- Что происходит со «Сколково»? Некоторое время назад появилась информация о том, что возможно объединение «Сколково» с Российской экономической школой (РЭШ). Так ли это? И если так, каковы реальные причины объединения? «Сколково» действительно находится в тяжелой финансовой ситуации?
- Давайте по порядку. «Сколково» сейчас один из самых успешных и прибыльных образовательных проектов, причем не только в России, но и в Европе. Общий доход бизнес-школы за год (на 30 июня 2012 года) превысил 50 млн долларов. И это при том, что сам проект существует всего шесть лет, а обучение в школе началось в 2008 году. Так что, рассуждая на тему успешности «Сколково», важно понимать, что о таких проектах невозможно судить по двум-трем выпускам. Должно пройти как минимум десять, двадцать лет, прежде чем можно будет делать какие-то выводы. Могу сказать, что, безусловно, не все из того, что мы запланировали, удалось реализовать, многое еще предстоит сделать. Но в целом тренд очень позитивный и мы довольны результатами.
Московская школа управления «Сколково» была основана в 2006 году. Ее соучредителями стали 18 бизнесменов во главе с Рубеном Варданяном, на тот момент председателем совета директоров «Тройки Диалог». На первом этапе учредители инвестировали в проект 120 млн долларов и предоставили под строительство земельный участок в 26 га. Один из основателей школы бизнесмен Михаил Куснирович в интервью «Ведомостям» назвал «Сколково» «лучшим стартапом среди аналогичных школ в мире». «За четыре года выйти на уровень $54 млн по доходам – это здорово», - говорил тогда Куснирович. Он считает, что через несколько лет школа «должна выйти на серьезный гроссмейстерский уровень в $100 млн, который был запланирован». На сегодняшний день бюджет «Сколково» не раскрывается.
Кампус бизнес-школы «Сколково»
- Но огромные средства, которые были инвестированы в создание школы, заставляют многих сомневаться в ее успешности.
- Важно понимать, что инвестиции в строительство кампуса и его инфраструктуру – это одна история. Совсем другое – операционная деятельность школы, организация процесса обучения.
Что касается финансовой успешности школы, то, конечно, на нашу деятельность повлиял кризис.
В 2005 году, когда все только начиналось, мы стояли перед выбором: построить стандартное здание школы, обычную «коробку», или же сделать нечто большее – возвести уникальное сооружение, которое бы могло передать принципы, лежащие в основе всего проекта, идею бизнес-школы лидеров нового формата. В результате мы выбрали второе, и, мне кажется, подобная архитектура здания, в которой отражены традиции русского авангарда, как нельзя лучше соответствует философии «Сколково», говорит о прогрессивности и неординарности школы.
В основе архитектурного проекта кампуса «Сколково» лежит картина Казимира Малевича «Супрематизм». Здания комплекса, на строительство которого ушло три года и 250 млн долларов, занимают 80 тысяч кв. м. На этой территории расположены учебные корпуса, коттеджи для преподавателей, фитнес-клуб, гостиницы, рестораны. Архитектор кампуса – британец Дэвид Аджайе.
Казимир Малевич, «Супрематизм». 1915-1916
Кроме того, при строительстве кампуса мы изначально смотрели на перспективу, то есть закладывались на большие размеры, понимая, что в первый год он не будет заполнен на все 100 процентов. Можно было строить очередями, но мы решили возводить весь комплекс сразу, чтобы он изначально был рассчитан на максимальные потребности.
