В обществе, где сложились определенные институты современного искусства и есть лица, результаты, концепции, которые определяют существование в нем того или иного творца, всегда в какой-то момент появляется некто «другой», направляющий нас в иное русло. Определить, какой язык зарождается в искусстве в данный момент, практически невозможно, потому что главное тому лекало — время.
Протея можно назвать ультрасовременным художником, он работает там, где еще не бывали признанные, и его средства выражения неразрывно связаны со временем, которое их ему предоставило. Он график, художник в 3D-пространствах, создатель видеомиров, жители которых — абстрактные образы, пятна, геометрические фигуры, цвета и текстуры, создающие символику — и как никогда бы не случилось в прежние времена, она совершенно невесома и не несет никакого смысла. Потому что это — принцип нового, бессовестного в своей абсолютной свободе компилирования, это — абстрактная айдентика. Большая часть исследования с таким же названием, на основе которого Протей читает лекции, является симбиозом знака и пространства, в котором первый выступает логотипом по отношению ко второму, но, оказывается, они взаимозаменяемы.
Тусовка — это история, контекст художника, меняется тусовка — меняется и формат высказывания.
Как работает художник поколения цифровой глобализации? Молча, сидя к вам спиной и лихорадочно клацая по клавиатуре «МакБука Про». Протей создает инсталляции и видео, в которых выражается не только на тему формы в цвете, но и о себе — так, одна из последних его работ под названием «Пастух» пошагово рассказывает о том, где художник черпает образы и как объект из реальности кочует в гиперпространство, являясь практически первой абстрактной автобиографией в 3D. «Когда пастух вернется» — фильм не только о Протее, танцующем под Stoned Boys и размышляющем о том, как графически скрестить зебру с леопардом, но и о коммуникации человека и пространства.
Кто этот загадочный Протей
График, дизайнер, медиахудожник. Вырос в Тушине и считает, что этот факт — один из ключевых в его становлении как художника. Учился на художественно-постановочном факультете Гуманитарного института телевидения и радиовещания и в Международном институте рекламы по специальности «арт-директор».Окончил Институт проблем современного искусства. Автор термина «абстрактная айдентика», которым оперирует в творчестве, как каркасом для образов, заимствованных в окружающей среде. Работал с дизайн-студиями Zunge Design, Ostengruppe, «Цех» и другими. Персональные выставки проходили в галереях Москвы, Санкт-Петербурга и Франции, в 2011 году стал участником выставки Bring Your Own Beamer в интернет-павильоне в рамках Венецианской биеннале.
— Насколько для ультрасовременного художника важен эффект тусовки? На тебя влияет твое окружение?
— Скорее всего да. Тусовка — это история, контекст, меняется тусовка — меняется и формат высказывания. Тусовка может проецировать свои ценности через человека, но также может и преломлять то, что этот человек делал ранее, но не в свою сторону, а в какую-то третью. И у меня есть ощущение, что все происходит именно по последнему сценарию. Не могу сказать, что я являюсь одним из флагманов какой-то там компании. При этом я нахожусь примерно в пяти кругах общения, они совсем разные, но во многом мы взаимодействуем. Например, с Сашей Журавлевой и Алиной Глазун мы сейчас делаем выставку про любовь — это «Любовь земная, небесная и всякая» в проекте «Фабрика». Это уже третья история дружбы на практике и первая выставка, которую мы делаем вместе. Первая была про природу, вторая — про котиков, а третья — про любовь. Получается очень неплохой смысловой ряд — искренний, открытый, вообще, все, что мы делаем — достаточно дружелюбно по отношению к зрителю.
— В своем творчестве ты размышляешь на тему спектакулярности, это про вещи повседневные, обыденные, нас заедающие. Какое отношение может иметь, скажем, утренняя овсянка к искусству?
