожным, уметь правильно чувствовать боль, абстрагироваться от нее – вот мои установки. Я знаю разницу между эстетизмом и насилием на сцене, и видел столь много последнего, что обратился к более специфическому, более личному, совершая скорее погружение, чем представление. Поэтому я не факир и не экзекутор.
— В таком случае, можно ли называть ваши перфомансы медитациями? Blessure длится 4 часа, а у вас, между прочим, все это время в боку торчит спица.
— Медитируя, можно не заметить часы и даже дни боли. Я ее просто не чувствую. Все мои работы про «не чувствовать боли». Я концентрируюсь перед представлением, и это приводит меня в состояние абстрагированности и концентрации. Просто я могу все.
— Вас не смущает, что большинство зрителей сопереживают действу на сцене физически, ёжатся, жалеют вас?
— Не только. Да, когда ты видишь фотографии перфоманса — ты сопереживаешь физически. Но будучи вовлеченным в живое действо, наблюдая за тем, как все разворачивается – это совершенно другая энергия, не картинка энергии – а поток. То, что я даю людям, это не насилие – а абсолютный покой. Я не реагирую на боль, мое лицо и весь я – символизируем гармонию. Для людей это также мощный эксперимент, а не просто зрелище. Некоторые начинают кричать: «Боже, это отвратительно!» и бегут прочь, другие: «Боже, сколько боли, бедняжка». Остальные: «Боже, да это просто Будда!». Понимаете? Это вечность, на которую я регулярно получаю массу разных реакций от аудитории.
— Музыка в ваших перформансах отчасти «делает» атмосферу. Я знаю, вам удалось даже привлечь Тутти и Картера из Throbbing Gristle для одного из представлений…
— Я был в Варшаве с Тутти и Картером в прошлом октябре с перформансами Glassed и The Tree of Nails, для которых они создали впечатляющее звуковое сопровождение. Здесь знают о Throbbing Gristle??
— Разумеется. Как вы выбираете музыку для перформансов?
— Думаю, за 20 лет, проведенных в тусовках по сквотам, я соприкоснулся с настоящим авангардом, другой, альтернативной музыкой, которую слышал постоянно. Трудно сказать, я пришел к ней, или она ко мне, я просто ее слушал и слушал, я знал многих авангардных композиторов и решил пригласить известных тогда, в 80-е и 90-е, экспериментаторов поработать вместе. Так я завязал очень крепкую дружбу с этими людьми, и взял за правило делать перформанс с эксклюзивной музыкой, которая пишется музыкантом только для него.
— Каждый раз, приезжая куда-то с Blue Remix, вы находите там местного музыканта, который озвучивает перформанс. В Москве это будет Сергей Касич. Вы слышали его музыку?
— Честно признаться, я никого не ищу – обычно я приезжаю, заранее списавшись с организаторами, и они предоставляют мне местного музыканта. В этот раз было немного по-другому: я общался с Юлией Боровой (российская science-art художница – прим. «МН»), она мне рассказала про русских музыкантов, интересующихся саунд-артом и электроакустикой. Я с ними связался – эти ребята захотели сделать для меня музыку. «Нет проблем», - написал я. Теперь у нас мимолетная коллаборация Маруссич/Касич.
Blue Remix
Этот перформанс возвращает автора к его первой работе – лишенной всякого движения постановке Blue Privisoire. Работа скорее похожа на science-art, без участия ученых художник не смог бы безопасно проводить подобные экстремальные опыты с телом. Перформанс заключается в том, что синяя жидкость сочится сквозь поры кожи, рот, нос артиста, пока тот находится в своеобразной «камере выпаривания» из стекла. Таким образом происходит контакт внутреннего и внешнего мира, бессознательного и сознательного через микс физических и эмоциональных чувств – таинство, происходящее внутри артиста на физиологическом уровне преобразует окружающий мир вовне. Во время гастролей Маруссич дает этот перформанс с разными артистами – точнее, он всегда ищет к нему местное сопровождение, и в каждом из городов находится мастер экспериментальной электроники, готовый озвучить представление. В 2009 году Маруссич исполнил перформанс Blue Remix 20 раз.
— Вы вообще знакомы с русскими художниками?