Что касается финансовой успешности школы, то, конечно, на нашу деятельность повлиял кризис. И все же нам довольно успешно удалось реализовать фандрайзинг и привлечь к проекту таких партнеров, как MasterCard, International Paper, BP, Ernst&Young, Schlumberger и другие всемирно известные компании. Да, финансовая нагрузка на школу немалая, исходя из амбиций проекта, его масштабов, той высокой планки, которая была поставлена, а также непростой финансовой ситуации в стране и мире. Но надо понимать, что шесть лет – это не показательный срок. «Сколково» – долгосрочный проект, и в настоящий момент он находится только в стадии становления. Поэтому когда вы меня спрашиваете, насколько успешна школа, я могу ответить, что это очень успешный проект, гораздо успешнее, чем аналоги. Конечно, еще многое предстоит сделать, но у нас уже есть результаты, которыми мы гордимся. Безусловно, и проблемы у «Сколоково» есть, но это нормально для любого растущего организма. Уже сегодня можно говорить о том, что школа состоялась, а в 2013 году она будет операционно прибыльна.
- Может быть, проблема «Сколково» заключалась как раз в том, что вы с самого начала понадеялись на личное финансовое участие в проекте крупных бизнесменов, а других серьезных механизмов существования бизнес-школы не предусмотрели? В России это очень популярная модель, когда лучшие люди страны сбросились и сделали хорошее дело. Проблема только в том, что если лучшие люди потом передумали или игрушка им надоела, проект умирает.
- Не могу с вами согласиться. Мы изначально предусмотрели и альтернативные механизмы. Любая школа финансируется не только за счет текущей деятельности, но и благодаря фандрайзингу. Если говорить о «Сколково», то четыре года назад был запущен эндаумент-фонд, в котором есть определенная сумма денег. Кроме того, мы создали венчурный фонд объемом 60 млн долларов и с самого начала договорились с инвесторами о том, что прибыль свыше 8% годовых будет потрачена на поддержку школы. Результаты его работы будут видны лет через пять-семь. Надо понимать, что все эти механизмы длинные, результаты не могут быть видны мгновенно, особенно в условиях кризиса и жесткой экономической ситуации. И это нормально. Несмотря на то, что у нас уже немало партнеров, потенциал велик. У «Сколково» есть достаточно возможностей для привлечения новых участников к проекту. Например, у нас далеко не полностью использован потенциал «свободных аудиторий», то есть остается еще много «неименных» аудиторий, которые мы можем предложить спонсорам.
- Вы все-таки объединитесь с РЭШ?
- Тема совместной деятельности с РЭШ обсуждается не первый год. Мы уже активно сотрудничаем, у нас есть много совместных проектов, например, ректор РЭШ Сергей Гуриев регулярно выступает перед студентами «Сколково». Кроме того, мы говорим о возможности обеих школ использовать общее пространство, инфраструктуру, а также каждый год в конце учебного цикла обсуждаем разные стратегии развития и сотрудничества.
- Вы договорились о чем-то конкретном?
- Пока нет.
- Но возможно ли объединение какого-то рода: организационное, финансовое, единый учебный план?
- Пока никакие решения не приняты, в настоящий момент у нас идет нормальная рабочая дискуссия по возможным моделям взаимодействия. Но нужно четко понимать, что у «Сколково» и РЭШ совершенно разные направления деятельности. Если мы в первую очередь готовим предпринимателей, то РЭШ ориентирована на подготовку экономистов и ученых. То есть у нас довольно небольшая зона пересечения.
Для меня важно, чтобы выпускник «Сколково» знал не модель cash flow, а мог бы, взяв баланс любой компании, задать пять вопросов и сказать, воруют в этой компании или нет.
- Известно, что в «Сколково» совершенно особенная атмосфера. В чем это выражается, и чего вы добиваетесь таким образом?
- Вы правы, у нас создается совершенно особая предпринимательская среда. В «Сколково» особый дух предпринимательства, и, конечно, мы не обычная школа, где просто учат. Мы и студентов рассматриваем скорее как бизнес-партнеров и коллег. Возможно, более молодых и неопытных, но именно коллег и партнеров. Из этого и складывается та атмосфера, система взаимодействия внутри кампуса, о которой вы говорите. Мне кажется, бизнесу невозможно научить, это должно быть в крови. Поэтому у меня очень простой подход к оценке успешности выпускников. Показатель такой: посмотрите, сколько человек из тех, кто пришел на вашу защиту и изучил проект, потом сказали: «Я хочу у вас работать» или «Я хочу инвестировать в ваш проект». Если таких не нашлось, значит, вы провалились и делайте выводы.