— У меня была инсталляция «Когда мне скучно — я ем», где еда меня интересовала как символ процесса пищепринятия, который мы не можем прервать. Это про повседневную спектакулярность, такое визуальное акынство. Я обращаю внимание на элементарные вещи, из которых состоит наша материальная действительность: стул, вешалка, собачка, а вот гнутые качели — хорошая минималистская скульптура. В ЖЖ еще пару лет назад были сообщества, которые работали с фаунд-артом, но не дюшановского характера, а таким случайным, стихийным, который никто, собственно, и не обозначал как искусство. Мы с друзьями обсуждали тогда термин unintentional design — это один из тех случаев про объекты городской среды, когда кто-то умудрялся сделать так плохо, что получилось даже очень хорошо. Это абсолютно самостоятельная художественная практика, потому что ты не захватываешь объект и не переносишь его в другую среду, а просто, проходя мимо, определяешь это как искусство — потому что это работает.
Весь смысл пятна, например, — в контексте, если оно розовое, и гладкое, то все хорошо, если серое и колючее — тревожно
Андрей Кузькин сделал нечто похожее в галерее Random, правда, в жанре ready-made — он собрал вещи, которые нашел на улице, принес в галерею и красиво выставил в белых стенах. А потом он планировал вернуть вещи туда, где подобрал — но ему это не удалось, потому что их все раскупили. У меня повседневная спектакулярность выражается через абстрактную айдентику, поэтому все наслаивается — я запоминаю тот или иной объект, фиксирую его как-то и впоследствии использую как часть коллажа для дальнейшей работы. Только мне будет понятно в результате, что за предмет лежит в основе получившейся абстракции, либо я использую этот элемент в первоначальном, шероховатом виде. В фильме «Когда пастух вернется» я объясняю этот принцип в своей работе. Это достаточно пластические вещи со смыслом, который образуется у них в фоновом режиме. Проще потом описать то, что уже сделано, нежели придумать концепцию и делать по ней проект.
— Удивительно для современного художника — не следовать за концепцией. Что же у тебя главенствует, образ?
— У меня есть определенный вектор движения. Но с каждым годом я его стараюсь все больше очищать от тех или иных наслоений и смыслов. Я работаю над языком, и я с этим смирился — мог бы думать над сюжетами, но это вспышки, воспаления на теле постоянного исследования. Поэтому, работая над языком, я изучаю систему языка и воссоздаю только ее. Смысл приходит в зависимости о того, как и в каком месте был употреблен тот или иной образ.
— А что для тебя форма и фактура вообще?
— Это шершавенькое и плосконькое, которое я складываю вместе. Весь смысл пятна, например, — в контексте, если оно розовое и гладкое, то все хорошо, если серое и колючее — тревожно. Все просто.
— Кто пишет музыку для твоих видео?
— На тихое видео смотреть невозможно. Поэтому сначала я использовал белый шум, потом захотелось настоящих звуков — если фигуру или пятно озвучить, то его фактура становится понятной — можно придать им звук стекла, шуршащей бумаги и т.п. К большей части моих видео я сделал музыку сам, к некоторым — написали Stoned Boys и Taras 3000.
— У тебя есть какая-то система символов, пользуясь которыми можно «прочитать» твое видео не только графически?
— Визуальный словарь действительно есть, но он больше не про символы, которые несут в себе смысл типа «дерево=жизнь», а скорее про ощущения — шипастый, значит опасный. Это история только про пластику. В основе всех моих работ одна и та же система знаков, которые я использовал в своих последующих работах и в итоге сложил в фильм «Когда пастух вернется». До этого весь мой киноязык выглядел как лупы, которые обычно демонстрировались в течение 30 секунд сепаратно друг от друга.
Конечно, есть диалог между дизайнерами и художниками — они все время тыкают пальцами друг в друга
— Ты был дизайнером, потом графиком, а теперь медиахудожник. Как произошла эта перемена, что ее определило и как это отразилось на твоей жизни?
— Я очень долго работал с графическим дизайном и очень узким его ответвлением — знаками и визуальными системами. Особенность мышления, которая мне позволяла этим заниматься, выросла напрямую в ту визуальную систему, с которой я работаю сейчас. Меня совершенно не смущает, что мой бэкграунд как художника находится в сфере арт-директората, а не какого-нибудь «представительства» угнетенного социального класса. Конечно, есть диалог между дизайнерами и художниками — они все время тыкают пальцами друг в друга.