— Нет, никого не знаю из нового поколения. И мой приезд в Москву – как раз отличный случай, чтобы с ними познакомиться лично, увидеть или услышать их работы.
— Как публика ведет себя на ваших представлениях, падает в обморок, кричит, мешает? Люди ведь разные – были инциденты?
— Да, к сожалению. Дважды я был реально близок к смерти. На одном и том же перформансе Traversee. На меня была надета стальная «удавка» из металлического кабеля, и лебедка медленно тащила меня по горизонтальной дорожке – в течение 3-х часов, если быть точным. У меня случился коллапс от удушья – я совершенно отключился, это была смерть, растянутая на три часа. Мозг однако работал, говорил мне: «Все ок», а потом спрашивал – «Я умер? На собственном же перформансе?». Я все время пытался пошевелиться, ничего не выходило. Я был обескровлен и в полной отключке. Раз так, то будь, как будет – больше не было никаких мыслей. На самом деле это не была смерть, если бы меня в течение трех часов умерщвляли – я бы наверняка уже был на том свете. Это была какая-то медитация – я просто сконцентрировался на том, чтобы быть живым и впал в промежуточное состояние. Второй раз это случилось в Берлине – парочка из зала взялась ускорить мое скольжение, в результате я просто ударился о лебедку и вырубился. Когда я пришел в себя, мои друзья кричали «Скорую, скорую!», а публика аплодировала – всем показалось, что это часть перформанса. В результате три сотни людей были просто в шоке от моего представления, а ребята – в истерике от того, что чуть не прикончили меня. Потом они поехали со мной в госпиталь, держали меня за руки. В общем, все было ужасно.
На представлении вообще может произойти все, что угодно – там нет правил. Иногда публика очень дружелюбная – говорит со мной, готова лизать мне пятки и порой делает это, а иногда – агрессивная и откровенно садистская. Это аттракцион по «раздаче свободы», который развивается сам по себе. За этим интересно наблюдать, иногда одна часть аудитории останавливает другую: «О, нет, не делайте этого!», и в зале начинается драка. А те, кто не хочет принимать никаких решений, просто уходят. Вообще зрительный зал очень напоминает мировую арену политических действий.
— Как собираетесь отдыхать в Москве? В «Стрелку» пойдете?
— Я не тусовочный человек. Не хожу в клубы и бары – это не мои места, поэтому ничего про московские клубы не знаю. Но, может, здесь я изменюсь? С другой стороны, я, наверное, просто не умею этого делать. Если я выхожу куда-то – обычно это концерт экспериментальной музыки, но уж точно не дискотека. А вот на подвешивание я бы сходил.
— Что вы знаете о политической ситуации в России? И как вам видится наша страна из Женевы?
— Я смотрю новости. Не только я, но и весь мир в курсе вашей политической ситуации. Но про художников – мы не знаем ничего. В Женеве сейчас очень много русских. Они сорят деньгами, потому что сказочно богаты, покупают все подряд. Их называют «русской мафией», чувствуется – это очень сильные люди.
— Во времена перестройки в СССР был такой человек по фамилии Кашпировский, который загипнотизировал женщину так, что ей удаляли почку без наркоза, а она в это время пела песни. Все это транслировалось по центральному телевидению в прямом эфире. Не хотелось бы вам публично удалить себе, к примеру, аппендикс?
— Ни за что.
— Ну, тогда хотя бы скажите, что вы пьете перед перформансом Blue Remix, чтобы потеть синим?
— Кровь смурфиков.
Тело на службе искусства
Перформеры и акционисты нещадно эксплуатировали свое тело во имя искусства. Так один из пионеров видеоискусства американец Вито Аккончи на протяжении десятилетия занимался активными исследованиями своей плоти: держал перед объективом камеры палец, показывая физическую невозможность совпасть с самим собой, кусал собственные ноги, оставляя на них знаменитые «фирменные знаки». В 1972 году в Sonnabend Gallery в Нью-Йорке он показал перформанс Seedbed: Аккончи лежал под деревянным настилом вроде рампы, по которой ходили люди, и непрерывно мастурбировал, озвучивая в громкоговоритель свои фантазии о посетителях галереи. В течение трех недель Аккончи давал свой перформанс каждый день по 8 часов.