Кампус бизнес-школы «Сколково»
- Вы можете описать выпускников «Сколково»? Что это за люди? С каким характером? Какова их система ценностей?
- В идеале?
- В идеале и по факту.
- Если по факту, то вы обязательно должны с ними сами пообщаться. Это действительно яркие и талантливые ребята. Очень разные. Надо признать, что одна из проблем бизнес-школ на Западе заключается в том, что они очень жестко отбирают людей уже на входе, то есть на этапе поступления. В результате они готовят профессиональных, но достаточно стандартных менеджеров второго-третьего уровня. А вот топ-менеджеры первого звена или основатели бизнеса чаще всего вообще не имеют дипломов MBA ведущих бизнес-школ, что, кстати, подтверждает и список Fortune 500 CEO. В «Сколково» же мы изначально отбираем успешных, чтобы помочь им стать еще успешнее. Мы не можем превратить неудачника в преуспевающего бизнесмена, но способны оценить потенциал человека и попытаться помочь ему развиваться дальше. При этом мы не задаем очень жесткие рамки при отборе. В итоге, например, на Западе только 5% выпускников идет открывать собственное дело. У нас же таких 35-40%! Да, зарплата меньше, но зато есть свобода. Некоторые из них уже делают собственные проекты с Алексеем Мордашовым («Северсталь»), Михаилом Куснировичем (Bosco di Ciliegi) или же самостоятельно, подняв деньги с рынка.
- Одна из базовых идей образования в «Сколково» заключалась в том, чтобы давать не столько академическое, сколько прикладное образование. Именно поэтому вы звали преподавать тех, кто сам построил бизнес. Но времена меняются. Насколько опыт тех, кто строил бизнес в 90-е, адекватен сегодняшним реалиям?
- Реальный опыт – ценная вещь. И здесь совершенно не важно, идет ли речь о сегодняшнем дне или о том, что происходило несколько лет назад. Для меня важно, чтобы выпускник «Сколково» знал не модель cash flow, а мог бы, взяв баланс любой компании, задать пять вопросов и сказать, воруют в этой компании или нет.
- Вот мы подошли к тому, каким должен быть идеальный выпускник «Сколково».
- Мы всегда говорили: чтобы быть успешным, нужно ломать стены и стереотипы. Недавно я был во главе жюри одного международного конкурса, мы выбирали лучшего в мире предпринимателя. И за это время изучили 51 историю успеха. Многие из них были поразительны. Например, история предпринимателя, который трижды начинал свой бизнес с нуля: в том числе один раз после того, как его компанию национализировали. Или история китайца, который приватизировал верфь в Шанхае, сделав ее одной из самых успешных и прибыльных, а потом отдал все свои акции в фонд, дивиденды от которого идут на социальную помощь и развитие сотрудников этого предприятия. Или же кенийца, который создал у себя на родине банковскую систему и при этом занимается образованием трехсот тысяч детей. Когда читаешь эти истории, то понимаешь, что ничего невозможного нет. Поэтому для меня идеальный выпускник «Сколково» – это человек, для которого нет невозможного, который может и готов менять мир. Есть школы, стремящиеся подогнать всех под общий шаблон, они готовят стандартных корпоративных менеджеров. Я не спорю, они тоже нужны России, но нельзя зацикливаться только на одном типаже людей. «Сколково» – это как раз то учебное заведение, где учат мыслить нестандартно, инновационно.
- Как вы оцениваете всплеск гражданской активности, который сейчас наблюдается в Москве? Кто для вас эти люди?
- На мой взгляд, это скорее позитивные процессы. Обычно средний класс в любой стране достаточно консервативен, он предпочитает стабильность. У нас же получается все наоборот. Ведь именно представители среднего класса вышли на улицу. Что самое интересное, в основном это были успешные молодые люди, которые получают достойную зарплату и делают хорошую карьеру. И это говорит как раз о том, что они хотят продолжения перемен.