— Нет ли в таком случае смешения и путаницы вечного с утилитарным в твоем дизайнерском творчестве?
— Для кого как. Для меня, например, какая-то социальная тематика в искусстве — вообще явление субкультурное, потому что в какой-то момент становится классно думать об обществе, в котором ты живешь. Можно делать это в фоновом режиме, в режиме бездействия, вообще об этом не думать или думать об этом плохо. Это как вегетарианство — оно существует, а вопрос в том, где находится человек: внутри него или наблюдает снаружи. Утилитарность — очень хитрая вещь, большую часть объектов искусства можно разложить и сделать утилитарными: повесить картину на стену для того, чтобы прикрыть дырку в ней. Сама интенция художника сделать неутилитарную вещь может быть легко переломлена человеком, который захочет эту вещь применить. Антиутилитарность — не щит, который защищает работу автора, а скорее ее уязвимое место.
Дизайн, как и искусство, может быть высоким
Дискуссия об искусстве и дизайне — вообще моя любимая тема. Во-первых: функционализм — это возможность быстро осознать то, что тебе нужно сделать, во-вторых: у дизайнеров, как и у художников, есть свои решения, которые полностью исходят из того, как они видят мир. Дизайн, как и искусство, может быть высоким. Пять хороших дизайнеров не могут сделать один и тот же проект одинаково, это автоматически перечеркивает смысл отсутствия авторства в дизайне. Есть архитекторы, есть дизайнеры, и между ними еще должна играть современная музыка — и тогда вообще все будет нормально. Мне это разделение не понятно.
— Как говорят современные художники: есть разница между искусством и креативом, который им не является…
— Прости, но я не понимаю, что такое «креатив». Вещь, удачно решенная с вложенной в нее идеей — содержит ли она в себе искусство? Если взять произведения искусства, которые содержат в себе некоторую игру ума — то да, все концептуальное искусство, к примеру, построено на этом принципе, смотреть там не на что, надо только думать.
Язык, с которым я работаю — это язык практики, он мне понятен, и его следствием всегда является новый продукт
— В чем тогда для тебя отличие дизайнера от художника?
— Одни — в офисе, другие — в галереях. Рынок везде работает одинаково — и в том и в другом случае есть заказ, в более или менее очевидной форме.
— К какому художественному направлению ты себя относишь?
— Я почти год не проводил никаких лекций, показов и не давал интервью. В течение него я размышлял: ну вот, начну думать, по-человечески все сформулирую, напишу искусствоведческую речь на пару минут к своим видео и все прочее. Теперь понимаю: чем дальше я двигаюсь, тем меньше хочу определять для себя какие-то рамки, потому что это делает мое творчество и какие-то поиски бессмысленными. Язык, с которым я работаю — это язык практики, он мне понятен, и его следствием всегда является новый продукт, объект и т.п. Когда художник начиняет себя искусствоведческой терминологией — знаний в какой-то момент может стать слишком много. Мне это скорее мешает, и я перестал анализировать процесс творчества.
— Какие у тебя есть еще проекты помимо собственных, художественных? Я видела «музыкально-спортивный» перформанс с Taras 3000 в Политеатре.
— Да, это, кстати, абсолютно художественный проект — аудиовизуальный перформанс «Волна скоро», абсолютно про искусство. Человек на беговой дорожке наматывает километры на сцене, где стоял Маяковский, и наблюдает большие разноцветные текстуры под набор звуков, довольно мелодичный. В искусстве нет никаких особенных аксиом, между театром и перформансом, например, граница очень размыта сама по себе независимо от того, намеренно ее уничтожает художник или нет.
— Не хочешь выйти из гиперреальности? По-моему, в «Пастухе» отличное документальное начало с коровами.
— Можно ничего не рисовать в принципе, весь этот графический «метроном» есть в реальности. Полоски парковочной дорожки, шашки дорожных заграждений, ритм и все остальное вокруг нас. А коровы — им же вообще ничего не нужно, они идеальны.