В 2025 году будет 40 лет, как началась объявленная Горбачевым перестройка. Это будет означать для страны большие изменения, потому что среди управленцев во всех сферах окажутся представители поколения, никогда не работавшего в советской системе. Возможно, они видели или слышали о ней, но не работали. И это станет важной системной переменой для России в целом.
- Но есть и вполне конкретные причины, которые заставляют людей выходить на улицу.
- Да, вы говорите о том, что происходило на выборах. Но здесь дело далеко не только в фальсификациях. Это общая усталость, причем усталость не только от партии власти, но и от псевдооппозиции, коммунистической, либеральной и любой другой, которая представлена в нашем парламенте. Усталость от того, каким образом функционирует эта система.
- А вам не кажется, что этот протест носит во многом эстетический характер? Это не претензии по делу. Это претензии к стилю, к манере, которую демонстрирует власть и в частности президент?
- Не согласен. Людям не нравится вполне конкретное поведение власти. Взять хотя бы те же разборки прокуроров со следователями, которые регулярно освещает пресса. Это раздражает людей, они не хотят, чтобы их считали дураками. Так или иначе, власти придется реагировать на это раздражение. Мир изменился, и жить в прежней системе координат уже невозможно. При этом к большинству лидеров оппозиции я отношусь достаточно негативно. Немцов, Навальный… Даже говорить не хочу.
Мы обладаем гораздо большей свободой, чем многие могут себе представить. И у нас нет инквизиции.
- Какой сценарий развития политической ситуации кажется вам наиболее вероятным?
- Есть одна философская мысль, которую я высказывал не раз, про три механизма реализации изменений. Ничего другого, к сожалению, в истории не придумали. Это революция, реформация и инквизиция. В нашей стране путь реформации и революции крайне нежелателен, эти процессы всегда происходили очень кроваво, гораздо более жестко, чем в любой другой стране. Поэтому Путин пытается поменять страну эволюционным путем.
Рубен Варданян: «Всплеск гражданской активности - это позитивный процесс»
- А получается инквизиция.
- Неправда, у нас нет инквизиции. Вы не видели, что такое инквизиция. А я застал отголоски инквизиции. Инквизиция...
- ...это охота на ведьм.
- Да-да, это когда вас заставляют писать доносы на очень близких людей. А у нас сейчас есть свобода. Мы обладаем гораздо большей свободой, чем многие могут себе представить. И у нас нет инквизиции. Инквизиция – это запрет всего и вся, когда что-то одно считается правильным, а все остальное – неправильным; когда, например, всех, у кого рыжие волосы, – на костер. Реформация – тоже жесткий вариант. Петр I был реформатором.
- Кто не с нами, тот против нас.
- Абсолютно. А революция – это когда все неправильно и все рушится. Поэтому то, что происходит в нашей стране сегодня, это попытка эволюции. Иногда она выражается в том, что власть делает взаимопротиворечащие вещи, то есть пытается угодить всем... Как может быть, что, с одной стороны, мы празднуем Рождество, у нас официальный выходной, а, с другой, – в центре города, на Красной площади, лежит незахороненный труп? Тут либо одно, либо другое.
- Власть пытается учесть интересы всех.
- Да, но в итоге это делает процесс эволюции очень медленным. Как результат накапливается усталость и недовольство. А память у людей на добро короткая.
- Считаете ли вы, что у России есть третий путь? Эта теория, на ваш взгляд, состоятельна? Или это красивые фантазии литераторов и философов?
- Я не философ, а бизнесмен. И я считаю, что третий путь – это иллюзия, выдумка. Не надо плыть по течению или против него, нужно плыть туда, куда считаешь нужным. В России самое большое разочарование заключается не в том, что мы что-то делаем неправильно, а в непоследовательности и отсутствии уважения к людям.